Глава 1

Декабря 1409 года
Городок князей Заозерских

Среди березовых поленьев оказался небольшой расколотый сучок, формой и размерами настолько напоминающий подзабытую игрушку, что Егор не удержался, подобрал выпавший из топки уголек, нарисовал на гладкой половинке экранчик и кнопочки, потыкал пальцем и поднес к уху:

– Алло… Доски заказывали? Чего молчим? Спите, что ли?

– Что это у тебя такое, милый? – приподнялась на локте полуутонувшая в перине Елена.

– Телефон, – опустил сучок Егор. – Чего-то не отвечают…

– «Теле» значит «далеко», – продемонстрировала свое знание греческого княгиня, падая обратно на подушки, – а «фон» прибавляется к именам немецкой знати. Выходит, это у тебя… Далекое происхождение? Вырастание? Далекий властелин?

– Далекая задница… – шепотом поправил ее молодой человек, открыл дверцу топки и кинул неисправный аппарат в пламя.

Нельзя сказать, чтобы нынешнее положение его сильно угнетало. Как-никак, через жену он теперь князь, пусть и захудалого удела размером с провинциальный райцентр, – все вокруг кланяются, угождают. Слуги, холопы, дворовые девки завсегда и приберут следом, коли что напачкал, и стол накроют, и постирают, и постель уберут, полы помоют. Хоть ты плюй себе в потолок да заботы никакой не знай. Однако отсутствие до боли привычных и удобных вещей вроде аэрозоля с дезодорантом, фумигатора, даже банального полиэтиленового пакета, немало удручало.

Это может показаться смешным, но когда хочется прихватить с собой пару бутербродов, а положить их банально не во что – на многие неприметные пустяки из двадцать первого века начинаешь смотреть совсем иначе. Человеку будущего трудно понять, как это: бумаги практически нет, ибо штука чертовски дорогая и редкость заморская, только на летописи монастырские да на письма княжеские идет; все тряпки вокруг – домотканые, ручной работы. Тоже не поразбрасываешься, дороговато.

А резинки для штанов?

А непромокаемые плащи и сапоги?

А одноразовые зажигалки и спички?

А шариковые ручки? Лампочки и фонарики? Газовые плитки? Станки для бритья? Дверные петли? Зеркала и стекла в окнах? Пружинные постели?

А легкие как пух и небьющиеся пластиковые бутылки с завинчивающейся крышкой?!!

Егор чуть не застонал от тоски по недостижимому комфорту и подбросил в топку еще дров. Увы, раньше он даже примерно не мог себе представить, насколько благостной и удобной делали его жизнь эти тысячи и тысячи незаметных мелочей…

– Зачем ты топишь печь? – зевнула, вытянув руки над головой, Елена. – Пусть этим дворня занимается.

– Нравится, – пожал плечами Егор и закрыл дверцу.

– Не княжье это дело, милый. Пусть простолюдины грязной работой занимаются.

– Если я ныне князь, то отчего не могу делать все, что хочется? – не понял молодой человек.

– Зачем самому мараться хлопотами, которые можно слугам поручить?

– Ты так уверена? – вкрадчиво поинтересовался Егор, возвращаясь к постели. – Ты и правда уверена, что нужно перекладывать на других прямо все, что они готовы сделать вместо тебя?

Присев на край кровати, он начал целовать ее лицо – ее глаза и брови, ее щеки и губы, шею, ямочку меж ключиц. Девушка хихикнула, чуть откатываясь в сторону – и он потерял равновесие, проваливаясь в глубокую и вязкую, как гидропостель, перину. Пух промялся под широкоплечим мужчиной куда глубже, нежели под хрупкой наследницей Заозерского княжества, Елена Михайловна оказалась сверху и начала целовать его сама:

– Суженый мой, единственный мой, долгожданный… Нет, конечно, нет… Ты и только ты… Никто, кроме тебя… Ты можешь делать все, что пожелаешь. Я вся твоя, мой князь. Твоя и только твоя.

И хотя жена и клялась ему в покорности, своим положением она воспользовалась без малейшего колебания, не отдаваясь, а получая свое, овладевая, поглощая собою мужа, управляя им, словно взнузданным жеребцом. Елена выпрямилась, откинув одеяло, и в пляшущем свете огня, пробивающемся через щели печной дверцы, открылась ему подобием демона страсти: алая в темных тенях, гибкая, с длинными волнистыми волосами на плечах, пугающая, но невероятно соблазнительная. Любимая, невероятно желанная и на диво – реально принадлежащая ему и только ему.

Ради такой женщины действительно стоило гикнуться в пятнадцатый век и жить среди свечей, портянок и бересты. В прежней жизни никого даже близко похожего Егор ни разу не встречал. Сильная и волевая, она не нуждалась в подачках и покровительстве, она сама могла награждать и защищать. И победа над Леной, овладение ею, право быть ее мужем стали для Егора куда более ценным достижением, нежели разгром своры ее дядьки и освобождение ее княжества от наглого захватчика.

– Любый мой, единственный, ненаглядный, – застонала княгиня, откидываясь на спину, схватила, до боли сжала его запястья и внезапно вся расслабилась, обмякла, словно потеряла сознание. И лишь последним выдохом с ее губ сорвалось: – Егорушка-а…

Некоторое время они лежали молча, просто поглаживая друг друга по обнаженной коже, потом Егор все-таки поднялся, подошел к окну, провел ладонью по слюдяным пластинкам, пытаясь разглядеть, что происходит снаружи.

– Вроде светает… – скорее предположил, нежели увидел, он. – Схожу я в кузню, Лена. Посмотрю, может, получилось у него все-таки хоть что-то.

– Все ты хлопочешь с чем-то, да хлопочешь, – даже не приподнявшись, покачала головой княгиня. – Развлекся бы хоть как, что ли? На охоту там съездил, лису задрал…

– Не хочу, – поморщился Егор.

На самом деле бывший лесозаготовитель охотиться, конечно же, любил. Вот только его любимая «Сайга» осталась где-то за шестьсот лет тому вперед, а попасть из лука в утку или оленя Егор не думал даже и пытаться. Равно как и идти с пикой на медведя-шатуна было не то чтобы страшно, но как-то все же… Зело непривычно. Что же касается скачки верхом за лисой напрямки через чащи, кустарники и овраги – так он из лука стрелял куда лучше, нежели сидел верхом. Не выпадал из седла на рысях – и то слава богу.

Так что более-менее доступной для новоявленного князя была только ястребиная охота. Это когда езди себе по хорошей дороге не торопясь да время от времени дрессированную птичку на всяких куропаток выпускай…

Увы, обучить Егора этому элитарному искусству никто не удосужился. Для него танк бутылкой с зажигательной смесью подорвать – и то проще казалось. Однако танков в окрестных лесах, увы, не водилось.

Или к счастью?

– Это токмо спросонок лень, милый, – попыталась взбодрить его супруга. – А коли в седло подняться да через лес заснеженный прокатиться, воздуха морозного дыхнуть, беляка с лежки спугнуть, так рука ужо и сама к кистеню потянется.

– Не, неохота, – отмахнулся, уже собираясь, Егор. – Есть у меня на здешнего мастера определенные надежды. Авось получится хоть что-то из моих мыслей в железо воплотить?

– Ты там токмо совсем уж о прочих делах не забывай, – забарахтавшись в перине, попросила княгиня.

– Не бойся, не забуду. – Егор свернул к ней, поцеловал в губы и торопливо вышел за дверь.

Елена, прислушиваясь, немного полежала. Недовольно поморщилась:

– Знаю я, что за интерес у мужиков и охоту, и пиры, и любых скоморохов перевешивает…

Она поднялась, взяла со столика колокольчик, резко им тряхнула. Коротко приказала заглянувшей бабе:

– Одеваться!

Дворовые девки были приучены исполнять волю хозяйки со всем поспешанием: тут же забежали в опочивальню, неся юбки, рубаху, кокошник, душегрейку, стали облачать госпожу, наряжая в десятки верхних и исподних одежд. Когда очередь дошла до подбитой горностаем парчовой кофты, Елена внезапно отмахнулась:

– Ступайте! Дальше уж одна Милана управится.

Две служанки послушно скрылись за дверью, оставив княгиню наедине с любимицей – девицей молодой и пышной, крупногубой, голубоглазой и русоволосой, с длинной тяжелой косой. И быть бы Милане в княжестве первой красавицей, да только еще в детстве лицо ее жестоко изъела оспа, и потому особым расположением среди парней она никогда не пользовалась.

Подхватив с постели приготовленную горностаевую душегрейку, служанка попыталась было надеть ее на хозяйку, но та лишь отмахнулась:

– Оставь!

– Холодно ныне, матушка, – почтительно возразила девка. – Коли из теплых комнат выйдешь, так и застыть недолго.

– Тулупчик какой-нибудь неброский надень да платком серым повяжись, – пропустив мимо ушей ее слова, приказала Елена. – Кузню Кривобокову знаешь? Ступай, найди место где-нибудь неподалеку. Семечек с собой возьми поболее да сиди лузгай. Никто и внимания не обратит. Ты же вполглаза за кузней смотри. Коли баба какая в нее войдет, ко мне беги немедля. И никому ни слова о сем поручении! Поняла?

– Исполню в точности, – повеселела Милана, предчувствуя развлечение. – А коли Кривобок сам уйдет, мне чего делать?

– Да плевать мне на кузнеца, дура! – отрезала княгиня. – Пусть хоть весь город перепортит. Я о князе молодом беспокоюсь. Как бы порчи на него какой не навели али иной ведьминой напасти. Кузнецы, сама знаешь, с бесами и нечистью всякой чуть не с колыбели якшаются, в их ремесле без чародейства не обойтись. Так что смотри за кузней в оба! Дабы никто ни тайком, ни через огороды туда не подобрался.

– Сделаю, матушка, – ухмыльнулась Милана, поклонилась и метнулась к двери.

– Стоять! – еле слышно оборвала ее порыв княгиня и так же тихо пообещала: – Коли кому о сем поручении сболтнешь, уши отрежу и к языку велю пришить. Вот теперь ступай.

* * *

Кривобоком здешнего кузнеца прозвали совершенно напрасно. Может, правая рука его и в самом деле была развита сильнее, нежели левая, но не по причине физического уродства, а из-за особенностей тяжелого ремесла. Даже под рубахой, и то никакой разницы уже не замечалось. Однако же стараниями завистников обидная кличка к лучшему кубенскому кузнецу все-таки прилепилась, а истинное имя, данное при крещении, так и забылось. Во всяком случае, Егор его ни разу не слышал. Даже от самого мастера.

Кузня, по обычаю, стояла в стороне от стен городка – уж больно часто горели мастерские работников огненного дела, не ровен час, пожар на жилые дома перекинется. Несмотря на ранний час, со стороны обнесенного высоким плетнем двора уже слышался звон молотка, на стенах плясали огненные сполохи.

– Здрав будь, Кривобок! – толкнул калитку Егор. – Чем занимаешься?

– Нож варю. – Кузнец, невзирая на мороз, одетый лишь в свободные полотняные шаровары и кожаный фартук, мерно простукивал небольшим молотком лежащую на наковальне раскаленную добела пластину, удерживая ее на месте клещами.

– Давай помогу! – Гость скинул на поленницу вытертый волчий налатник.

Как ни старалась княгиня, но приучить мужа величественно носить шубу так и не смогла. Уж больно непрактичным был дорогой, из сукна, парчи и соболей наряд с десятками сверкающих самоцветов. Да и не тот был у Егора характер, чтобы, выпятясь, ровно зажиревший гусак, с посохом выхаживать, ласты по земле приволакивая.

– Помоги, княже, коли не брезгуешь, – легко согласился Кривобок. – Клещи возьми да за обушок подержи.

– А может, я за молотобойца постучу? – с надеждой спросил Егор.

– Тут сила не надобна. Тут навык нужен.

Мастер взял клещи поменьше и выхватил из горна совсем узкую, от силы с полпальца, пластинку. Наложил на заготовку и заработал молотком, сурово прикрикнув:

– Держи!

Заозерский князь напрягся, не без труда удерживая на месте нервно дрожащую и прыгающую пластину, и даже затаил дыхание, чтобы не отвлекать внимание мастера. Лишь когда тот полусотней решительных, размашистых, но точных ударов слепил пластинки в единое целое и перебросил заготовку обратно в очаг, Егор спросил:

– И что это ты такое делаешь?

– Нож обычный, – пожал плечами Кривобок, топча педаль кузнечных мехов. – Я их из сыромятины олонецкой обычно кую и токмо на лезвие булатную кромку привариваю. Посему ценою они не сильно больше скобарских поделок выходят, а режут, ровно булат персидский. Народ разбирает в охотку, токмо делать успевай.

– Вот оно как… – хмыкнул Егор. – Не боишься секрет свой выдавать?

– Так сию тайну все княжество твое ведает, – самодовольно ухмыльнулся кузнец. – Однако знать ведь мало. Нужно еще суметь исполнить. Ан сие ни у кого боле не получается.

Он снова выдернул раскалившуюся заготовку, пересыпал чем-то искрящимся, заработал молотком и сам же попытался его перекричать:

– Пищаль твоя за горном стоит, княже!!! Поутру смотрел – вроде как высохла!!! Обожди чуток, я клинок токмо заточу и освобожусь!!!

Никакого пиетета перед новоявленным заозерским правителем Кривобок не испытывал. Много недель, проведенных вместе за общей интересной работой, сблизили мужчин, и теперь они чувствовали себя скорее друзьями, нежели хозяином и слугой. Тем паче что князь никогда не отказывался поработать у кузнеца за молотобойца и не брезговал сам раздувать мехи, таскать железо и сбивать окалину.

Отвечать Егор не стал – все едино не услышит. Обошел жаркую тонкостенную сараюшку вдоль стены, забрал выкованный накануне ствол, не без труда поднял его, перенес на поленницу, уложил на березовые чурбаки. С одного из них содрал бересту, перехватил ее клещами, запалил в горне, поднес к срезу ствола, освещая полость, громко чертыхнулся: даже простым взглядом было видно, что канал неровный, с выступами и углублениями. Пусть микроскопическими, в доли миллиметра – но пулю в него без пыжа плотно не загнать. Либо застрянет, либо провалится.

А чего еще ожидать, коли ствол делается из сваренных полос, прокованных вокруг железного прута, тоже, в свою очередь, скованного на наковальне, а потому идеальной геометрией, мягко выражаясь, не страдающего?

Это было обиднее всего: Егор отлично знал, как сделать скорострельный пулемет – но не имел возможности изготовить даже приличной берданки. Будь ты хоть богом Гефестом – невозможно добиться ровного канала ствола без его высверливания! А сверл по металлу в этом мире никто еще не изобрел. Во всяком случае – в его княжестве. Про стандартизацию, калибровку, тонкостенные латунные гильзы лучше и вовсе помалкивать. Изготовить такую тонкую вещь местные ювелиры, может, и способны – но не больше одной штуки в неделю. Примерно по обойме к «калашникову» в год.

– Ну что, княже, нравится? – подошел, вытирая ветошью руки, Кривобок. – Мыслю, длиннее пищали даже в Москве не сыщешь.

Егор только вздохнул. В сложившихся обстоятельствах у него оставалось три пути: увеличение заряда, увеличение длины ствола и увеличение калибра. Все три способа он и попытался совместить в тринадцатой попытке изготовить «супероружие»: казенник по его просьбе кузнец обернул несколькими полосами железа для прочности, длина ствола вышла в полтора человеческих роста, а калибр Егор выбрал чуть больше своего большого пальца, примерно в тридцать миллиметров.

– Вот, княже, смотри… – Кузнец с гордостью продемонстрировал железный шарик почти правильной формы, поднес его к срезу ствола. Затолкнул, приподнял кончик ствола. Стало слышно, как шарик докатился до самого запального отверстия, а потом по наклоненному стволу скатился обратно в руку мастера.

– Кривобок, ты знаешь, что такое «обтюрация»? – со вздохом спросил Егор.

– Дык, княже… Пыжей из кожи воловьей набить поплотнее – оно не хуже прочих пальнет, – на удивление точно ответил на его вопрос мастер. – Я вчерась нарезал заготовку да на круге подправил. А прут давешний за прибойник сойдет.

– Ну, чего делать? – пожал плечами князь. – Тащи!

Засыпав в усиленный ствол три полные горсти пороха, Егор самолично загнал в «экспериментальную» пищаль пыж, продавил его прутом до упора, пристучал для надежности молотком, закатил пулю, прибил еще пыжом, уже не так старательно. Кивнул Кривобоку:

– Тащи козлы!

Вдвоем они водрузили ствол на козлы для пилки дров. Через открытую калитку князь старательно навел оружие на приметную сосну в бору за оврагом, примерно в полукилометре от кузни, натолкал порох в затравочное отверстие, туда же впихнул кончик огнепроводного шнура. Кривобок тем временем подпер пищаль со стороны казенника еще не разделанной березовой плахой в рост человека и в полтора обхвата толщиной, удовлетворенно кивнул:

– Теперь никуда не денется! С богом, княже, – кузнец перекрестился. – Во имя Сварога… Поджигай!

Егор оторвал еще бересты, запалил в горне, поднес к кончику шнура, а когда тот зашипел, выплевывая струйку дыма, – вместе с мастером кинулся со двора, обегая мастерскую. Как только они оказались за домом, пищаль оглушительно грохнула – даже уши ненадолго заложило – в бору послышался треск, полетели щепы. От кузни в стороны пополз густой белый дым, словно там начался пожар.

– Кажись, не разорвало, – приподнявшись, попытался глянуть за плетень Кривобок. – Айда смотреть!

Он первым ринулся через овраг, князь стал спускаться по обледенелой тропке следом, но почти сразу поскользнулся и мигом съехал вниз на попе. Тут же встав и отряхнувшись, он начал подниматься на другой склон, цепляясь за ветки кустарника. Перевалился через покосившуюся березу, быстро пошел к сосне. Однако та стояла целой и невредимой.

– Сюда, княже! – замахал рукой кузнец от чистенькой зеленой ели шагах в тридцати в стороне. – Глянь, как разнесло! Пищаль мы отковали, кажись, просто зверскую! За триста сажен избу насквозь пробьет!

Железная пуля, как оказалось, попала в ствол старого высокого дерева возле самого края, стряхнув с елки снег и порвав, встопорщив древесину на длину где-то в половину локтя, после чего улетела дальше уже совсем слабой. Во всяком случае, если она еще куда и попала – то застряла в одном из десятков стволов, не нанеся заметных повреждений.

– Ты глянь, моща-то какая! – совсем по-детски радовался мастер. – Кабы татары тут стояли, так пятерых-шестерых вместе с лошадьми бы продырявила и не заметила! Вот диво так диво! Сказать кому – и не поверят! Чего ты хмурый такой, витязь? Радоваться надо! Вон какой удачной задумка-то твоя вышла!

– Я в сосну метил, а пуля в сторону черт-те насколько ушла, – показал Егор. – С такой точностью со ста шагов слону в жопу и то не попадешь. Канал неровный. Пуля раскачивается, и куда в итоге полетит, ни одной собаке не угадать.

– Окстись, княже! – замахал руками кузнец. – С трехсот саженей хороший лучник – и тот во всадника один раз из трех попадает. А ты хочешь из пушки по дереву приметиться! Такого никому ни в жисть не удастся. Рази из самострела попробовать – тогда да. Но от него мощи такой, как у тебя, не добиться. Эвон, как шарахнул! Не всякому лучнику по силам.

Они не спеша вернулись в кузню, над которой успело развеяться пороховое облако, осмотрели «станок для стрельбы». Козлы, как ни странно, уцелели, пищаль тоже была на месте, а вот плаху отдачей отбросило до самого забора, и на коре осталась вмятина в ладонь глубиной – наглядно показывая, что случится с плечом безумца, стрельнувшего из этакого «ружья».

Это был приговор. Окончательный и не подлежащий обжалованию. Знания двадцать первого века оказались совершенно бесполезными для технологий пятнадцатого. Мало-мальски эффективное для боя ручное огнестрельное оружие, как ни старайся, на деле оказывалось куда опаснее для стрелка, нежели для его противника.

Теперь Егор понимал, почему купцу Михайлу Острожцу с такой легкостью продали в Ярославле несколько бочонков пороха – особо не обеспокоившись, на кой ляд новгородцу понадобилось столько огненного зелья.

Просто никто и нигде за опасное оружие огнестрелы пока еще не принимал. И хотя в крепостях уже стояли пушки, способные метнуть завернутые в пеньку каменные ядра на расстояние почти в полкилометра либо щедро выплюнуть ведро-другое гальки в совсем близкого врага; и хотя во многих городах уже вовсю работали пороховые мельницы, перемешивая взрывчатую мякоть, окатывая и гранулируя ее, – однако для умудренных опытом воинов все эти новшества оставались баловством, пригодным разве что для вспомогательных целей.