Мы втроём остались после пар и пошли купили бутылку водки. Я, Эдик и большевик заперлись в пустой класс академии и стали распивать спиртное. Мы веселились, большевик рассказывал про режиссёров-гомосексуалистов испанского и румынского кинематографа. Эдик вступал с ним в диспут, а я просто улыбался и слушал со стороны. Они там все из себя постепенно разбирали сюжет маллхолланд драйв какой-то, типа они сразу поняли творческую задумку. Эдик слушал всяких тру готов, крики всякие без музыки, Сопор какой-то, там то женщина, то ли мужчина просто сиповато страдал и выл, и он это слушал в наушниках.

Это было очень странно. Всегда было мало одной бутылки. Мы вышли и достали ещё штуку. Жрали батон и пили сок. Я продолжал думать о том, чтобы сколотить с Эдиком группу, но не говорил ему об этом. Девушки, милые, пожалуйста, предлагайте сами заняться любовью, потому что нельзя вернуть утраченную юность, нельзя вернуться в те времена, которые уже накрылись толстым слоем непроницаемого тумана. Если остаётесь наедине, если молодые и не уроды занимайтесь любовью. Сейчас или никогда: ваш девиз. При моей жизни это никто не проглотит, но кто знает, вдруг какой бзик и книги больше никто не читает не прокатит.

Сколько бы я бы ни употреблял горячительной внутрь я не ронял наблюдения. Выпитое спиртное не могло коснуться моего центра. Я отмечал утрату координации, а также странные неопределённые ощущения, иногда я свершал пьяный поступок, который улетучился навсегда.

Я весь был в прыщах, чем больше мазал и скрябал, тем ярче они цвели. Я остро осознавал, что надо попробовать не мазать ничем, но всё равно мазал.

В одно прекрасное время я шёл на электричку мимо ждунивера. Там стояли солидные парни с гитарами, я прошмыгнул с ними в подвальное помещение и оказался в репетиционной с колонками и барабанной установкой. Я самопроизвольно попросился репетировать, хотя у меня не было ни инструмента, ни группы. Деловая девушка, видимо, организатор всего этого студентка-активистка заявила, что знает одного ударника, а я ей сразу изрёк, что я буду играть на басу и петь, а Эдик на гитаре. На том и согласились.

Я ринулся отчаянно искать басуху с рук и приобрёл чёрненькую с приятной фигурой. Медиатор, провод и всё, примочку для басухи я не собирался использовать и так долбит, если прибавить. Я преподнёс Эдику на день рождения книгу про французских рыцарей и их мессы. Он предложил назвать группу Тамплиер. Я отлично чувствовал, как его злило, что я был вокалистом. Я его всегда дёргал, он был малоподвижным парнем. В группу я уговорил его вступить. Эдик был очень высокомерен, он учился в другой группе потока. В самом лучшем вузе Поволжья он тусовался только со мной и большевиком. У меня же были хорошие отношения с пацанами из моей группы и я мог спокойно позалипать и с ними.

На первой репе, как только мы вошли в подвальное помещение я увидел барабанщика и сразу во всеуслышание заявил, что группа будет называться Оргазм. Они оба немножко оторопели, но ни у кого не хватило духа возразить мне. Я всё это срочно организовал. Я взял за новый микрофон деньги и с Эдика и с ударника, как часть суммы. Я был единственным вокалистом, но стряс с них лаве. Это было уродски, но я был беден. В глубинах моей сути постукивала чаша для подаяния. Я думал, что девушки, когда узнают, что я рок-музыкант сразу захотят со мной дружить несмотря на внешний срам. Статус уравнивает кривизну лица. Я смог бы заниматься с ними любовью и испытывать царственную гордость за этот интим, потому что она переживала сексуальное наслаждение не с Федей или Петей, а с восходящей звездой. Музыкальное образование, тихий и спокойный норов: наилучший подарок для девочки к любому празднику не только календаря, но и к самому торжеству глубокого осознания. И моё первое занятие любовью должно было быть с писаной красавицой-раскрасавицой, я ведь уже не рядовой быдлан, а сценический образ жизни.

На первой репетиции мы просто, как у всех, выпендривались друг перед другом в своём великом мастерстве владения музыкальными инструментами. Уровень Эдика был очень приятно низким: он просто зажимал три струны наверху и высекал томный ритм. Барабанщик был хлюпеньким пареньком из Сибири. Он был слегка мутным. Я не испытывал к нему такое, как к Эдику. Эдик с ним вообще не общался. Всё это и многое другое наглядно свидетельствовало о зарождении самой конченной рок-группы в истории Саратовской области по имени Оргазм.

Я принялся усиленно писать текста и основной мотив на басу. Изначально я сочинял на акустике, а потом просто переносил материал на толстенькие струны. Я хотел, чтобы было так волнительно, как у Химов. Совместные репетиции проходили очень удручающе. На третьей было заметно по ним обоим, что им наплевательски на группу. Они видели, как я лихорадочно старался, постоянно тянул Эдика за уши, чтобы он самостоятельно выучил простейшие аккорды. А ударник вовсе только и пассивно ждал, когда мы начнём играть. За всё время с нами он ни разу не прикоснулся к музыке. Эдик может и хотел уйти, но он цепко держал в уме, что ему ещё общаться со мной несколько лет учёбы. А ударнику стоило только произнести группы нет, нас нет, как он бы и не пришёл никогда и даже не вспомнил. Парней легче читать, чем девушек, заметили. Толпа подгоняла меня мчаться интенсивнее, жаждала кричащей встречи с толпой внешней.

Я нечаянно узнал, что барабанщик всё таки был анимешником. Он до такой степени любил эти японские мультики, что не пошёл со мной на концерт Стигматы. Хотя дал денег на билеты, и я купил их заблаговременно дешевле. Вместо этого он предпочёл отплясывать с какими-то котодевочками с своём актовом зале ждунивера. Мне пришлось тогда что-то гореть и слэмиться в одиночку. Это окончательно подорвало моё к нему доверие. Тем не менее ударник исправно отбивал свои партии и с этим всё было не так уж плачевно. Он даже протолкнул наш Оргазм выступать на летнем концерте в парке дружбы рядом с ждунивером.

Мы усиленно репетировали, к нам неожиданно присоединилась клавишница из нашего же с Эдиком вуза. Она была из Тольятти и жила на съёмной хате рядышком с академией. С ней вообще было туго, она была простой любительницей с синтезатором, уровень почти нулевой, как у Эдика.

Я оказался у ней на хате. Она была невзрачной внешности, низкая, толстоватая и с неславянским обликом. С ней вместе жила тоже студентка, её подружка из Тольятти. Я остался с её соседкой тет на тет. Виртуозно играл на синтезаторе, болтал с ней о всяком. У неё тоже были прыщи, качественно своеобразной формы, но тоже изрядно портили ей вид. Это было настолько редким явлением, парень с девушкой – 2 студента оказались вдвоём в пустой квартире. Нужно было заниматься любовью, почему же она так меня не хотела, почему не выпускала ни малейшего намёка к тесному сближению. Она могла просто предложить мне заняться любовью, я бы охотно согласился. Я ей наскучил и свалил несолоно хлебавши. Она не хотела меня, не хотела со мной физически соприкасаться, неужели я был так откровенно плох. Нищая подваленная студентка из Тольятти не хотела мараться о невостребованный труп с непомерными амбициями императора. Ну не был я таким уродом, меня Яна же позвала к себе, а я не среагировал. Сама даже познакомилась со мной она, значит было всё не так плохо.

Миновали мимо сессии, не было конца моей депрессии, была головная боль из-за прыщей, появилась из-за группы. Ни у кого не хватало духу выгнать эту клавишницу вон. Насколько ей тяжело это всё давалось. Эдику не нравились эти жалкие три песни, которые мы с невероятно огромным трудом выучили, потому что пел их я. Я был в центре, центрированный и спокойный.

Преподы здорово наживались на взятках. Мой одногруппник, если не сдавал с первого раза то покупал. Я был рад трояку. Все курсовые скачивал из интернета, распечатывал и сдавал. Потом ел пирожки из буфета, они были завёрнуты в листы курсовых, я хотел наткнуться на свою, но не фортуна. Кто-то с нашего курса записался выступать на студвесне. Участвовать мог любой курс нашего факультета права. Я притащился на их репетицию и сказал, что я могу. На меня повесили аж два концертных выступления. В одном номере я должен был соло петь Носкова я люблю тебя, это здорово, а во втором с закрытыми глазами играть на гитаре клён ты мой опавший из курса в музыкальной школе. Я так крепко помнил куда пальцы ставить в этом произведении, что в одиночку играл безошибочно не смотря на гриф. Зачем нужно было ввязываться в эту студвесну.

Я должен был утонуть тогда, когда мелким прыгнул с катамарана. Дотронулся ногами до дна реки человеческой скудости. И меня вытащил бдительный мужик, он не хотел садиться из-за меня в тюрячку. А угроза была. Для подготовки к концерту мне выделили индивидуального тренера по вокалу Галю. Эта была на пару лет серьёзнее меня девица с огромнейшим эгом. С насколько заумным видом она наставляла меня как стоять, как дышать, как то, как сё. Я хотел всегда петь на свой изысканный манер, я никогда не понимал почему вечно надо петь так, как задумано изначально. От этой Гали я только ещё больше занимался, педагог из неё так себе. Я даже позвал её куда подальше, но чтобы серьёзно было, как на настоящем свидании. Валя мне решительно отказала. Она говорила, что у меня хороший голос, но так и не поставила его, как надо.

Режиссёр представления являлся каким-то левым кочевым монголом, я его ни разу не видел в стенах храма экономических знаний. Наверно проплачивал всё: уж вид у него был холёный. Во время моей игры на гитаре с завязанными глазами этот кретин общался за столом с несколькими людьми. Это было по сценарию, якобы мы в кафе, а я там работал музыкантом. Неужели они не могли осознать, что не нужно было трепаться когда я исполнял вальс. С четвёртого курса отплясывала балерина, и у неё дурно пахло изо рта. Я вообще ни с кем не общался из наших выступающих, очень редко. Я легко наблюдал, как они все уже посчитали меня изгоем. Они смутно чувствовали, что я был полым бамбуком через которое просто распространялось сущее. Им это было не нужно, им не до этого, им нужно было подумать о тысяче и одной вещи.

На генеральной репетиции никто не выразил мне ни слова поддержки во время пения я люблю тебя это здорово. Я ярко ощущал, как им не нравилось, что я пел эту песню каждый раз по-разному, не попадал точно в ноту, чтобы была мини-копия Носкова. Этот бездарный режиссёр естественно был и в главной роли. Я в школе сценки стряпал лучше, чем вот эти платные студенты вокруг и это были будущие выдающиеся юристы – железобетонная опора государства. Уже по эдакому безобразному сценарию можно было понять какое таких людей и государство поджидало будущее. Одна мужа отравила, а потом её саму забили до смерти, да, эта девушка якобы училась со мной в одной группе и появлялась только на первом сентября, чтобы сфотографироваться на память. Больше её никто не видел, но она числилась с нами до самого конца. Каждое занятие преподаватели отмечали присутствие. Только в одной нашей группе никогда не появлялось человек десять. Я бы не удивился если они уже и диплом купили заранее.

Я был зависим от своего расширенного оргазма и часто мастурбировал: старался раз в день в ванне или лёжа на давно убитой скрипящей койке. Я приобрёл телефон понавороченнее и загрузил себе на трубку несколько видосов сомнительного содержания, безусловно, там горячо любили девчонку в попу. Мне всегда было противно смотреть на традиционный половой акт. Я был рад, что не надо больше образно представлять девушку в голове, можно просто наблюдать как это делают с другой. Страстно полюбить её пару минут и забыть до следующего раза. С девушкой мужчина переживал оргазм только два раза: когда кончал в неё и когда запирал за ней дверь. Я даже руки не мыл, стряхивал сперму прямо на пол с пальцев. Иногда ходил, полоскал пузо, чтобы не стекло на трусы или штаны. Я был прыщавый, маниакально-больной, дохлый хронический онанист. Но мне так постоянно хотелось изобразить свою особенность и необыкновенность, чтобы никто не смог разглядеть мою ничтожность, мою ординарность.

Подоспел судный день концерта. Немалый актовый зал нашего самого престижного экономического вуза Поволжья был только-только с реставрационного ремонта: очень приятный красивый дизайн кресел, деревянная сцена, довольно качественный свет и мониторы, чтобы себя слышать. Это мучительно-сладкое чувство, когда на меня все таращили глаза…

Я встал пораньше, чтобы навести макияж из одного косметического средства: замазка для угрей. Нужно было найти золотую середину. Очень намазал: видно след карандаша, слегка: видно прыщ. Я хотел, чтобы всё выглядело будто у меня здоровая кожа. Вдруг какая-нибудь девушка увидит. Спустя час кропотливой работы моё сонное лицо стало сносным. Учебные занятия были пропущены, ещё бы: генеральная репетиция. Мне не хватило времени даже спеть, какие-то отсталые десять раз переповторяли свой номер. Во время премьеры зал был забит до отказа, мини наш дом культуры Октябрьский. Люди сидели на лестнице. Я очень психовал, и от этого жутко трещала поясница тупой болью.

Наступил мой номер незрячего музыканта. Я прошёл и сел с краю, на другом краю сцены сидели за столиком болтающие. С моих пальцев текло, и они дрожали, струны стали чужими, столько глаз смотрело на меня, такая толпа. Такая же толпа внутри меня одновременно пребывала в мистическом экстазе, такое излишнее внимание. Я всё таки был благодарен режиссёру за их заглушающий трёп во время моей игры, потому что ошибка за ошибкой, прерывание, ещё что-то незапланированное. После меня ждал сплошной кошмар. Я переоделся из уличной одежды в классические брюки, но не нашёл рубашку. Пришлось с голым торсом бегать за кулисами и нелепо спрашивать, где моя рубашка. Я чудом нашёл какую-то чужую рубаху на плечиках, нахлобучил её и пока застёгивал пуговицы заиграло вступление песни я люблю тебя это здорово. На этот раз весь свет падал на центр, а всё остальное утопнуло во тьме.

Я вбежал в этот центр и начал куплет. Люди так тихо сидели, почти неподвижно, все смотрели на моё лицо, обычно ожидали, что я обязательно должен петь один в один, как у Носкова. Я очень боялся забыть слова, потому что не помнил ни одной песни. Эту пришлось зубрить днём и ночью и всё равно забывалось. Последний куплет был самым страшным, потому что я всех лучше помнил начало песни, всех хуже – её конец. В завершении несколько раз не попал в ноту. Сразу же как улетучилась музыка я вежливо попросил в микрофон поднять руку тем девушкам, кто хотел плотно заняться со мной любовью. И вместо ответа они встали и начали рукоплескать. Они подумали, это вопрос был частью номера, но он оказался частью меня. После этого я хотел бы сразу попросить поднять руку тем, кто испытывает зависть. И если бы хоть один бы поднял, то я бы отказался от дальнейшего знакомства с теми, кто ответили первыми.

Я так и не нашёл своей смирительной рубашки. Оделся полностью и покинул этих людей, не дождавшись обвинительного вердикта компетентного жюри. На следующий день я узнал, что оценка была очень плохая. Я долго смеялся про себя, когда мне передали, что меня искал кто-то из судей долго, чтобы насладиться моей реакцией. Эти добропорядочные и уважаемые люди знали, как надо правильно. Я и так прекрасно знал, где я слажал и обделался, не надо было мне это повторять. Первоначально ожидалось, что ко мне будет повышенный женский интерес, но ничего такого не было. Я израсходовал столько психической энергии, столько волнения угробил, а взамен ничего. Тогда я понял, что сцена – это не самый надёжный путь под женское бельё, тем более в задницу. Если я спел соло такую очевидно сложную в исполнении песню, в брючках и рубашечке, хороший такой и ничего, значит и рок-группа тоже ничего, ещё хуже. Девушек было очень много в академии, намного больше, чем парней. Должна же была быть какая-то отдача, я душу им высказал. Должно же и у девушек быть плотское вожделение к мальчикам. Они не могли увидеть издалека, что я в угрях. Они чуяли насколько я был беден во всех направлениях, с больным телом и больным духом. Вялотекущая шизофрения, вот она какая была красивая. Галя там тоже была среди зрителей. Значит правильно было, что она со мной не согласилась встретиться ни до, ни после весны. Во время одной из перемен ко мне подошла девушка с первого курса моего факультета. Я был на втором. Она не выступала, просто тусовалась со всеми на репетициях. Я с ней общался пару раз мельком. Она приблизилась и сказала, Саш я тебя люблю. Я не отреагировал, продолжал рассказывать о политике. Она была не очень на вид, а девственнику надо, чтобы первая была красавица. Та девушка больше ко мне не подходила.

Я зарегался в своей первой соцсети. Настрочила какая-то Урсула из Татарстана. Я добавил её в друзья. Она наполовину русская, наполовину украинка. Фамилия нелепая и смешная, короткая стрижка, голубые глаза. Ничем не примечательная безразличная внешность, ничего выразительного. Я бахвалился ей, что я рок – музыкант, ведь летом концерт в парке Дружбы. Готово было целых три песни за год репетиций. Простейшие аккорды, простейшие песни. Я многократно показывал и Эдику где играть на электрухе и клавишнице, где играть на клавишах, чтобы исполнить джойн ми химов. Две моих песни и одна ковёр. Урсула рассказала, что её мать торговала одеждой, а она сама училась в какой-то шараге местной. По фоткам вроде не быдло, тоже рок слушала, значит хороший человек. По виду она нисколько не походила на тех к кому обычно испытываешь похоть. Такая солдатская девка-друг, своя, с юмором. У всех рано или поздно зарождалась вторая жизнь в сети. Сеть стала больше, чем просто почитать, посмотреть. Она постепенно вытесняла дружбу, жажду близости с другим человеком: вон он сразу строчит, зачем его видеть. Это было и не плохо и не хорошо, а так, как надо и как должно было быть.

Эти два кретина, с кем я умудрился просуществовать несколько месяцев под одной крышей неожиданно перешли на заочную форму обучения ещё после первой зимней сессии. Приходил Федя, под его глазом синел яркий фингал. Я скорее схоронился, чтобы мне не пришлось с ним здороваться и общаться будто ничего и не было. Я мог всё простить, но не забыть. Преподаватель по физкультуре женщина давно испытывала ко мне неприязнь, потому что я вёл себя хуже Эдика. В холод мы просто играли в настольный теннис. Я всегда побеждал Эдика, он ненавидел спорт, считал всех спортсменов просто болванками с одним только внешним движением. Мне очень приходилось по душе это правдоподобное мнение, первый человек кому не нравился спорт. Я заподозрил, что даже если мне чистосердечно призналась в любви девушка когда я в прыщах, то если их не станет совсем, то будет ещё лучше: девушки захотят когда-то заниматься со мной любовью и не надо будет для этого специально петь и плясать да на голову вставать.