Часть 3. Детство

Когда мне снова будет восемь,

Я постучусь в огромный дом,

Где все, конечно, хором спросят,

Хочу ли я пожить в таком.

Накроют стол, обнимут даже,

И каждый будет очень рад.

А перед сном мне тихо скажут,

Что я для них – не сын, а клад.

Меня уже никто не бросит,

Чтоб поскорей мой взгляд забыть,

Когда мне снова будет восемь,

Я стану тем, кем должен быть.

Дарья Снигирёва

Обида, слёзы, трудно дышать, одиночество, страх, непонимание, боль…

Смех, удивление, теплота, гордость, увлечение, желание, страсть, оргазм, гром…

Я сидел в одиночестве где-то в районе центрального парка. В левой руке почти допитая бутылка пива, рядом пачка «Честерфилда» тоже с остатками сигарет.

Стеклянный взгляд устремлен в небо, где покорно умирают предрассветные гирлянды звезд.

Звуки вокруг, цвета и запахи умерли. Их нет. Меня нет в этом мире.

Кадры в голове сменяются и вместе с ними – моё настроение.

На моих губах вкус того вопроса. Я пытаюсь прочувствовать, какого это – произносить такие значимые слова без эмоций, без страсти и страха. Я пытаюсь понять, почему слова о моём прошлом стали так важны для меня, почему я нашёл в них такую силу? Почему?

Моё прошлое… Оно уже было… Оно не вернётся? Неправда: оно во мне, а я в нём…

Я в прошлом, там, куда боялся заглянуть, но где ответы и освобождение от меня самого, такого, какой я сейчас – искусственного, созданного заново, пустого…

А внутри – обида, слёзы, трудно дышать…

***

На улице холодно. Зима ведь…

А надо идти в школу.

Бабушка одевает меня, как всегда, очень тепло – когда идёшь, становится совсем невыносимо и, кажется, что ты внутри горящего дома. Ну что тут поделаешь! Разве бабушку можно переубедить? Она всегда знает лучше, что мне надо.

Она целует меня и брата липким, мокрым поцелуем и закрывает за нами дверь.

Мы выходим из квартиры, спускаемся на первый этаж. Брат сразу же выходит на улицу, а я немножко хочу постоять. Мне нравится представлять, что я космонавт и сейчас выхожу из ракеты на новую, неизведанную планету. И капюшон у куртки кстати – прям как настоящий скафандр! Хорошо вот так стоять и воображать, что…

Брат резко открывает дверь, заглядывая с улицы в темноту подъезда:

– Ну, где ты там? Я из-за тебя в школу опоздаю!

Приходится выходить, и сразу нос начинает щипать, а дышать становится трудно.

Снег под ногами скрипит. Мне нравится этот звук, и я стараюсь идти там, где не протоптана дорожка.

Даська идёт чуть впереди, я медленно, ели переставляя ноги, плетусь за ним. Он старше на год и учится уже в четвёртом.

Мы прошли около половины пути, и я понимаю, что или сейчас, или будет уже поздно.

Сделав несколько широких шагов, я быстро его нагоняю и беру за руку. Он поворачивается ко мне и с удивлением смотрит.

– Дань, – выдавливаю я из себя почему-то виноватым голосом, – Я в школу сегодня не хочу идти. Ты маме не расскажешь?

– А что такое? – лицо его очень серьёзное.

– Не знаю. Просто не хочу, – я чувствую себя виноватым. Он молчит, вглядываясь в меня, а я не могу на него смотреть. Почему-то становится невыносимо стыдно.

– Хорошо, – будто выдохнув, сказал он, – Я ничего не расскажу. Только где ты будешь ждать? Холодно же! А домой не пойдёшь.

– Ничего-ничего! – стал я его уверять, обрадовавшись, – не замёрзну! Пошли, покажу, где я буду стоять. А пойдёшь домой из школы, забери меня, и мы пойдём вместе.

Я завожу его во дворик, к гаражам.

– Вон, между ними, – сказал я, показывая рукой на щель меж двух железных гаражей, красным и зелёным. Я там спрячусь.

– У меня пять уроков. Пока…

И он уходит.

Я захожу между гаражей и кладу портфель на снег.

Если поднять голову вверх, то через полоску почти смыкающихся гаражных крыш виднеется затянутое тучами небо, а ещё – сосульки.

Здесь немножко тесно. Чтобы развернуться, нужно приложить усилия. Зато можно посидеть на портфеле, а ещё – здесь никто не ходит. Правда, у самого входа в моё убежище кто-то написал, и я туда не подхожу.

Я даже не знаю, почему так сильно не хочу в школу – ведь раньше было нормально. Тоже не ахти, но, по крайней мере, не так ужасно. Может, это из-за новой учительницы мне тяжело?

Почему, когда ждёшь, время тянется так долго? Очень долго. Сколько я уже здесь? Урок? Два? Жалко, часов нет…

Ноги уже совсем одервенели. Если по ним чем-нибудь ударить, то боли практически не почувствуешь. Я – знаю так было, когда мы с папой в парк ходили.

Совсем недавно мне было холодно, а сейчас и холода уже не чувствую, только скука.

Я больше не могу здесь быть. Что бы придумать? Если просто придти, бабушка ругать будет. Она дома, папа с мамой на работе. Что придумать?

Мой взгляд падает на жёлтый снег возле входа.

Точно! Можно попробовать. Как раз я и хотел, только надо не перестараться, чтобы сильно не было видно.

Самое сложное – это остановиться, когда уже начал.

Всё…

Через пять минут я уже дома. Отворяет дверь бабушка, как я и ожидал.

– Ты чего так рано? – недовольно и с подозрительным прищуром спрашивает она.

– Вот… – я расстегиваю куртку, доходящую мне до колен, тем самым открывая вид на мокрые штаны.

– Это плохо! – констатирует бабушка, – Как это получилось?

Я начинаю рассказывать уже заготовленную по пути историю, что сидел на уроке, а потом – бац! Чувствую: мокро… Говорю, что дети смеялись, а учительница велела идти домой.

Бабушка командует идти переодеться. Я радуюсь! Пронесло…

Как хорошо дома!

Завтра я обязательно пойду в школу. Не хочу больше испытывать стыд и холод…

Но завтра всё повторится.

Как только школа приближается, я начинаю испытывать ужас и, вслед за ним, панику. И решаю: пусть будет со мной что угодно, лишь бы не к НЕЙ на урок. Пусть холод! Пусть скука, но не к НЕЙ! Тогда я ещё не знал, что то, что она со мной делает, называется унижение.

И был холод, такой же, медленно поднимающийся от ступней всё выше. Потом он уходил, и наступало полное бесчувствие ног.

И была скука, замедляющая секунду до часа.

И снова было решение. Только теперь вместо мочи было говно.

Я шёл домой от моего убежища и плакал. Ревел тихо и сдавленно, про себя. Мне было противно и страшно.

Пусть ругают, но не школа!

Когда дверь открылась, первое, что она спросила:

– Опять?

Я понял, что пропал. Начал быстро-быстро говорить, что-то бормотать и с ужасом уставился на становившееся пунцово-красным лицо бабушки. Она очень быстро дышала.

– Раздевайся и в комнату… – сквозь зубы, скомандовала она.

Я очень испугался. Страх окутал мои лёгкие, сжал их, не давая возможности вдохнуть. Но я повиновался: снял куртку и сапоги, уселся на диван в гостиной.

Она вышла из соседней комнаты, держа в руке длинную пластмассовую палку.

– Нет! Бабушка, не надо! Я больше не буду делать так! Пожалуйста! Пожалуйста!!!

Сначала она попыталась хлестать меня по бедрам, но потом ей стало неважно, по чём.

Я забился в угол дивана и, закрыв лицо руками, вопил, молил, просил…

Но удары продолжались.

Услышав хруст, я открыл заплаканные глаза и увидел только часть палки в бабкиной руке, другая часть валялась на полу.

Тогда она выбросила обломок и подобрала лежащий на полу кабель, проведенный к телевизору…

Именно тогда я закрыл себя в первый раз.

***

Звёзд на небе уже не различить: вот-вот родится новое солнце. Я буду смотреть на него через солёную воду моих глаз.

Обнимаю свои колени. Тело само, повинуясь внутреннему ритму, покачивается из стороны в сторону. Так немного легче.

Я плачу и слёзы, падая, возвращаются назад, сквозь года. Обратно ко мне, ещё доверяющему себе и миру вокруг, но уже начинающему догадываться, каким нужно быть и что нужно делать, чтобы тебя любили.

Я прощаю её – ту, которой уже нет. Вместе с рыданиями уходит злость, бессилие и смирение. Я отпускаю их, оставляя себе только теплоту, любовь и силу, которые она мне дарила. А ещё – спокойствие…

Она – моя бабушка.

Кадры в голове сменяются. Именно в них возрождается моё прошлое.

***

Ну, вот, куда теперь? Как узнать, где они будут стоять?

Я был на распутье. Можно пройти через стадион, но там почти не ходят взрослые, и, если они всё-таки там караулят, то мне будет полный абзац!

Ещё можно через дворы. Хм-м-м… Наверное, так лучше.

Или всё же через магазин? Там много людей, там все ходят. С одной стороны, и взрослых больше… Ну, а если кто из одноклассников увидит? Да и Тотик там идти может. А если ещё и он к этим дебилам присоединиться, то на мне точно живого места не останется…

Всё-таки надо идти через дворы, там есть вероятность, что не увидят.

Я свернул с широкого тротуара, по которому почти каждый день ходил в школу, во двор пятиэтажки, в которой живёт мой лучший друг Лёшка. Жалко, что он сегодня в школу не идёт. Хотя, тогда наверняка и ему достанется, если что.

Не понимаю, что я им сделал?! Ни с того, ни с сего. Видите ли, им не понравилось, как я иду, и денег у меня с собой не оказалось. Только за это? И за то, что я слабак! Это они мне уже сами сказали. Но ведь я же их не трогаю! Ну почему?!

Мне стало так обидно! Глаза сами начали увлажняться. Надо дышать, чтобы не заплакать.

Сквозь слёзы я увидел впереди две фигуры. Они меня тоже заметили. Одна была в голубой куртке. За это мы с братом назвали его «голубицей».

Голубица и его друг (я не знал их имён, знал, только, что они учатся на два класса старше меня – в шестом) стояли в проходе между домами, за которыми находилась школа.

– Мы своё обещание выполнили – нашли тебя. Теперь иди сюда, чертило, – ухмыляясь, сказал второй, у которого не было прозвища. Он явно был старшóй среди них, а Голубица просто придатком к нему, шестёркой.

«Чертило! Иди сюда! Нашли тебя!» – скакали его слова в моей голове.

Что-то вдруг случилось. Резко. Быстро. Я не понял, что…

Я просто пошёл к ним, с каждым шагом всё ускоряясь. Обида и страх заполонили меня полностью, без остатка. Теперь я плакал по-настоящему, не скрывая себя, не стыдясь. Бежал и плакал…

И уже не мог разобрать их лиц, только силуэты. Опять силуэты.

Я с разбегу напрыгнул на второго (того, что без прозвища) и повалил наземь. Затем, усевшись сверху, я взял его за шкирку и начал приподнимать и резко бросать на землю, даже не видя, как его голова беспомощной тряпичной куклой глухо падает на асфальт.

Я кричал. Я ревел. Ревел и кричал!

А потом начал бить, видя перед закрытыми глазами его ухмыляющуюся, приторную морду. Начал бить. В лицо.

– За что?! Что я вам сделал?! За что вы меня?! За что?! – орал я, снова и снова нанося удары.

Подо мной этот тоже пытался кричать, звать друга на помощь, но я обрывал его крик кулаками.

– Дима! Дима! Убери его! Дима!..

Мне не нужно было даже видеть Голубицу, чтобы понять, почувствовать, как он вжался в стену, боясь шелохнуться. И его страх.

Дерьмо!

А я бил, ревел, кричал, боялся…

Только когда этот, без имени, замолчал, я, остановившись, тяжело дыша, открыл глаза. Первое, что я увидел – свои руки.

Они были красными.

И только тогда я понял, ЧТО произошло – Я СДЕЛАЛ ЧЕЛОВЕКУ БОЛЬНО!

Это был первый раз, когда я по-настоящему кого-то ударил! Я причинил вред! Я сделал больно!

Что я натворил?!

Он лежал на земле, боясь открыть глаза. Или просто не мог сделать этого.

Каждый его вздох был виден – из ноздри, медленно возрастая, появлялся большой красный пузырь и, лопаясь, разносил красные брызги по лицу.

СДЕЛАЛ БОЛЬНО!!!

Сколько раз они меня били? Сколько раз, упав, я ждал, прикрыв лицо руками, когда удары прекратятся? Сколько раз я видел распахнутые от ужаса глаза бабушки, смотрящие на мое виновато улыбающееся лицо-месиво? Сколько раз я не чувствовал боли, пока грязные ботинки искали мою улыбку?

А сейчас он лежит! Он чувствует боль!

И Я СДЕЛАЛ ЭТО!

Вдохнуть не получалось.

Шаг назад. Ещё один…

– Извини, – только хриплый шёпот смог вырваться из меня, – Извини. Я… Я не хотел. Слышишь?! Извини! Я не мог! Не хотел!!! Извини…

Я не хотел, но меня заставили.

***

Холода не должно быть. Почему же тогда дрожь по телу?

Я когда-то человеку сделал больно. Давно. Очень давно. Человеку, который только и мог причинять боль другим.

А я не мог. Тогда не мог. И нёс его боль сквозь года. Сквозь близких и чужих людей. Нёс в себе, внутри, не умея от неё скрыться. И каждую секунду вносил его боль в свою жизнь.

Люди были со мной и не знали, что одновременно общаются с его болью, соединившейся, слившейся со мной, ставшей частью меня самого.

Я их обманывал, говорил: «Это я!», а на самом деле это была его боль, мои обиды, непонимание, страхи… И немного меня самого. Совсем чуть-чуть.

Все эти годы я пытался ответить на тот вопрос.

ЗА ЧТО?

Искал ответы в нужных книгах, в умных людях, и в других – в таких же, как тот, без прозвища. Но тщетно: куда бы я ни направлял свой взор, везде был путь, ведущий в интеллект, в логическое объяснение. Будь то не любящие его родители или мое неумение отстоять свою свободу, моя трусость.

Тщетно…

Рассудок здесь непричём, есть только сердце. Только оно позволяет освободиться.

«Понять – значит простить», – твердили веками.

Чушь!

Простить – значит простить. Открыть сердце. Признать и принять прошлое. Разрешить себе быть таким, каков был, а значит, каков есть.

Оплакать себя.

Похоронить и начать жить снова, заново.

Все моё прошлое – это Я.

Я весь состою из прошлого. Все мои ошибки, печали и радости живут вместе со мной, в настоящем. За ними, практически, невозможно разглядеть себя.

И что теперь делать, чтобы отыскать себя в лабиринтах минувшего? Нужно ли вернуться туда? Или всё здесь, всё сейчас, со мной? Нужно ли оборачиваться?

Каждую секунду прошлое неотделимо от меня и движется следом. Если я хочу найти своё Я, открою глаза, навострю уши, почую носом и дотронусь ладонью.

Изменить настоящее, пронзив прошлое.

Просто решиться.

Просто…

Я теперь знаю, почему решил стать психотерапевтом. Чтобы узнать «почему»!

Почему появляется боль, как уходит страх, что такое счастье и какой воздух необходим, чтобы вскормить его.

Обосновать, узнать, понять…

Я даже не мог предположить, что освобождение и прощение себя приходит через чувства. Что это самое главное – уметь чувствовать. Слышать собственные ощущения.

Я всего лишь хотел найти себя и, кажется, понял, как это сделать.

***

Как я оказался в своей квартире, исчезнув из парковой тиши, даже не знаю. Помню только, как мелькали редкие люди и пропадали машины. А я шёл и шёл, не видя их. Ведь их не могло быть в моём увядающем мире – они были в том мире, где кишит жизнь… В котором, также, не было меня.

А я тоже хочу жить…

Но для этого я сначала должен умереть…

Слишком светло. Солнце бьёт прямо по глазам.

Медленно оторвавшись, с трудом, будто выдирая корни, я встал с кровати и, еле передвигая ногами, волоча их по полу, будто неподъёмные кандалы, подошёл к окну. Задёрнул шторы. Затем вернулся к кровати, мечтая только об одном: утонуть в ней.

Всё это заняло минут пять, не меньше – жизнь уходила из меня, покидая тело, забирая энергию и силы.

Прошлого скоро не будет.

Будущее всегда будет далеко.

Есть только настоящее, и я хочу в нем жить… Но для этого нужно действовать. Из последних сил надо протянуть руку барышне, сидящей на краю койки-могилы.

Той, что без лица…