По земле, как по морю, плыть на кораблях!»

Испугались совсем; плачь и стоны кругом:

«Лучше сдаться на милость, чем смерть нам принять».

Так и сделали греки. Ворота раскрыв,

Стали милости русского князя просить.

Лишь старейшины греков, увидев обман,

Отомстить захотели, и князю несут

Яства всякие с чашею, полной вина.

А вино-то отравлено. Князь же Олег

Пить из чаши не стал. Он коварный их план

Угадал. Испугались старейшины тут,

Говорят: «То не князь, это Дмитрий святой,

С неба посланный Богом, чтоб нас покарать».

И с тех пор князя Вещим в народе зовут,

Что сумел план коварный у греков раскрыть.

На ворота Царьграда повесил тогда

Князь свой шит в знак того, что он город тот взял.

Ну а дивный свой меч он Учаю отдал.

Много дани тогда Византия на Русь

Отправлять обязалась. И долго она

Дань платила Руси. Превеликую дань.

А потом, много позже, погиб князь Олег

От укуса змеи, как и было ему

То предсказано ранее. Вот весь мой сказ. –

Долго дед говорил. Долго слушал его

Богатырь соколовский. Дослушав рассказ,

Взял от Усти котомку с нехитрой едой,

Поклонился хозяину он до земли,

Да и вышел за Машей из дома во двор,

Чтобы к месту идти, где схоронен был меч.

– Ты оттуда веди его прямо к реке, –

Маше Устя сказала, – Что б времени он

Не терял. Прямо к Соснам Ходячим веди.

Я же, лодку туда приведу и дождусь,

Что б обратно домой нам вернуться вдвоём. –

Так за девушкой к лесу пошёл богатырь.

Свистнул Фёдор тихонько, и сокол с небес

Опустился кругами ему на плечо

Да и быстрые сильные крылья сложил.

6. Меч князя Олега

Уж не ведомо, времени сколько прошло:

Долго шли они лесом. То здесь, а то там

Дуб поваленный видели в чаще лесной;

Было срублено, спилено много дубов;

И у всех корень выкорчеван. Наконец,

Вышли к светлой поляне, где в центре стоял

Преогромнейший дуб, высотой до небес.

Маша Фёдора к дубу тогда подвела

И сказала:

– Пришли. Здесь, под дубом лежит

Меч Олегов. Достанешь его – будет твой. –

И опять покраснела, когда на неё

Посмотрел богатырь. Фёдор тут говорит:

– Это кто же сумел меч под дуб положить? –

Маша так говорила Шарьинцу в ответ:

– Прадед прадеда деда запрятал здесь меч,

Потому что охотников много забрать…

Смазал жиром барсучьим, потом замотал

Чёрным шёлком, в колоду укрыл, да зарыл

В этом месте. А сверху он дуб посадил.

И с тех пор сотни лет этот дуб тут растёт.

А в предании сказано: Лишь богатырь,

Что придёт вместе с соколом, сможет взять меч.

Три их предка погибли, ту тайну храня.

А четвёртый под пыткой сказал, что лежит

Меч под дубом, а вот под каким, не сказал.

И с тех пор порубили здесь много дубов,

В наших диких лесах. Но сюда не дошли.

– Что ж, выходит, твой дед и не видел меча?

– Нет. Ни дед и ни прадед… Лишь знают, где дуб;

Да легенду друг другу, уж сколько веков,

Пересказывают. А теперь и сынов

Не осталось уже в их почтенном роду.

Ну а я… не марийка, а русская я.

Я – приёмная дочь. Было мне года три,

Или пять, как татары деревню сожгли,

Всех убили мужчин, ну а женщин, детей

Взяли в плен. Мать моя попыталась бежать,

Но догнали татары. Меня же она

Схоронила в Ветлуге, в густых камышах.

Я с тех пор уж не видела больше её.

Так осталась одна. А потом уж, в лесу

Меня Устя нашла и к себе привела.

Так у них и живу я. Она мне как мать… –

И ответил ей Фёдор на этот рассказ:

– Свет мой, Маша! Едва я увидел тебя,

На мгновение я обо всём позабыл;

Еле сердце в груди я своей отыскал,

Так забилось оно. Так стучит и теперь,

Лишь в глаза голубые твои посмотрю…

Только долг не даёт мне остаться с тобой.

Но тебе обещаю: к тебе я вернусь…

– Помолчи! Помолчи! Обещаний ты мне

Не давай, не тревожь. Буду жать я и так.

Лучше меч постарайся скорее достать,

Да спеши в свой поход. Да скорее вернись.

– Эх! – Тут Фёдор Шарьинец обнял крепкий дуб,

Столь широкий, что ствол он не смог обхватить.

Сокол Финист взлетел, да над кроной кружил.

– Э-эх!! – напрягся Шарьинец всей силой своей.

Сокол Финист всё шире и шире круги

Над зелёною кроною дуба повёл.

Ветер всюду поднялся, завыл, засвистел.

А на небе над дубом из туч небольших

Вдруг огромная чёрная туча свилась,

А из тучи, змеёю спускается смерч

Прямо к дубу, и крону его он объял.

Маша, видя такое, стоит, не жива,

Не мертва, оробела, не в силах шагнуть.

– Э-э-эх!!! – тут Фёдор вскричал, зарычал, словно зверь.

Вздрогнул дуб, покачнулся, ветвями встряхнул,

От земли оторвался и рухнул, треща,

Будто скошенный в страшном бою богатырь.

Тотчас смерч отступил и по лесу ушёл,

По пути всё ломая, со свистом лихим.

А колоду, в которой схоронен был меч,

Вырвал дуб из земли, обвивая её,

Спрутом крепких корней. Фёдор корни сломал

И колоду разбил, и достал из неё

Свёрток чёрного шёлка. Его развернув,

Он достал ножны дивные редкой красы.

Сокол изображён был на ножнах резных.

Рукоять у меча тоже дивной красы

В виде сокола вся, что когтями держал

Крестовину меча, смирно крылья сложив.

Драгоценные камни сияли на ней.

– Дивный меч! – восхитился Шарьинец. – Его

Впору князю любому во славу держать! –

Он обтёр меч от смазки, на пояс одел. –

Эх, теперь бы коня!.. а пешком-то с мечом…

– Ничего. По дороге найдёшь и коня.

Только б ты не забыл путь обратный, ко мне.

– Уж теперь я его не смогу позабыть.

Что ж, веди меня к Соснам Ходячим скорей,

Что б скорее я мог возвратиться к тебе. –

Так за девушкой снова пошёл богатырь.

Уж не ведомо то, полчаса или час

Шли они разнолиственным лесом густым,

Вдруг вдали увидали и светлый сосняк,

И Ходячие Сосны у самой реки,

Холм едва миновали они насыпной.

7. Яма

Окрик грубый услышав, прервали свой сон

Три монаха. Смешали они день и ночь.

Ночью жутко и холодно в яме сырой.

Голод, жажда, усталость измучили их.

В тёмной яме три инока третий уж день

Как сидят. Им еды не дают уж два дня.

Только воду теперь получают они.

Но без дела монахи не могут сидеть.

В яме Тихон из глины фигурки лепил,

На стене барельефы выделывал он

По мотивам Писаний. Другие же два

Письмена выводили в стене земляной

О себе и о Боге, о том, как они

В путь далёкий пустились, и как их сюда

Посадили разбойники, как здесь живут…

И хотя покидали их силы уже,

Дух у них был не сломлен. Усталость едва

Сладкий сон подарила им, сон этот был

Грубым окриком прерван. Проснулись они.

– Ну, ещё не решили письмо написать? –

Слышат сверху. Над ямою Ворон стоял. –

На воде и на хлебе здесь будете жить…

– Так хоть хлеба нам дай, – попросили они.

– День, другой и без хлеба не сдохнете тут.

Может, в разум придёте. Пишите письмо!

Да просите, чтоб выкуп мне дали за вас.

А не будете: здесь и окончите дни.

Здесь мы вас и зароем. Считайте, что вы

Уж в могиле своей. Нам и дел: лишь зарыть.

Дали вам бересты, дали нож, чтоб писать,

Есть вода, а еды не просите пока.

Может, голод немного очистит мозги.

Так что думайте. Время играет на нас.

Трое вас, пусть один, и другой тут помрёт,

Третий всё же напишет. Куда нам спешить.

– Есть же крест на тебе. Ты же веришь в Христа, –

Говорил ему Тихон. – Ведь время придёт

И тебе умирать. Как же душу свою

Ты губить не боишься? Ей вечно страдать…

– Ты меня не пугай! Я уж пуган сто раз.

Здесь, в ветлужских лесах, дьявол Бога сильней!

Где ему там, с небес, через лес-то густой

Рассмотреть, что творится на грешной земле?

Дело тёмное – лес! Много в чащах своих

Он скрывает от мира и зла, и грехов.

На свету все мы – люди, и все без греха.

А как в тёмный-то лес забредёшь, да кругом

Видишь только убийство, да страх перед ним,

Так душа-то и чувствует: страх-то сильней

И добра, и любви, и всего, что ни есть.

Всяких видел я здесь. Сила силушку гнёт…

– Ты вот главный у них, а душой-то ты – раб,

Потому что тобой страх владеет, не ум, –

Отвечает из ямы Варнава ему. –

Можешь ты нас и голодом тут заморить,

А письма в монастырь не напишем тебе.

– Ничего, подождём. Голод вас вразумит. –

И сказав это, Ворон от ямы ушёл.

Приуныли монахи. Что делать теперь?

На воде они долго не смогут прожить.

В яме сумрачно, холодно, сыро сидеть.

Солнца днём закрывает над ямой шалаш.

– Братцы, есть-то охота, живот весь свело.

Я бы съел хоть сапог, – грустно Тихон сказал.

– Да, сейчас бы попасть нам опять в монастырь,

Очутиться бы в трапезной! Вот уж где рай

Для голодных желудков, – Макарий сказал.

– Брат Макарий, не надо! Ты этим ещё

Аппетит лишь сильнее растравишь себе.

Да и нам заодно, – так Варнава сказал.

Замолчали монахи в подземной тюрьме,

Лишь урчанье утроб было слышно в тиши,

Да над их головами в лесной вышине,

Где-то там, – щебетание птиц, ветра шум.

– Что же делать нам, братцы? – Макарий спросил.

– Что тут сделаешь? Знаю я только одно,

Что письма мы писать не должны ни за что! –

Вновь Варнава ответил. А Тихон сказал:

– Здесь, в лесу, Тихомир нас не сможет найти…

– Ничего, есть у нас пастырь лучше него.

И ему мы должны доверяться во всём, –

Так Варнава ответил. А Тихон сказал:

– Что ж, помолимся, братья. Теперь нам одно

Остаётся: на Бога во всём уповать.

Мы и раньше не думали, будто наш путь

Будет лёгок и весел. Чего же теперь

Унывать нам? Мы вместе, мы живы, и есть

Хоть немного воды. Воздадим же хвалу

Богу мы и за это. Откуда нам знать,

Что Он нам приготовил на этом пути…

– Мудро слово твоё, – брат Макарий сказал. –

Что бояться разбойников, если за нас

Тот, кто выше всего. Он их нам и послал,

Чтоб проверить на крепость, на веру, на дух.

Что бояться нам смерти, когда для неё

Мы всю жизнь и живём, и готовимся к ней?

Кто родился героем, вождём, мудрецом?

Лишь детьми мы рождаемся слабыми все.

А потом крепость духа и веры, и Бог

Нас выводят в герои, в вожди, в мудрецы.

Только даже герой, даже вождь и мудрец,

Если к смерти своей не готовят себя,

Могут в час свой последний, в последний свой миг

Зачеркнуть все деяния жизни своей,

Если слабость проявят, хотя бы лишь раз.

Смерть венчает людей, весь их путь, всю их жизнь.

Как-то книгу читал я о древнем царе.

Был велик и могуч он. Держава его

Процветала, он многими повелевал

Городами и странами. Только потом

На него вдруг войною пошёл царь другой,

Молодой, сильный, смелый, и он смог в бою

Победить столь могучего прежде царя,

Разгромил его армию и самого

Захватил его в плен. А потом никого

Не хотел оставлять он в живых и казнил

Всех, посмевших войною пойти на него.

Всех солдат, воевод. А потом и царя.

И тогда старый царь на колени упал,

Стал пощады просить, согласился он быть

Хоть рабом, только б жить. И оставил его

Победитель в живых, чтобы падал он в прах

У его колесницы: чтоб царь молодой

По нему заходил в колесницу свою.

И ведь падал же в прах старый царь, чтобы жить!

Так окончил он жизнь свою грязным рабом,

Потому что о смерти не думал своей,

Не готовился к ней, и не смог одолеть

Страха жизнь потерять ради чести своей.

И хоть жил он царём, всё же умер как раб.

Полководцы его, и солдаты его

Честь свою берегли, ради веры своей

Жизнь отдали свою. Он же предал всех их.

Вот об этом теперь мы подумать должны.

И рожденье, и жизнь человеку даны,

Чтобы к смерти своей он достойно пришёл,

И достойно бы принял последний удел.

– Мудр и ты, брат Макарий, – Варнава сказал. –

А теперь воздадим мы молитву Творцу,

И пусть будет всё так, как положено быть.

Нам же – стойко сносить да Творца восхвалять. –

Встали в яме они на колени тогда

И творили молитвы, и силы свои

Укрепляли молитвой и духом своим.

И окончив молиться, они улеглись,

Чтобы сил не расходовать и отдохнуть.

Долго, молча, лежали. Никто говорить

Не хотел. Только слушали пение птиц.

Вдруг какие-то мелкие камешки к ним

Полетели на дно. Тихон поднял один,

Посмотрел, удивился:

– Глядите, друзья,

Кто-то кинул орехов. Не сторож ли наш

Жалость к нам проявил? Вот, берите… –

Они разделили орешки и съели скорей,

Да наверх посмотрели, хотели сказать

Благодарность тому, кто решил укрепить

Их в насильном посте. Вдруг над ямой, вверху,

Видят белку. И та снова бросила им

Три орешка лесных. И пропала опять.

– Вот так чудо! – Варнава сказал. – Ну и ну! –

Я-то думал, что стражник до нас снизошёл.

Оказалось, что белка нам носит еду!

– Я не верю глазам. Как же то может быть? –

Проронил тут Макарий. – Не чудо ли тут!

– А орешки-то сладкие, – Тихон сказал. –

Друг наш, белочка, милая, скинь нам ещё.

Где ты спряталась? Выгляни. Где же ты там? –

Вдруг опять показался пушистый комок

Возле ямы, и снова слетели на дно

Три орешка лесных, а затем три грибка

Прошлогодних, сухих. И комочек исчез,

Только хвостик пушистый мелькнул наверху.

8. Борьба за жизнь Бакмата

Время тихо текло над Ветлугой рекой,

Волны тихо неспешно катились на юг.

Им была безразлична минутная жизнь;

Было им всё равно, что творится вокруг.

А у тихого берега возле куста

Старой вербы лежал полумёртвый Бакмат.

И хотя без сознания был он, ему

Важен был каждый миг, продлевающий жизнь.

Верный конь его рядом на страже стоял,

Опустив скорбно голову; гривой своей

Щекотал он хозяину нежно лицо,

Но не двигался тот, и почти не дышал.

Вышла к берегу Овда, колдунья лесов,

Трёх волчиц и волчонка она привела,

Чтобы тело Бакмата забрали они,

Чтоб душою его ей самой овладеть.

Конь учуял волков. Захрапел он, заржал;

Стал он землю копытами сильными бить.

Окружили волчицы Бакмата, хотят

Подобраться поближе, схватить, разорвать

И насытиться кровью и мясом его,

И насытить волчонка, который стоял

Чуть поодаль, пугаясь жестоких копыт.

Только конь от хозяина не отступал

Ни на шаг, на волчиц он кидался, хрипя,

Бил копытом. Одной он попал по хребту;

Отлетела она, заскулила, и встать

Не могла уже, болью сковало её.

Попыталась тогда и колдунья сама

Успокоить коня; подошла и клюкой

Замахала у морды его вороной:

– Чу! Проклятый, остынь! А не то превращу

В мухомор придорожный, в трухлявый пенёк! –

Конь ведёт черным глазом, встаёт на дыбы,

Словно хочет взлететь, унестись в небеса

И хозяина с грешной земли унести.

– Чу! Проклятый! – Тут крикнула Овда. – А ну!!! –

И хотела клюкою ударить коня.

Тот попятился, снова вскочил на дыбы,

Да копытом и выбил у Овды клюку.

А потом он на ноги передние встал,

И копытами задними резко брыкнул

Да волчицу другую подальше отшиб,

Что хотела уж было Бакмата схватить

За сапог и увлечь. Овда ахнула тут:

– Ах ты мерзость! – и руку она подняла,

Чтоб заклятием страшным коня умертвить.

Только видит: рука у неё расцвела

Луговыми цветами, и вьётся над ней

Стоя бабочек мелких. Она в тот же миг

Поняла, в чём причина. Назад отошла,

Да клюку подняла. Лишь схватила клюку,

Вмиг исчезли и бабочек рой, и цветы.

Обернулась колдунья: стоит у реки

Вещий Дед, а на посохе сокол сидит.

– Что мешаешь, старик?! Ты же знаешь и сам,

Что марийскую душу могу я забрать,

Чтобы сила её мне защитой была,

И чтоб наши леса охраняла она… –

Вещий Дед отвечал ведьме Овде тогда:

– Много гибнет марийцев на нашей земле,

Поищи себе душу другую. – На то

Отвечала колдунья, тряся головой:

– Я за этой душой наблюдала давно.

Сильный дух у него, и душа – стоит трёх.

Не мешай мне, старик! Знаешь ты: я – сильней! –

Вещий Дед отвечал ведьме Овде тогда:

– Ты сильней, я не спорю. Да только душа

То не наша уже: от марийских богов

Отвернулась она. Ты не можешь забрать,

Если сам Кугу Юмо, верховный наш бог,

Отпустил эту душу. В одном своём сне

Видел я, что Бакмат не сегодня умрёт.

Он теперь под охраной не наших богов,

Хоть и сам он об этом не знает ещё.

Так что диких волчиц от него отгони

И ступай себе в лес. Пусть хранит он тебя.

– То-то я удивилась, что конь, словно бес,

Защищает его, не боясь ни волчиц,

Ни меня. Вот в чём дело. Когда б подошла

Я поближе, сама бы учуяла дух,

Отступивший от наших марийских богов… –

Тут в волчицу она превратилась, и в лес

Удалилась, за ней поспешили скорей

Три волчицы с волчонком, из них две едва

Волокли свои ноги. Все скрылись в лесу.

Сокол с посоха деда крылами взмахнул

И взлетел. Сделав круг, полетел вдоль реки.

А старик подошёл и погладил коня.

Конь брыкаться не стал, только гривой потряс.

– Ты присядь, мой дружок. Так высоко поднять

Не смогу я Бакмата на спину твою.

Ты же видишь: я стар, сил не хватит моих… –

Конь кивнул головой и послушно прилёг.

Вещий Дед взял за плечи Бакмата, поднял,

Кое-как положил поперёк на седло.

Взял коня под уздцы и к дороге повёл,

Говоря ему тихо такие слова:

– О хозяине ты, мой дружок, не грусти.

Хоть не скоро теперь ты увидишься с ним.

Я его подлечу. Будет бегать, как лис.

А тебе предназначен хозяин другой.

Ты, как прежнего, должен его полюбить.

Станешь преданным другом ему и слугой.

Видел я и тебя в своих сказочных снах.

Ты не все ещё битвы людские прошёл.

Что поделаешь? Дивная наша судьба… –

Говорил Вещий Дед. По дороге лесной

Он всё дальше и дальше коня уводил.

9. Кереметовы сосны

Роща светлых берёз за холмом насыпным

Где-то сбоку осталась. Вверху, на холме

Дуб раскидистый рос. Возле дуба кругом

Истуканы стояли. Тут Фёдор спросил:

– Что за капище там, на вершине холма? –

Маша так отвечала ему на вопрос:

– То – марийское место. Святое оно.

Светлый тот березняк, что лежит за холмом, –

Кереметова роща. Святилище там.

Там живут два жреца и помощники их.

Помню, в детстве ещё, я малою была,

Как меня подобрали, так дня через три,

Дед Ексей в эту рощу, в святилище то,

И меня отводил, чтоб жрецу показать.

Помню я, жрец с рогами оленьими был,

Сам седой, словно лунь, а рубаха кругом

Говорящим узором расшита, по ней

Можно многое знать, если смысл понимать.

А на шее жреца крупный камень висел

Драгоценный, который на солнце сиял

Как костёр на груди, ярко-красной зарёй.

Страшным мне показался тогда этот жрец…

Холм тот тоже святой. Как и дуб на холме.

Там молитвы и жертвы приносят жрецы.

Сосны те, что стоят над Ветлугой, куда

Мы с тобою идём, тоже с давних времён

Кереметовой рощей прозвали у нас.

Там – Ходячие Сосны у самой воды. –

Фёдор тут не сдержался, у Маши спросил,

Что давно уж хотел он спросить у неё:

– Почему же ходячими сосны зовут?

– Сам увидишь. А наше преданье о них

Говорит, что давно, с незапамятных пор

Великанами были те сосны, они

Керемету служили. Тогда ещё жил

Славный Нар, великан. Он ходил по земле,

Да из обуви землю, когда вытрясал,

То под ним появлялись большие холмы,

Даже горы. В то время в марийских лесах

Человек появился, и стал он рубить

Вековые леса, выкорчёвывать пни,

Чтобы пашни расширить. И тут налетел

Ураган, пни он в воздух поднял и понёс.

Пень один угодил Нару в глаз. Тот давай

Глаз тереть, слёзы лить. Слёзы лились его

Прямо в Волгу. Солёною стала река.

Бог воды Йомшоэнер сказал ему, чтоб

Не ревел, а шёл к матери. Мать же ему

Этот пень извлекла, а потом говорит:

«Видно, скоро конец великанам придёт,

Видно, люди в марийских лесах завелись,

Если спиленный пень в глаз к тебе прилетел».

Раскрутила тот пень и забросила в лес.

И опять к человеку тот пень прилетел.

Тот его, как и все, на дрова расколол

Да зимою дровами топил свою печь.

А весной глупый Нар, стал ходить по полям,

Видит, в поле букашку, шесть ног у неё.

Та по полю ползёт, след от взрытой земли

За собой оставляя. Нагнулся тут Нар,

Видит, – то человек на лошадке своей

Пашет поле. Нар с лошадью вместе, с сохой

Человека поднял, да и к матери снёс.

Мать сказала: «Верни человека назад.

Суждено после нас им на землю прийти».

Нар обратно отнёс человека, а сам

Не хотел, чтобы род великанов исчез,

Чтоб букашки одни по земле расползлись.

И решил он невесту себе отыскать,

Чтоб продолжить свой род. Долго всюду искал,

Но невесту себе он нигде не нашёл.

Разозлился тогда на людей великан,

Что они всё плодятся, а он всё один.

И решил сам он сделать невесту себе.

Вырвал сосны повыше, да ловко так сплёл,

В виде бабы большой. И понёс он её

К Кугу Юмо, просить, чтобы тот оживил.