– Да не сплю я… так, задумался малость.

– И не задумывайся. Правь во-он за тем большим насадом.

– Где с Богородицей стяг?

– За ним.

Хотел того или нет жукотинский адмирал Ильяс-бей, а бой принимать пришлось – улепетывать со всех ног не вышло, догнали б. Тревожно забили барабаны. Крупные суда ордынцев, повинуясь сигналам, выстроились в три шеренги, заняв почти всю ширину реки, от берега до берега.

Суда ушкуйников, наоборот, наступали клином – сначала – самые крупные и хорошо защищенные, за ними вытянулись расширяющейся колонной все остальные, в том числе и два ушкуя ватажников Антипа Чугреева и Егора, вовсе не выглядевшие бедными родственниками – ушкуев у атамана Микифора Око тоже хватало, многие были и поменьше, и даже совсем уж узенькие однодревки имелись.

– Ал-ла-а-аи-и-и-и-и! – затянули на кораблях Орды.

– Богородица Святая Дева! – эхом откликнулись ушкуйники.

Кто-то и этот клич подхватил, и свой, новый, крикнул:

– Кто на Бога и Великий Новгород?

Ага, цинично смекнул Вожников, знать, тут не только Микифор Око за главного, похоже, и новгородские большие деньги в деле крутились – ну, а как же? На какие ж шиши такой флот снарядить? Только вот спонсорскую помощь отрабатывать надо… Чем сейчас и занимался одноглазый пиратский вождь. Занимался, как видно, со знанием дела, без лишних формальностей, с огоньком – в буквальном смысле слова с огоньком – первыми, зачиная бой, тявкнули пушки!

Просвистели, шмякнулись в воду ядра. А за ним полетел по воздуху всякий хлам – заостренные бревна, увесистые – в два пуда – каменюки, стрелы в человеческий рост, и даже объемистые – с зажигательной смесью – горшки. Это в морских сражениях всякие там стрелометы-катапульты-баллисты использовать весьма затруднительно, поскольку – ветер, постоянная качка, простор, и куда там занесет бревно или камешек – один Бог ведает, даже для морских артиллерийских орудий стабилизаторы только во время Второй мировой войны придумали, так что на морских судах – греческих или, скажем, римских – катапульты с баллистами могли только исторически необразованные художники пририсовывать или господа историки, с законами физики и баллистикой незнакомые напрочь. Это на море, а вот на реке – иное дело. И волны не те – почти нет, – и все кораблики – кучкой пали, не хочу, швыряй бревна, кого-нибудь да зацепит, не насад, так ладейку.

Бабах!!! Бумм!!! Ввухх!!!

Вожников восхитился даже – вот это музыка! Не какое-нибудь там дурацкое «Евровидение», настоящий тяжелый рок – цепляет!

– А-а-а-а-а-а!!!!

Кто-то уже закричал, а кто-то и не успел – раздавило, снесло с борта прилетевшим с неба бревном или камнем.

Ввухх!!!

И все же до бесконечности не кидались, не перестреливались, да и огненную стену ордынцы теперь не пускали – на самих же течением и снесло.

Набрав приличную скорость, первым вклинился в грозные шеренги врагов увешанный красными щитами тяжелый, как испанский галион, насад вождя, пиратского атамана Микифора Око. Пиратского… или все же – каперского? Ну, не обошлось тут без новгородцев!

За флагманским судном в образовавшуюся брешь нырнули другие насады, ушкуи, челны, а дальше уж все смешалось. Кто-то истошно орал, летели копья и стрелы, тут и там долбили – рявкали – пушки. Что-то сжало «Антилопу» с боков, подкинуло – миг, и перед самым носом ладьи выросла резная корма ордынского насада.

Почувствовав, как неистово забурлила кровь, Егор больше не думал. Он уже не ощущал себя человеком двадцать первого века, по меньшей мере – гуманным – о, нет, он был нынче таким же, как все – пиратом, разбойником, головорезом… и мстителем: вот вам, татарам, за слезы русских жен и матерей, за убитых и угнанных в рабство детей, за разграбленные города и сожженные посевы – посеянное вами зло да вернется сторицей! Да будет так! И да свершится справедливость. На абордаж! Сарынь на кичку! Аминь.

Во главе своих верных ватажников Вожников перепрыгнул на борт вражеского корабля – изящного, с высокой кормой и двумя мачтами, по виду сильно похожего на длинную венецианскую галеру, такие суда арабы называли хульками. Кто-то ринулся наперерез – сразу двое, с палашом и саблей. Егор тут же взмахнул секирой, той самой… первым своим оружием… достал того, что с палашом, вновь замахнулся… Холодный клинок ударил в бахтерец, высекая искры, и тотчас тяжелый топор полетел врагу в голову! Татарин ловко увернулся, отпрыгнул… и нарвался на чью-то стрелу. Похоже, били из арбалета; Вожников обернулся, махнул рукою Карбасову – мол, молодец, так и дальше действуй. И снова перехватил поудобней секиру. Мимо с торжествующим видом пронесся Никита Кривонос.

– Эй, погодь, Купи Веник! Один не справишься. Погоди-и-и-и!

На корме хулька, куда стрелой летел Кривонос, столпились последние защитники судна во главе – судя по чалме и золоченым доспехам – с самим капитаном… или то был сам адмирал Ильяс-бей? Да нет, корабль не по чину – слишком уж мелкий. Крейсер. Фрегат.

Ордынцы ощетинились копьями, выставили круглые, с золотистым отливом, щиты. Запели стрелы…

– Эх, парни, ужо постоим за Русь-матушуку! – вырвался вперед сам головной атаман – Антип Чугреев, сильный, стремительный… и пьяный от брани!

В темных, с прищуром, глазах его сияло небывалое счастье. Такое же, как и почти у всех ватажников.

– Пошли, робяты-ы-ы! – прикрывшись круглым щитом, атаман взмахнул саблей и ринулся в бой.

– Пошли-и-ии!!!

Ватажники бросились за своим вожаком, полетели, кое-кто вырвался уже и вперед. Хрипя, словно дикий зверь, Никита Кривонос первым ворвался в гущу ордынцев, размахивая устрашающе огромной палицей… Бухх!!! Где только такую и взял-то? Бухх!!! Рядом, без всякой неуместной сейчас жалости, орудовал своей секирой Егор, за ним махал сабелькой шальной Федька, тут же, в первых рядах, бился неистовый Антип, хохотал, никому не давая пощады, показывал свою молодецкую удаль.

Падали с размозженными черепами враги, летели вокруг кровь и белые, с розовым, мозги. Противно… Было бы противно, кабы не музыка боя, весь этот гул, сливавшийся из громких воплей, стонов и криков ужаса и боли, из звона сабель и свиста стрел в мощную симфонию смерти.

Сердце словно бы кричало – убей! Рази врага без пощады, ибо, если не ты, то… тебя. Да так оно и было.

Ряды защитников редели, вот уже осталось всего с полдюжины, частью раненных, озлобленных, защищавших своего командира до последнего вздоха. Впрочем, так и не сумевших защитить – палица Никиты Кривоноса угодила в намотанную поверх шлема чалму – так, по касательной, можно сказать – слегка. Чудовищный удар отбросил вражеского вождя к самому краю кормы, едва не опрокинул в воду…

Вроде бы все было кончено… Ан нет! И откуда взялся этот прыткий юноша, совсем еще мальчик? С непокрытой головой, в блестящем панцире с кольчужными рукавами, парень, судя по одежде, явно был не из простых. Правая рука его висела плетью, в левой же он сжимал короткий палаш… которым, подскочив сбоку, и ударил Микешу Сучка в шею. Ватажник, истекая кровью, упал. Бывший рядом Чугреев обернулся, одним ударом выбив палаш, занес над головой безумного юноши саблю…

– Пощади! – приподнявшись, закричал очнувшийся предводитель. – Ради всего святого… Пощади сына!

Зря он просил. Не тот случай.

Ввухх!!!

Сверкнула в лучах багряного солнца тяжелая атаманская сабля, и срубленная одним ударом голова юноши, подскакивая, покатилась с кормы вниз, к шиурме.

– У-у-у-у-у!!!

Истошно завыв, вражеский вождь, в мгновение ока выхватив из-за пояса узкий кинжал, и из последних сил метнул его в пиратского атамана.

Чугреев как раз обернулся… дурак… Стремительное острое лезвие, словно молния, ударило ему в левый глаз, пронзая мозг безжалостным жалом!

Антип пошатнулся, удивленная улыбка вдруг озарила его жестокое, забрызганное кровью лицо, словно атаман так до конца и не понял – что же, собственно говоря, случилось? И – Егору показалось, что медленно-медленно – упал, повалился, затих…

– А-а-нтипе… – тихо промолвил Никита и, развернувшись, с небывалой яростью метнул свою палицу…

Ордынский капитан улыбался – он ждал смерти. И знал теперь – его сын отомщен. Так и умер. Как воин. Как верный солдат. В бою.

Все было кончено, правда, не совсем – хоть большую часть судов ватажники и захватили, однако самому Ильяс-бею, как выяснилось, удалось уйти. Ускользнул на быстрой галере уже в середине битвы, когда, как опытный вождь, понял, что победа его воинству нынче не светит. Сейчас не светит… но кто знает, что будет потом? На все воля Аллаха. Вот и ушел, прихватив с собой часть кораблей, и вовсе не считал себя трусом, справедливо полагая, что лучше сохранить часть, нежели потерять всё. Поглощенные схваткой ушкуйники за ними не гнались, не заметили даже. Правда, вот Эльгар-бек, правитель Джукетау-Жукотина, такого поступка своего адмирала не понял и не оценил – но то уже другая история.

Погибших похоронили с честью, всех – и своих, и чужих. В ватаге Микифора Око нашлись и священники, а еще, по приказанию атамана, в ближайшей татарской деревне сыскали муллу, привезли с почетом – пусть отпоет своих, или как у них там положено. Потом, сразу после похорон, устроили пир – заодно и помянули усопших. Звали и муллу, да тот вежливо отказался и попросил доставить его обратно домой – откуда взяли. Проводить вызвался Егор – уж очень ему не хотелось заливать хмельными напитками кровь, хохотать, пьянствовать… дико! Вот и воспользовался удобным моментом, взял трофейный челнок, кликнул Федьку с Митрей, да почтительно позвал муллу:

– Лодка готова, уважаемый. Можем плыть.

– Вас всего трое? – удивился священнослужитель. – Не боитесь?

– Полагаете, могут напасть? – вопросом на вопрос отозвался Вожников и тут же поинтересовался: – Откуда вы так хорошо знаете русский?

Мулла ответил уклончиво:

– Я много где был. И знаю не только русскую речь, но и арабскую, и латынь.

Поплыли – Федька с Митрей на веслах, Егор с татарином – на корме. Полдороги молчали, а потом Федька, щурясь, спросил:

– Можно и Митре в нашу ватагу?

Молодой атаман аж закашлялся: детей еще в шайке не хватало, ага! Ухмыльнулся:

– А батька-то твой, Митря, как? Так единственного сына и не увидит? О жене, матушке твоей покойной, не узнает, о сестрах? Так и будет один бедовать?

– Не! – мальчишка опустил весло и чуть было не расплакался. – Батюшку я не брошу, вернусь! Как он, кузнецом буду.

– У-у-у, – протянул Федька. – А ведь просился в ватагу, меня с атаманом поговорить подбивал, сам-то боялся. Ты ж у нас теперь атаман, Егорий! Ну, для всей нашей ватаги.

– Еще не выбрали, – молодой человек нахмурился, глядя, как расходятся от носа лодки волны.

– Так выберут, за тем дело не станет, – убежденно сказал подросток.

Потом ухмыльнулся и закатил Митре леща:

– Ну, ты гребешь, аль сиднем сидеть будешь?

– Да гребу, гребу же…

Расслабленно откинувшись на корму, Вожников смотрел на проплывавшие мимо пейзажи – луга с сочными голубыми травами и пасущимися стадами, засеянные золотой пшеницей поля, вишневые и яблоневые сады, березовые рощицы и дубравы. Вот – одна за другой – показались и небольшие, с белыми саманными домиками деревни, с виду очень даже ухоженные.

– Красивая у вас земля, – Егор повернулся к ордынцу. – Поля, луга, рощи. И река эта… Кама, широкая.

– Кам-река – жизнь наша, – коротко отозвался мулла. – А нынче – смерть.

– Вы сами несли смерть, – возразил молодой человек. – И до сих пор несете. Тот же эмир Едигей…

– А ваши ушкуйники лучше? – тонкие губы священнослужителя гневно изогнулись… Впрочем, тут же на лице его появилась ровная улыбка – мулла (звали его Ильхон-ходжа) умел владеть собой, и этим, а также и явной ученостью своей весьма импонировал Вожникову.

– Вы пришли на наши земли первые, – тихо промолвил Егор. – Явились с мечом.

Ильхон-ходжа нервно дернулся:

– Мы, булгары, ни на чьи земли незваными гостями не являлись! Всегда жили здесь, пахали, сеяли, строили.

– А Едигеева рать? И все прочие рати?

Мулла опустил глаза – высокий, белокожий, с худощавым, с тонкими чертами, лицом, обрамленным иссиня-черной бородкой, он чем-то напоминал испанского гранда.

– А насчет Тохтамыша как? – не отставал Вожников. – А Мамай?

– Мамай – инсургент, – на этот раз собеседник выразился по-ученому. – А дети Тохтамыша нашли убежище на Руси. Что же касается эмира Едигея… о, быть может, он для нас наказание.

– Что ж вы его терпите? А?

– Подождите, – поморщился Ильхон-ходжа. – Попытаюсь выразить на вашем языке свои мысли… верней, не мои, но схожие с моими. Сейчас, сейчас… вот.

Мулла прикрыл глаза и нараспев прочел:

 
Не спрашивает мяч согласия с броском.
По полю носится, гонимый игроком.
Лишь Тот, Кто некогда тебя сюда забросил, —
Тому все ведомо, Тот знает обо всем.
 

– Омар Хайям? – улыбнулся Вожников.

Его собеседник удивленно хлопнул глазами:

– Вы знаете Хайяма?

– Кто ж не знает Хайяма?!

Егор прикрыл глаза – действительно, как в том анекдоте – «кто ж не знает старика Крупского?» Омара Хайяма молодой человек даже когда-то читал, единственного из восточных поэтов, других и не ведал – не интересовался просто.

– Я сам, верно, такой вот мячик… – прошептал молодой человек.

Да уж, забросило!

Однако он же сам, Егор Вожников, это мячик и кинул – самого себя, уж так получается. Захотелось, блин, кое-чего – получил, нате вам, по полной программе! Ну, бабка Левонтиха… Хотя, а колдунью-то что зря винить? Самого себя надо.

– Вот мое селение, – показал рукою Ильхон-ходжа.

Лодка причалила, мягко ткнувшись носом в траву. Мулла выбрался на берег, обернулся, поблагодарил, и даже, как показалось вдруг Вожникову, выразил некое сожаление:

– Вы не такой, как все, достопочтенный господин Эгор. Могли бы поговорить… Прощайте.

– Прощайте и вы, достойнейший Ильхон-ходжа.

Челн тронулся в обратный путь, сидевшие на веслах мальчишки развеселились – смеялись, толкались, брызгались… молодой человек не обращал на них внимания – думал. Заставил задуматься мулла, вернее – Омар Хайям. Как там у него про мячик?

Федька оказался прав, на следующий день бывшие ватажники Антипа Чугреева выкрикнули Егора своим головным атаманом. Не сказать, чтоб Вожников был сильно этому рад, но и не противился – деваться-то, похоже, некуда. Вот уж поистине – «не спрашивает мяч согласия с броском». Да уж, не спрашивает.