Кугу Юмо ему отказал, он сказал,

Что ушло великаново время, и что

Человек скоро будет владыкой земли.

Опечаленный Нар к Керемету пошёл.

Керемет согласился невесту его

Оживить, но сказал, чтобы дети его

Все служили ему. Дал согласие Нар.

И с тех пор жил он счастливо. Мать же его

Тоже рада была видеть внуков своих,

И счастливой она в мир иной отошла.

Нар с женою состарились, много они

Наплодили детей. Правда, дети у них

Были ниже их ростом, всего лишь с сосну.

А потом, как скончались и Нар, и жена,

Керемет их детей всех на службу призвал,

Да велел свои капища им охранять.

Керемешами их он назвал и велел

Всех ногами давить, кто без спросу придёт.

Много было детей-керемешей, Они

Разбрелись по реке, чтоб повсюду в лесу

Охранять кереметовы капища им.

Стали тут керемеши ногами давить

Всех людей, кто случайно в их лес забредёт.

Осерчали тут люди. Сказали жрецу.

Жрец спросил Кугу Юмо: «Что делать теперь?»

Кугу Юмо ответил: «Энеру, реке,

Я велю останавливать их навсегда.

Так что если за вами они побегут,

Вы спешите к Энеру, спасайтесь в реке.

С этих пор реку им перейти не дно.

Потому что, – лишь вступят на берег реки, –

Снова в сосны они превратятся в тот миг.

Только ночью и смогут они оживать,

Но уж с места они никогда не сойдут».

И с тех пор керемеши стоят у реки… –

Фёдор слушал почтительно дивный рассказ,

По дороге к реке, но в конце оборвал:

– Ты сказала: «Энер»? Что за слово «Энер»? –

И ответила Маша, сказала она:

– Так Ветлугу все звали когда-то давно,

С незапамятных пор. Дед Ексей говорил,

Будто прадед его много знал про Энер

Всяких разных историй. Вернёшься когда,

Он расскажет тебе, если вспомнит чего… –

Так они с разговором к реке подошли.

И увидел тут Фёдор, как берег крутой

Сосен ряд обступает, спускаясь к реке.

Но не могут те сосны достигнуть воды,

Корни их из песка выступают, ветвясь,

Будто ноги, стволы над землёю подняв,

И навеки застыв. Словно кто-то их бег

Над рекою прервал. А не то бы они

На корнях, как на щупальцах в реку вошли

И на берег другой, что положе лежит,

Перешли бы. Как диво чудесной земли

Эти Сосны Ходячие были теперь.

– Всё, пришли. Вот и сосны. Ты видишь и сам,

Почему их ходячими люди зовут?

– Да, чудно здесь, – ответил тут Фёдор. – Чудно.

Сосны будто и, правда, готовы пойти…

– Вот Ходячими Соснами их и зовут.

Эти сосны священны у наших людей.

Кереметово место… У нас говорят,

Что они ещё служат ему по ночам,

Когда могут опять великанами быть,

Хоть и с места теперь не сойдут никогда… –

Осмотрелся тут Фёдор вокруг и спросил:

– Где же лодка моя? Что мы, раньше пришли?

– Нет, – ответила Маша. – У сосен нельзя

Из воды выходить. Только – в воду входить.

Это место священно. А лодка твоя

Там, должно быть, за соснами. Вон же, смотри! –

И она указала за сосны ему,

Где у ельника виден был парус едва.

Там их Устя ждала. Там простились они.

Устя вышла из лодки на берег. Потом

Фёдор в лодку вошёл и направил её

По течению вверх. Сокол рядом парил

В вышине по-над лодкой, как будто хотел

Направление верное ей показать.

Ельник скоро исчез с поворотом реки.

10. Хитрость Ворона

Не хотел Ворон ждать, когда иноки вдруг

Станут письма писать. Видел он: твёрдый дух

У монахов сломить не удастся ему.

Уступить же монахам – лицо потерять

Перед шайкой лихой, что с трудом он собрал.

Да и выкуп хотелось ему получить.

Ворон крепко задумался. Долго сидел

У лесного ручья, у землянки своей.

Всё смотрел на ручей, на теченье воды,

Да всё думал, как быть. Уже стали роптать

Душегубы его, что без дела сидят.

– Васька! – тут он позвал одного, что сидел,

Возле ямы, и только что сменщику сдал

Караул свой. И Васька к нему подошёл.

Ворон только кивком на пенёк показал,

Васька рядом уселся. Тут Ворон спросил:

– Как там эти? Не сдохли ещё на воде?

– Живы черти… не знаю уж, чем и живут…

Видно, духом святым. Только молятся всё…

Может, правда, какие святые, а мы…

– Но-но-но! Ты мне брось! Нету святости в них!

Будешь так говорить, и тебя брошу к ним!

Тоже будешь святой на воде, как они.

– Я чего… ничего… так уж все говорят…

– Сопляки! Испугались монахов! Они,

Может, жрут там червей, вот и живы ещё.

На воде всё же долго не смогут прожить. –

Ворон чуть помолчал, а потом говорит: –

Ладно, я тут придумал, как нам и без них

Обойтись. Позови-ка Ушатого мне. –

Васька Леший Ушатого Фомку привёл.

Ворон тут говорит: – Слушай, Фомка, ведь ты

Говорил, что умеешь писать…

– Ну, могу.

– Что ж, тогда ты напишешь письмо в монастырь.

Я тебе продиктую. Неси-ка сюда

Бересты для письма. Ну а ты собери

Все вещички монахов, – он Ваське сказал. –

Если там их узнают, по ним-то они

И поверят, что подлинно наше письмо.

Да скажи, чтоб седлали всех трех лошадей.

Ты поедешь со мной. И Медведю скажи,

Собирается пусть. Скоро мы уж пойдём. –

Самый младший из шайки, Ушатый Фома

Двадцати пяти лет, из крестьян костромских,

Притащил береста и отточенный нож.

– Ну, пиши, – приказал ему Ворон, – пиши:

Братья добрые, мы у марийцев в плену.

Мучат голодом нас, истязают и бьют.

Нету мочи терпеть. Богу душу отдать

Было б лучше для нас. Помогите же нам… –

Он письмо диктовал, а Ушатый писал,

Вырезая значки на куске береста.

Вскоре было и дело закончено тем.

Ворон тут ободрился, похаживать стал

Довольнёшенек, долго на месте сидеть

Не любил он: в дороге-то всё веселей.

К яме он подошёл, под шалаш заглянул.

Видит: шмыгнула белка от ямы в лесок.

Ворон только косматой башкой покачал:

– Любопытная тварь! – В яму он заглянул. –

Что? Сидите, голубчики? Голод-то вас

Не сморил ещё? Будете в свой монастырь

Письмецо-то писать? Сколько ждать вас ещё? –

И Варнава из ямы ответил ему:

– Жди, не жди, не дождёшься. Хоть нас закопай.

Всё равно не напишем письма в монастырь.

Да и нет там богатства, чтоб вам заплатить.

Что ты хочешь там взять? Пару, тройку икон?

Или, может, кресты? Монастырь наш уже

Был разграблен однажды. В нём нет ничего.

– Ладно, ладно! Помалкивай! Знаю без вас,

Что разжиться успел монастырь с той поры.

Не поверю, чтоб нечем им было платить.

Может, вы там у них не на лучшем счету?

Может быть, вы боитесь, что скажут они:

Ну и пусть, мол, умрут, мы не будем платить…

– Да, ты прав. Мы у них не на лучшем счету.

Потому и ушли, – вновь Варнава сказал. –

И за нас не получишь ты выкуп, не жди.

– Ладно, ладно! Не ври! Ну а если писать

Не хотите письмо, обойдёмся без вас.

Вот, послушайте, что я сейчас сочинил. –

Он достал бересту, но читать не умел,

А по памяти им рассказал всё письмо. –

Тут и подписи: Тихон, Варнава монах

И Макарий. Ну что? Обошлись и без вас!

Там покажем мы ваши вещички, тогда

Нам поверят, небось. Ну, так как? Вы ещё

Не решили письмо от себя написать?

– Ворон, думаешь, ты всех хитрей и умней? –

Вдруг из ямы услышал он голос другой. –

Только Бога ты вряд ли умом превзойдёшь!

Он уж взвесил тебя, и уж знает, когда

День твой чёрный придёт. Отодвинуть его

Сможешь, только раскаявшись в жизни своей…

– Это кто там проквакал? А ну, назовись! –

Рассердился тут Ворон.

– Макарий монах.

– Ты, Макарий, дурак, если так говоришь!

Я уж знаю судьбу. Крест на шее ношу.

И что в рай мне дорога закрыта давно,

Знаю я и без вас. А вот чья в том вина,

Это Богу известно. Пусть он и решит. –

Оттого, что не смог он монахов сломить,

Ворон злой отошёл. Приказал подавать

Своего жеребца. Остальным приказал:

– Без меня тут, смотрите, не баловать чтоб!

А монахов немного кормите, пускай

Поживут до меня. Как приедем, – решу,

Что мне с ними поделать: казнить или нет.

Ну, прощайте!

– Прощай! Возвращайся скорей! –

Так уехали трое на резвых конях,

А монахи всё в яме сидели сырой.

11. Первый подвиг Фёдора

Ивы плакали, ветви свои опустив

В голубую волну достославной реки.

Левый берег Ветлуги размыт был дождём,

Что недавно прошёл, был похож он теперь

На кисельный, что в сказке с молочной рекой.

Фёдор плыл ещё в лодке пока далеко,

Всё вокруг любовался он краем своим.

– Как прекрасна земля! Как красива река!

Что за дивные виды! Ах, Финист, мой брат,

Как хотелось бы мне, чтобы вместе с тобой

Воспарить над землёй, чтобы всю красоту

Мог увидеть я сверху. Ты счастлив, мой друг,

Что имеешь два сильных широких крыла… –

Но едва к ивам лодка его подошла,

Плач услышал Шарьинец. Глядит: никого!

Только ивы печальные ветви свои

В тихих волнах полощут у края воды.

– То не ивы ли плачут над тихой рекой

Человеческим голосом? Чудо ли тут,

Или горе какое? – Шарьинец сказал.

Тут он к берегу лодку направить решил,

Разузнать: кто же плачет так горько у ив.

Сокол Финист покинул Шарьинца плечо,

И взлетел, высоко над округой кружа.

Вскоре Фёдор услышал его громкий крик.

– Видно, что-то неладно здесь, – Фёдор сказал.

Он причалил к размытому берегу: – Эй!

Кто тут плачет? А ну, отзовись поскорей!

Если помощь нужна, я готов и помочь… –

Вдруг из ивы одной, из висячих ветвей,

Что свисали густою волной до земли,

Вышел мальчик заплаканный, лет десяти.

Перепачканный весь, ноги, руки, лицо,

Всё измазано грязью; рубашка, штаны.

Без обувки стоял он на голой земле.

До коленочек ноги в грязи, как в чулках.

– Что случилось?

– Татар на деревню напал. –

Дом палит, бьёт людей. Папа, мама убил… –

Был парнишка марийцем. По-русски же он

Объяснялся неплохо. – Детей, нас, сюда,

Кто могли, убежал, чтоб укрыться в реке.

Кто и в лес убежал. – Он заплакал опять.

– Ну-ка, хватит реветь. Сколько скрылось вас тут? –

Подошёл Фёдор к ивам, раздвинул листву

И увидел под ивами возле воды

Группу малых детей, кто постарше, а кто

И совсем на руках у сестрёнок своих

Да у братцев. Испуганы лица у всех.

Перепачкались все, как бежали сюда.

– Да-а, – вздохнул богатырь. – Ну-ка, парень, пойдём;

Ты мне лишь покажи, где деревня твоя. –

А кругом грязь такая, ну словно кисель,

Сапоги так и вязнут, как будто земля

Не пускает идти, не даёт сделать шаг.

– Эх, коня бы, – невольно вздохнул богатырь.

Тут парнишка его потянул за рукав

И на лес указал. Обернулся герой,

Видит, едет старик на лихом скакуне.

Конь под ним словно бес: чёрным глазом своим

Конь поводит вокруг, чёрной гривой трясёт;

Отбивает чечётку на мягкой земле,

Так копытом и бьёт, так и хочет лететь.

Он не может стоять, не желает шагать,

Хочет только нестись, словно сокол лихой.

Прямо к ним выезжает из леса старик;

Слез неспешно с коня, а потом говорит:

– Ты ли Фёдор Вершина? Скажи, богатырь.

Я во снах тебя видел. С отцом же твоим

Я встречался и так. Много слышал о нём.

– Я и есть, – отвечал ему Фёдор. – А ты

Кто же будешь, отец? И зачем я тебе?..

Извини, не досуг мне с тобой говорить.

Мне людей бы спасти… Ты бы дал мне коня… –

Усмехнулся старик. Бородою потряс:

– Молод ты и горяч. Задаёшь мне вопрос,

А ответа услышать уж времени нет.

Что ж, бери скакуна. Вёл его я к тебе.

Твой теперь он, возьми. Конь бывалый в боях.

– Ты, отец, извини за горячность меня.

Горе там у людей. За коня же тебе

Вот мой низкий поклон. Как же имя твоё?

– Я и сам уж не помню. Зовут все меня

Вещим Дедом. Скачи ж по дороге вперёд

И деревню увидишь. Мальчишка уж пусть

Твою лодку пока стережёт без тебя…

– Как же звать скакуна? – Фёдор тут уж вскочил

На лихого коня. Дед ответил ему:

– Конь не мой. А хозяину имя – Бакмат.

После встретишься с ним. И коня ты ему

Непременно верни! А пока же его

Сам, как хочешь, зови. Лишь бы слушался он.

– Ну, спасибо, отец! – и, пришпорив коня,

Полетел по дороге Шарьинец вперёд.

Вот уж скоро деревню увидел, а там

Бой жестокий кипел у мари и татар.

Бились насмерть марийцы, деревню сдавать

Не хотели, чтоб в плен дочерей их и жён

Злой татарин забрал. Вилы взяв, мужики

Защищали дома. Только стрелы татар

Доставали сердца их не в ближнем бою.

Но тогда от погибшего мужа жена

Вилы те поднимала и шла на татар.

Словно воины, женщины дрались в бою,

Смерть им краше была, чем неволя и плен.

И другие мужчины, увидев, как в бой

Рвутся жёны погибших мужей, не могли

Биться хуже, чем каждый за семь человек.

Всё же силы неравные были у них.

И теснили татары сильней и сильней.

Но деревня погибнуть готова была.

Приготовили девушки косы, ножи,

Чтоб в последнюю битву вступить и принять

Как спасение смерть от татар ли в бою,

От себя ли самой, лишь бы в плен не попасть.

Фёдор тут же пришпорил коня и влетел

Прямо в гущу татар, меч Олегов достал

И как мельница начал мечом он махать

Влево, вправо, везде, где ему на глаза

Попадался татарин на резвом коне.

А марийцы, увидев такой оборот,

Подбирали мечи, луки, стрелы татар,

И пускали всё в ход. Вот татарин один

Натянул тетиву, чтоб в Шарьинца стрелу

Запустить, чтобы ей крови русской испить.

Но ему на глаза с неба брызнуло вдруг

Чем-то едким, вонючим; стрела у него

Сорвалась и со свистом вонзилась в бревно

У венца, что под крышей горящей избы.

Только сокола крик прозвучал вышине.

В тот же миг и татарин нашёл свою смерть

От марийской руки, от татарской стрелы.

– Не давайте уйти им! – Шарьинец кричал.

Он летал, как орёл, и татарам нёс смерть.

Мужики окружили деревню свою,

Не пускали татар никуда отступить.

Всюду стрелы и вилы, как чёрта рога,

Их встречали, и негде уж было спастись.

Вот последние встали вокруг вожака,

Чтоб его защитить. Говорили они:

– Прошлый тот богатырь предвещал, что придёт

За него отомстить и другой богатырь.

И сбылось предсказание: смерть к нам пришла. –

И тогда закричал предводитель у них:

– Погоди, богатырь! Вижу, как ты силён!

Но с тобой говорит ханский евнух Катрус!

Набираю я девушек в ханский гарем.

Если нас ты убьёшь, нам на смену придёт

Преогромная сила из ханской Орды;

Все деревни пожжёт, города разорит.

Будет то для марийцев и русских беда

Не сравнимая с этой. Подумай о том!

Если будешь за нас, князем сделаю здесь.

И убитых батыров тебе я прощу…

– Мертвецам не служу! Ну а ты уж – мертвец! –

Так ответил Шарьинец и, меч свой подняв,

Полетел на Катруса. Охрану он смёл,

Словно сор со стола. И Катрусу мечом

Тут же голову ссёк. Полетел тот с коня;

Загремел на Катрусе доспех кузнеца,

Что велик был ему, и не в пору сидел.

Ликовала деревня. Спасителю все

Воздавали хвалу. Но и горечь была

О погибших в бою за деревню свою.

А спасителю все угощенье несли

И подарки, и много добра, кто что мог.

– Как тебя называть нам, спаситель ты наш? –

Вопрошали марийцы. А Фёдор сказал:

– Фёдор я, сын Ивана Вершины, что жил

В Соколово. Шарьинцем меня все зовут,

Потому что река там, Шарья, и на ней

Днями я пропадал. Берега у Шарьи

Будто рай на земле… Ну а это мой друг! –

Фёдор свистнул слегка и ему на плечо

Сокол с неба слетел. Все дивились тому.

– Это Финист, мы с ним неразлучны всегда. –

Из всего, что Шарьинцу теперь нанесли,

Фёдор разных припасов в дорогу набрал,

От подарков же он отказался совсем:

– Вы мне дайте-ка лук бусурмана того,

Что последним сразил. Лук хорош у него.

Да колчан полный стрел. Пригодится, авось.

Да доспехи его. Вижу я, что они

Не его: велики по размеру ему.

Сам он, видно, с кого-то, паршивец, их снял.

И рисунок на них не татарский совсем.

Ну-ка, дайте мне щит. – Щит подали ему,

На котором по кругу струится река,

Над рекой ясный сокол летит в облаках,

Задевая крылом своим солнца лучи,

Солнца, что посредине большого щита

Яркой медью горит. А под солнцем, внизу

Деревенька у леса стоит над рекой –

Символ русской земли. Парень с девушкой там

В лёгкой лодке плывут по спокойным волнам.

Изумившись, Шарьинец на это сказал:

– Глянь-ка, Финист, тебя мастер выковал тут…

Нет, доспехи-то русские! Где ж он их взял?

Ну-ка, дайте мне меч. Он тяжёл для него.

Русский меч, сразу видно. – Подали и меч,

А на ножнах меча бой кровавый кипит:

Бьются русичи с силой татарской Орды,

В середине летит на буланом коне

Впереди своих войск предводитель лихой.

Изумился опять богатырь и сказал:

– Эти ножны достойны великих князей.

Рукоять у меча как изба в кружевах.

Я доспехи возьму. А подарки свои

Уберите, принять их у вас не могу.

Еду я не домой, чтоб добра набирать,

Еду я, чтобы помощь свою оказать

Трём монахам, которых ищу по реке.

Их зовут: брат Макарий, брат Тихон, ещё

Брат Варнава. Да с ними охранник один

Был сначала. А есть ли? Не ведомо мне.

Должен я их проведать. Хочу вас спросить:

Может, кто-то из вас что-то слышал о них? –

И в народе шушуканье, споры пошли,

На марийском, на ломанном русском потом.

Тут ответил Шарьинцу мариец один,

Мужичок разбивной, что сражался как чёрт:

– Приезжали купцы к нам. И, будто, они

Как и ты, с Соколова. Старуха у них

Вроде главного. Верой себя назвала.

Про монахов они говорили и нам.

Говорили, что есть и охранник у них,

Тихомиром зовут. Только будто они

Не монахи, а жулики, верить, мол, им

И не стоит, обманут, убьют ни за что…

– Бабка Вера? Я знаю купечество их, –

Засмеялся тут Фёдор. – Вреднее её

Нет у нас в Соколове ни баб, ни старух.

Ей людей оболгать, что попить молочка.

Это Шишкины! Знатные наши купцы.

Колька Шиш, её батя, прескверный старик,

На своих сундуках так и помер; теперь

И она вот в купцы, как и он, подалась

Вместе с сыном своим. Да себя-то они

Величают как Шишкины… Что говорить…

– Верно, Шишкины! Так называли себя, –

Подтвердил мужичок. Тут к нему подошёл

Седовласый старик. Сразу люди вокруг

Расступились, умолкли. То, видимо, был

Их старейшина. Фёдору так он сказал:

– Вот тебе мой подарок. Купил я его

У купцов тех, у Шишкиных. Цену им дал

Столь великую, сколько не стоит он сам.

Для меня ж он бесценен, – и нож протянул.

Фёдор взял в ножнах нож, да из ножен достал.

Острый длинный клинок заблестел на свету.

На клинке по ребру, где был выкован дол,

Шёл премудрый марийский орнамент чудной,

Волки скачут на нём по обоим бокам,

Гонят зайцев они по чащобам глухим;

А на пятке клинка как цветы – письмена;

Рукоять из лосиного рога с концов

Серебром вся покрыта, узорным, резным;

Три заклёпки серебряных в виде сердец;

В виде глаза отверстие для темляка.

– Дивный нож! Но принять я его не могу,

Если он тебе дорог, – Шарьинец сказал.

– Был когда-то охотник в марийских лесах, –

Продолжал тут старик, – Был он лучшим из нас.

Мог один на медведя и лося ходить.

Бил из лука он влёт и всегда попадал.

Вурспатыр его звали. Мы были дружны

И не раз на охоту ходили вдвоём.

И не раз жизнь друг другу спасали в лесу.

Уважали его, сыном князя он был,

Что ушёл в вашу веру. Его это нож,

Князя Ош-Пандаша. А когда умер князь,

К Вурспатыру тогда этот нож перешёл.

А потом лес забрал Вурспатыра себе.

И не видел уже этот нож я с тех пор.

А когда у купцов я увидел его,

То спросил, где, мол, взяли они этот нож.

И они мне сказали, что были они

Под Якшаном на ярмарке, там у купца

Этот нож и купили. Назвали притом

Цену ту, за которую куплен был нож.

Я просил их продать. Не хотели они.

Я поднял цену втрое. Старуха тогда

Согласилась на сделку и нож отдала.

Дорог мне это нож: память друга хранит.

Я для сына купил, чтоб в марийском роду

Навсегда нож остался. А сын мой теперь

Вон, у дома лежит со стрелою в груди.

Я же – стар. Ну а ты сына смерть отомстил,

Сам мне стал словно сын. Так что нож мой прими.

– Благодарствуй, отец! – Фёдор тут отвечал. –

Как же имя твоё? Должен знать я того,

Кто меня своим сыном прилюдно нарёк.

– Озанай моё имя, – ответил старик.

– Озанай – наш старейшина, – тут пояснил

Мужичок разбивной, что сражался как чёрт.

– Не забуду тебя я, отец Озанай!

А теперь все послушайте, что я скажу. –

Обратился к народу он. – Трупы земле

Вы предайте, коней заберите себе,

Все доспехи, оружие скройте в тайник

И о том, что был бой здесь у вас и татар

Вы забудьте совсем, чтобы весть до Орды

Не дошла, умерла чтобы в наших лесах.

– Погоди, богатырь! – Вот, смотри, что ещё

У татарина сбоку висит на ремне… –

И мариец, который доспехи снимал,

Нож Шарьинцу подал. Фёдор принял тот нож.