В протоколах Политбюро с грифом «строго секретно» часть вопросов повестки дня приведена без текста принятого постановления с указанием «Решение – особая папка», что означало отнесение этого решения к категории «совершенно секретно». Принятые на заседании и в период между заседаниями Политбюро «совершенно секретные» решения оформлялись в отдельный «особый протокол». Большинство «особых протоколов» Политбюро ХIII – ХV созывов имеет, наряду с общим, дополнительный порядковый номер, в 30-е гг. эта делопроизводственная практика прекратилась, поскольку фактически на каждом заседании Политбюро рассматривались вопросы, относимые к категории «особая папка». «Особый протокол» не включал в себя ссылок на иные («строго секретные») решения и записи о присутствующих на заседании (см. ниже), в остальном не отличаясь от обычных («строго секретных») протоколов Политбюро.

В начальной части «строго секретных» протоколов Политбюро приведены сведения о присутствующих на заседании членах и кандидатах в члены Политбюро, членах и кандидатах в члены ЦК ВКП(б), членах Президиума ЦКК, а также представителей заинтересованных ведомств. Вместе с тем эти приводимые в протоколах данные носят заведомо односторонний характер, поскольку неизвестно, присутствовал ли упомянутый в протоколе партийный или государственный деятель при обсуждении конкретного внешнеполитического вопроса, включенного в его повестку дня, или же его участие в заседании носило более ограниченный характер. Соответствующая протокольная запись по существу позволяет лишь утверждать, что то или иное лицо отсутствовало на интересующем нас заседании Политбюро, так как оно не было включено в перечень присутствующих. В своих комментариях авторы учитывали эти данные (как и содержащиеся в протоколах Политбюро сведения о пребывании его членов в отпусках или длительных командировках), однако сочли излишним расширять общий объем предлагаемой работы за счет введения в его документальную часть списков присутствующих на заседаниях Политбюро. Такой подход представляется тем более оправданным, что большинство рассматриваемых решений было принято вне заседания Политбюро (путем «опроса», либо «решения»). К тому же полные списки присутствующих на заседаниях Политбюро членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК ВКП(б), ЦК и ЦКК ВКП(б) за 1930–1940 гг., почерпнутые из протоколов Политбюро, приведены в сборнике документов «Сталинское Политбюро в 30-е годы»^[12].

Фрагменты из машинописных копий протоколов Политбюро (номер и название постановления с указанием докладчика либо органа, вносящего проект решения, текст постановления, указание на направление выписки) приводятся в точном соответствии с использованным документом, включая сохранение орфографии (в том числе при передаче фамилий, политико-географических названий), пунктуации и особенностей оформления (подчеркивание, используемые сокращения). На протяжении 20-х гг. оформление постановлений Политбюро в беловых экземплярах (машинописных копиях) протоколов прошло несколько стадий с небольшим варьированием в рамках каждой из них. В 1928 г. в делопроизводстве Политбюро отказались от традиционных подзаголовков «Слушали» (с указанием пункта повестки дня и докладчиков) и «Постановили» (с изложением решения). При этом в протоколах конца 1928 – начале 1929 г. сохранялось характерное для предшествующей системы фиксации разделение на два столбца основных элементов – пункта повестки дня и собственно текста постановления. С весны 1929 г. структура протокола обрела окончательную форму сплошного изложения с абзацными отступами при фиксации каждого элемента, акцентированной подчеркиванием названия пункта повестки дня и формулы «выписки(а) посланы(а)^[13]». В результате тематическое название пункта окончательно обрело функцию названия постановления Политбюро. Поскольку эти различия лишены содержательного характера, при публикации фрагментов протоколов Политбюро конца 1928 – начала 1929 г. деление на столбцы не воспроизводится.

При оформлении машинописных копий протоколов заголовок постановления (название пункта повестки дня) и указание на лица или органы, внесшие вопрос на рассмотрение Политбюро, как правило, давались в одну строку (без абзацного разделения), в некоторых случаях в две, еще реже фамилии авторов инициативных документов перечислялись в столбик (по одной в строке). Аналогичное различие наблюдается в «особых» протоколах при оформлении перечня лиц, внесших представление в Политбюро или которым «выписки посланы»: перечисление давалось столбцом либо в один абзац через запятую. При воспроизведении в тексте соответствующих фрагментов протоколов Политбюро эти особенности не учтены; как и в большинстве изученных копий, имена лиц и названия учреждений даны в том же абзаце, что и пункт постановления, адресаты выписок перечислены в строку через запятую^[14].

Комментарии к решениям Политбюро основаны на привлечении материалов самого Политбюро и переписки его членов (Сталина, Ворошилова, Кагановича), Оргбюро и Секретариата ЦК ВКП(б), органов ЦКК ВКП(б), а также центральных органов исполнительной власти – наркомата по иностранным делам, наркомата торговли (с 1930 г. – внешней торговли), наркомата по военным и морским делам (с 1934 г. – наркомата обороны) и Штаба РККА и отдельных документах других ведомств (наркомата рабоче-крестьянской инспекции, ОГПУ (с 1934 г. – НКВД), наркомат путей сообщения и др.). Большую часть из них составляют документы НКИД СССР, хранящиеся в Архиве внешней политики Историко-документального департамента МИД РФ, а также отложившиеся в фондах высших партийных органов в РГАСПИ. Корпус этих материалов складывается из следующих групп.

– Записки и доклады наркома НКИД и членов Коллегии НКИД, направленные в Политбюро ЦК ВКП(б) («сессию», или «инстанцию», согласно терминологии, принятой в дипломатической переписке). Большинство использованных исходящих документов НКИД представляют собой незаверенную машинописную копию с делопроизводственными (в некоторых случаях – и с содержательными) пометами. Представленные в Политбюро записки с 1930 г. были адресованы Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) И.В. Сталину либо Секретарю ЦК ВКП(б) Л.М. Кагановичу, в отдельных случаях – Секретарю ЦК ВКП(б) П. П. Постышеву. Несмотря на то, что в некоторых случаях Секретарь ЦК ВКП(б) В.М. Молотов председательствовал на заседаниях Политбюро и подписывал соответствующие протоколы, адресованных ему записок и докладов НКИД выявить не удалось. Как правило, обращение к Секретарю ЦК ВКП(б), в тот момент руководившему работой Политбюро, сопровождалось указанием «Копии – членам Политбюро» либо «копии тт. Молотову и Ворошилову», «копии т. Кагановичу и Молотову» и т. д. (соответствующее указание в заголовке записки приводится в примечаниях к цитируемому документу).

– Запросы членов Коллегии НКИД и руководителей Отделов НКИД в ОГПУ (с 1934 г. – НКВД) СССР («ближним соседям») и НКВМ (НКО) СССР (точнее, в подчиненное ему IV (Информационно-статистическое) Управление Штаба РККА – «дальним соседям»), а также руководителям иных высших органов управления (ВСНХ, НКВТ, НКФ, НКЛес, Госбанк СССР и т. д.). В тех случаях, когда предлагаемое НКИД решение непосредственно затрагивало интересы другого ведомства, либо было инициировано им, копия записки НКИД в Политбюро ЦК ВКП(б) направлялась руководителю соответствующего наркомата или органа власти.

– Выписки из протоколов заседаний Коллегии НКИД, содержащие постановления по конкретным вопросам взаимоотношений СССР с зарубежными странами. В связи с отсутствием доступа к материалам Коллегии НКИД, ее аутентичные протоколы получить не удалось. В связи с этим, сведения о решениях Коллегии получены из хранящихся в фондах референтур НКИД СССР выписок (в некоторых случаях содержащие секретарские записи об «особом мнении» ее членов по отдельным обсуждавшимся вопросам), а также из дипломатической и ведомственной переписки.

– Политические письма наркома, его заместителей (членов Коллегии), а также заведующих Отделами НКИД полпредам СССР. Наряду с шифрованной телеграфной перепиской (неопубликованные материалы которой использовать в настоящей работе не удалось), эти письма являлись основным каналом передачи указаний как НКИД, так и высших партийно-государственных органов для исполнения полномочными представителями СССР. Согласно распределению обязанностей между руководителями НКИД СССР, курирование 1 Западного отдела (до 1929 г. – Отдела Польши и Прибалтики) возлагалось на Б.С. Стомонякова. Руководство деятельностью 2 Западного отдела (сфера ответственности которого включала отношения СССР с Румынией и Чехословакией) до официального назначения на пост наркома осуществлял М.М. Литвинов, с осени 1930 г. эта функция была передана новому первому заместителю наркома Н.Н. Крестинскому. Большая часть текущих указаний НКИД формулировалась и (или) передавалась полпредам СССР в упомянутых странах Б.С. Стомоняковым и Н.Н. Крестинским, подписывавшими инструктивные письма (проекты писем обычно составлялись в соответствующих Отделах НКИД). В случае отсутствия курирующего отношения с данной страной члена Коллегии, директивные письма полпредствам исходили от другого члена Коллегии. Письма полпреду направлялись и от имени заведующего Отделом, однако, обычно они не были посвящены политическим вопросам. В таких случаях, как правило, письмо обязательно подписывал и один из референтов Отдела. Если отправляемый в полпредство документ подписывался заведующими разных отделов, подписи референтов не требовалось. Реже заведующий Отделом подписывал письмо вместо члена Коллегии (например, в случае, когда отправление почты совпадало со срочным вызовом члена Коллегии в Кремль).

– Политические письма, доклады, отчеты, дневники, обзоры печати, справки из полпредств СССР за рубежом. Наряду с наркоматом по иностранным делам, получателями информации из полпредств в некоторых случаях являлись другие союзные наркоматы и партийные органы, а также члены Политбюро ЦК ВКП(б. Эти материалы не только содержат сведения о процессе выполнения постановлений Политбюро и их влиянии на взаимоотношения СССР с зарубежными государствами и международную политику, но и в некоторых случаях являются бесценным источником информации о механизме выработки и мотивах принятия этих решений.

– Личная переписка полпредов и ответственных работников полпредств с руководством НКИД, содержавшая конфиденциальную информацию, в том числе об исполнении наиболее деликатных поручений (как политического, так и личного характера). Такого рода письма, как правило, являлись ответами на личные письма представителей руководства НКИД и изготавливались в одном (реже в двух) экземплярах лично отправителем. Полпред был обязан уничтожать подобные письма после прочтения, хранить копии собственных отправлений ему также воспрещалось. Содержащаяся в этих письмах полпредов информация зачастую уникальна и расширяет представления о способах достижения советской дипломатией конкретных внешнеполитических задач.

Для целей настоящего исследования дополнительный интерес представляли сообщения («информации») в НКИД и руководству других союзных наркоматов и хозяйственных органов (в основном экспортно-импортных организаций) о действиях ответственных работников, командированных ими для работы за границей, протоколы (отдельные экземпляры) межведомственных совещаний, созываемых по инициативе НКИД, разнообразные рабочие материалы Отделов и Секретариатов членов Коллегии НКИД СССР.

Незаменимыми источниками, раскрывающими процесс подготовки и осуществления решений высшей советской инстанции, явились коллекции наркомата внешней торговли (РГАЭ), наркомата рабоче-крестьянской инспекции (ГАРФ), управления делами наркомата обороны (РГВА), органов Коммунистического интернационала (РГАСПИ), местных и республиканских органов (ЦГА СПб, ЦГА РК и др.), хотя далеко не всегда нам удавалось преодолеть преграды, порожденные особенностями организации материалов различных советских ведомств и партийных органов, разорванность их фондов между различными архивохранилищами, наконец, продолжающейся обработкой значительной части документальных коллекций.

Протоколы Политбюро ЦК ВКП(б)как исторический источникпо проблемам формирования и проведениясоветской внешней политикиконца 1920-х – 1930-х гг.

Он привык внимать словам приказов как особым словам, не похожим на человеческую речь. Они имели не смысл, не значение, а собственную жизнь и власть. Дело было не в том, исполнен приказ или не исполнен. Приказ как-то изменял полки, улицы и людей, даже если его и не исполняли.

Ю. Тынянов

Историкам повезло. Материалы советского Политбюро 20—30-х гг., прежде всего – копии его протоколов, оказались первоклассным историческим источником: многообещающим и вместе с тем скрытным, тусклым и непонятным.

Никаких следов докладов Сталина «о работе стихов» в протоколах Политбюро не обнаружилось. Инициатива обсуждения на Политбюро исходила, как правило, не от его руководителей, а от нижестоящих партийных и государственных органов. За редким исключением предметом решений служили не общие проблемы, а частные вопросы. Совокупность постановлений не являет непосредственному восприятию ни их мотивов, ни системы принятия, а сами резолюции, повествуя о несостоявшейся поездке наркома, ассигновании 200 (или 2) тыс. рублей, целесообразности приезда студенческой делегации и т. д., лишь намеком касаются основных задач и механизмов формирования внешнеполитического курса.

Это обусловливает необходимость рассмотрения некоторых своеобразных черт протоколов Политбюро как исторического источника, способов подготовки и процедур принятия его решений, перспектив изыскания новых документов о внешнеполитической деятельности Политбюро.

I

Отправным пунктом для анализа протоколов Политбюро конца 1920-х – 1930-х гг. может явиться очевидная лаконичность большинства зафиксированных в них решений по внешнеполитическим делам. Как правило, подробные постановления принимались Политбюро при определении инструкций относительно переговорной позиции СССР, либо утверждении предназначенных для последующего обнародования деклараций. (Так, в протоколах Политбюро можно «обнаружить» утвержденные им тексты интервью Чичерина и Литвинова или «Законы юных пионеров»^[15]. В тех случаях, когда рассматривалась целесообразность пересмотра отношений с теми или иными странами, тексты постановлений Политбюро обычно приобретали урезанную или сжатую форму^[16], в них опускались указания на мотивы и международно-политический эффект, ожидаемый в результате выполнения предписываемых действий. Одной из причин тяготения к краткости являлось стремление обеспечить секретность принимаемых Политбюро решений. Болезненным уроком для высших партийных и государственных органов стало вторжение китайских спецслужб в помещение представительства СССР в Пекине (апрель 1927 г.), приведшее к захвату (и, позднее, обнародованию) секретных материалов НКИД и Коминтерна. По следам этой акции и проведенного в Москве разбирательства Политбюро 5 мая приняло обширное постановление «О пользовании секретными материалами». Оно открывалось напоминанием о «старом испытанном принципе, что секретные дела должны быть известны лишь тем, кому это абсолютно необходимо знать». Порядок пользования материалами высших партийных органов ужесточался. Для протоколов Политбюро и Пленумов ЦК устанавливался «не более, чем 3-дневный срок их возврата», а для выписок из протоколов – семидневный. Выписки из «особой папки» подлежали возврату в 24 часа; впрочем, трем государственным органам (НКИД, НКВМ, ОГПУ), а также ИККИ, являвшимся основными получателями подобного рода документов, разрешалось «оставление этих материалов на более продолжительный срок под личную ответственность руководителя учреждения». Постановление категорически запрещало хранить секретные материалы на правах личных архивов; Секретному отделу ЦК поручалось «затребовать от всех товарищей имеющиеся у них секретные материалы ЦК»^[17]. Недоверие к сложившейся системе, ощущение недостаточности мер по обеспечению секретности сказалось и в некоторых формулировках Политбюро. Одно из его решений (по вопросу «тт. Молотова и Пятницкого»), зафиксированное в «особом», т. е. «совершенно секретном», протоколе, дополнительно помечено «совершенно секретно»^[18]. Начиная с 1927 г. эвфемизм «инстанция», широко употреблявшийся в переписке НКИД, стал порой применяться в «совершенно секретных» решениях Политбюро (в качестве самоназвания)^[19]. На протяжении последующих двух-трех лет режим секретности решений ЦК ВКП(б) продолжал совершенствоваться. В апреле 1929 г. вероятно, в связи с началом нового тура внутрипартийной борьбы, Объединенный пленум ЦК и ЦКК принял постановление, которым предписывалось: «Установить специальные меры, – вплоть до исключения из ЦК и из партии, – могущие гарантировать секретность решений ЦК и ПБ ЦК»^[20]. Резолюция пленума вскоре отозвалась развернутым решением «О конспирации», принятым Секретариатом ЦК ВКП(б) по указанию Политбюро (и утвержденным им). «Институт доверенных по 2-й категории (т. е. получающих секретные документы ЦК без права вскрытия)» ликвидировался, доверенные лица, обладающие правом вскрытия таких документов, оставлялись только у членов и кандидатов в члены Политбюро, Оргбюро, Секретариата ЦК и членов Президиума ЦКК, выделенных для присутствия на заседаниях Политбюро и Оргбюро^[21].

Несмотря на принятые Политбюро меры, руководящие деятели партии и государства продолжали хранить в своих личных секретариатах постановления Политбюро с грифом «особая папка», возможно, с молчаливого согласия коллег^[22]. Однако на распространение важных решений Политбюро реагировало остро. В декабре 1928 г. «за рассылку по шести адресам архисекретного решения Политбюро ЦК ВКП(б) об Афганистане» заместитель наркома по иностранным делам Карахан получил выговор высшей партийной инстанции^[23]. По всей вероятности, обычным явлением стала задержка адресатами протоколов Политбюро на срок свыше трех дней. Подтверждая установленный в 1927 г. порядок, Политбюро двумя годами позже распорядилось не посылать следующего протокола до возврата предыдущего, тем самым фактически санкционировав увеличение этого срока вдвое^[24].

Усиление режима секретности в конце 20-х гг. в значительной мере вдохновлялось решимостью перекрыть каналы утечки сведений о международных акциях Москвы. Об этом свидетельствует принятое в августе 1928 г. постановление «О пакте Келлога» в связи с предложением исполняющего обязанности наркома по иностранным делам дать интервью об отношении СССР к Парижскому договору. «Никаких письменных документов по этому вопросу не допускать, – гласила вторая часть решения Политбюро. – Подготовка решения этого вопроса должна быть максимально конспиративна»^[25]. «Решение Политбюро», принятое двумя годами позже по докладу А.И. Микояна («О Германии»), повторяло ту же мысль: «Установить, как правило, по секретным вопросам никакой переписки не вести»^[26]. В соответствии с пафосом постановления, запись в протоколе оставляла неясным, относилась ли эта директива к переписке московских ведомств и их агентств в Германии, других странах или распространялась на ведение делопроизводства в центральных государственных и партийных органах.