Через полмесяца Платон вновь побывал в санатории. За это время природа преобразилась, расцвела. Очарованный ею, он вновь взялся за перо:

Часть 2. «Середина весны нового столетия»

 
Две прошли недели. Вот она… красна.
Птицы прилетели, и взялась весна.
Вмиг зелёной краской обдала кругом,
И перевернула всё кругом вверх дном.
 
 
Снега было много, чуть до крыш дошёл,
А потом весь стаял, быстро, и сошёл.
Половодья не было, хоть ранняя весна,
Степенно и уверенно все воды унесла.
 
 
Вдоль шоссе в канавах талая вода,
И торчат уныло остовы камыша.
Пробивается осока на болоте из воды.
Одуванчиков головки показались из травы.
 
 
Оголился полностью лесной валежник.
Где-то, видимо, уже отцвёл подснежник.
Безобразник ветер, что тут натворил!?
Он неугомонный, без руля – ветрил.
 
 
Прошлогодней осени поздние дары
Лежат, зимой нетронуты, до весны поры.
Заросли густого, сухого камыша
Торчат из болота, словно сторожа.
 
 
На асфальт вдруг села, вот так раз!?
Бабочка красивая: Павлиний глаз.
Лягушата мелкие, мой шаг услышав,
Испугались, бедные, в воду попрыгав.
 
 
Идёт весна уверенно, не спеша.
Поступь её верная, хороша.
И пока у весны основные певцы,
Прилетевшие с юга красавцы скворцы.
 
 
Середина весны – месяц апрель.
Не звучит уже больше нигде капель.
И опять в апреле летняя жара.
Даже ночью жарко, так, что не до сна.
 
 
И как в прошлом веке вешняя пора,
И как в прошлом веке сильная жара.
И как в прошлом веке я пишу стихи,
И как в прошлом веке люди к ним глухи.
 

Поэт остановился. А ведь сейчас идёт первая весна тысячелетия! Апрель заканчивается.

Скоро май – соловьи! Надо продолжить! – решил он:

Часть 3. «Первая весна тысячелетия»

 
Ещё пройдёт весны декада,
Услышу трели соловья.
Пока же голосов аркада
Чуть успокоила меня.
 
 
Апрель я воспеваю часто.
Пожалуй, каждую весну.
О нём всегда пишу я страстно,
И много строчек, не одну.
 
 
Его воспринимаю утром года.
С шести часов утра и до восьми,
Какая в тот день не была б погода.
Готов за это даже лечь костьми.
 
 
Апрель всегда вселяет в нас отраду.
Как утро раннее – на целый день.
А он на год, на месяц, на декаду.
И мне об этом говорить не лень.
 
 
Вот первая весна тысячелетья.
Десятилетья – первая весна.
Минули ль годы века лихолетья?
Я Вас спросить хочу, мои друзья.
 
 
Хотя апрель и утро года.
Уже не раннее, поверь.
Его прекрасная погода
Нас умиляет каждый день.
 

 
Как производную, меняя с минуса на плюс,
Апрель вокруг себя природу изменяет.
В апреле слышится всегда весенний блюз.
Он много оптимизма порождает.
 
 
Мы снова в предвкушенье лета.
Красивой, солнечной поры.
В апреле тоже много света,
Но он не дарит нам дары.
 
 
Апрель – чудесная погода.
Давно, уж много, много лет.
Апрель – златое время года.
В апреле ничего плохого нет.
 

Когда дома Платон завершил стихотворение, то задумался:

Первый апрель тысячелетия, столетия и десятилетия! И что в эти годы будет? Минула ли нас всех пора лихолетья? Если говорить в масштабах страны, то наверно, в основном, да! А если подумать отдельно о каждом человеке, о его близких?

Совершенно ясно, что впереди смерти старшего поколения родных. Но только бы это было не скоро! Фу, даже не хочу об этом и думать! Сейчас весна! За нею – лето! Пора браться за дела!

Весна первого года столетия несла в сердца членов семьи Платона надежду на лучшее будущее, на успех и блага, на победы Иннокентия.

Он продолжал заниматься хоккеем и самбо. Выступая на нескольких соревнованиях в Москве и области в начале этого года, он одержал всего одну победу, остальные схватки проиграл. Не лучше обстояли дела и у его товарищей. Видимо их тренер где-то и что-то недоработал – решил Платон.

Чуть лучше были дела в хоккее. Иннокентия пробовали центровым уже и в третьей и даже во второй пятёрках. И везде он находил полное взаимопонимание со всеми игроками, становясь надёжным запасным. Но в одной, правда товарищеской, игре Иннокентия подвела его неаккуратность. Выйдя на эту игру центром нападения четвёртой пятёрки основного состава, он иногда по заданию тренера играл то на разных краях нападения, то в защите. И в один из ответственных моментов, при контратаке противника, сынок Платона на глазах всех присутствующих наехал коньком на свой же развязавшийся шнурок и упал, позволив противнику забросить единственную и победную шайбу. Это случай привёл потом к негативной реакции тренера, терпение которого всё же лопнуло.

Сколько раз Иннокентий проявлял на льду чудеса мастерства и отваги, демонстрируя свои нестандартные действия, забивая часто, а иногда даже забрасывая просто немыслимые шайбы.

Но примерно столько же раз он ошибался в самых простых и элементарных ситуациях, сводя на нет все предыдущие усилия свои и товарищей, подводя при том ещё и своего авторитетного отца.

Но уже в следующих двух тренировочных играх, Иннокентий, как всегда, с лихвой реабилитировал себя, привычно забивая единственные и победные шайбы своей пятёрки, причём оба раза при игре в меньшинстве. А во второй игре даже втроём против пятерых. Он всегда, как ни странно, считал, что чем меньше своих игроков на поле, тем легче играть. Ведь при этом резко уменьшается вероятность ошибок партнёров из-за взаимного непонимания, и резко повышается ответственность и самоотдача игрока. Да и надеется приходиться только на себя, на свои силы.

В феврале игра Иннокентия стабилизировалась. Пятёрки, в которых он играл, стали чаще выигрывать свои микро матчи, а её центровой забивать львиную долю голов. Однако в марте у Иннокентия вновь наступил некоторый спад, что тут же отразилось и на игре его партнёров. Но, как ни странно, в любых условиях и в любых ситуациях, независимо от игры и силы соперника, независимо от своей формы, Иннокентий продолжал с завидным постоянством забивать, в среднем, свои заколдованные около 40 % от общего числа голов пятёрки, причём независимо от того, кто были его партнёры.

В итоге, на конец сезона, в его активе в 15 проведённых официальных играх, не считая 19 товарищеских, оказалось 16 шайб из 41 заброшенной всей его пятёркой, и 7 результативных передач. Причём в одной игре, играя сразу в двух пятёрках, Иннокентий установил рекорд. Ему удалось забросить 7 шайб, включая 1 с буллита, и сделать 1 результативную передачу, при выигрыше его команды со счётом 9:2. А всего его пятёрки выиграли 7 игр, при 4 ничьих и 4 поражениях, с соотношением шайб 41:36.

Так, с одной стороны обыденно, а с другой стороны интересно проходила первая половина 2001 года.

Особых событий вроде бы и не намечалось. Платон опять окунулся в текущую повседневность.

Но неумолимый ход истории вскоре внёс свои негативные коррективы.

Словно стремясь доделать недоделанное, прибрать неприбранное, уже в этом году жизнь нанесла по семье Платона жесточайший удар.

В течение пяти летне-осенних месяцев Бог призвал к себе на небеса души тёщи, матери и тестя Платона.

Недаром говориться: Бог любит троицу! Или не любит, раз прибрал? – рассуждала в конце чёрного года вся пострадавшая семья – за что нам сразу все такие муки и переживания? А может, Бог решил нам дать сразу отмучиться: всем, скопом?

Конечно, наши родители стары, но вполне бы могли еще и пожить, и не мало.

Но ничего не поделаешь. Как говориться: человек предполагает, а Бог располагает.

Ну, ладно, бог с ним, с Богом!

Тёща Платона, Надежда Васильевна Гаврилова, умерла в больнице, так и не придя в сознание после операции на сердце, которую её сильно изношенный организм просто не вынес. Хотя операция и прошла успешно, после чего все с облегчением вздохнули, но вот выход из неё оказался трагическим.

Мать Платона, Алевтина Сергеевна, скончалась в начале сентября, также в больнице после второго инсульта и неизбежного в данном случае отёка лёгких и воспаления мозга.

И его тесть, отставной генерал-лейтенант Александр Васильевич Гаврилов, просто «сгорел» от этих трагических событий и также закончил свою жизнь на больничной койке, но на руках у младшей дочери Ксении в конце октября того же года.

На похороны Надежды Васильевны собрался довольно большой коллектив из её научно-исследовательского медицинского института.

От больницы многими любимую и глубокоуважаемую тёщу Платона, в её последний путь, сопровождал длинный кортеж машин.

Вскоре траурная процессия, после отпевания покойной в церкви Успения Божьей Матери в Вешняках, прибыла на Николо-Архангельское кладбище и остановилась около свежевырытой могилы. Распрощались с усопшей, осыпав её могилу густым полем цветов, заставляя даже подходы к ней значительным количеством венков от родственников, друзей и сослуживцев.

Особенно среди всех выделялся большой и величественный венок из розовых роз, доставленный от мэра столицы Ю.М. Лужкова.

После похорон Надежды Васильевны вся её родня собралась на поминки в их отчем доме – высотке на Котельнической набережной.

Кроме семьи Платона от его родни присутствовали мать и младшая сестра – богомолка Настасья Петровна, которая, как большой специалист в церковных церемониях, приняла самое деятельное, даже руководящее участие в процессе отпевания души усопшей в церкви.

Надежда Васильевна родилась ровно за двадцать лет до начала войны, 22 июня 1921 года, а умерла 12 июня, в День независимости России от Советского Союза, не дожив до своего восьмидесятилетнего юбилея, к которому исподволь готовилась вся её большая семья, всего 10 дней.

Неожиданная трагическая весть застала Ксению врасплох, утром. Пресловутый праздник, который из их семьи никто так никогда и не отмечал, был окончательно сорван.

Платону стало очень жаль страдающую в плаче жену, но он не стал её сразу успокаивать, оставив наедине со своей болью, дав возможность выплакаться в одиночестве.

Поражённый неожиданной вестью, несправедливостью просто ошарашившего его происшедшего, Платон тут же излил свои чувства к давно, с детских лет его знавшей, любившей и уважавшей тёще мемориальным стихотворением:

 
Весь день лил дождь в Москве и в Подмосковье.
Не так, как осенью, – сплошной стеной,
А вперемежку, с паузой, – весной не новье,
Как плачь жены по матери родной.
 
 
Беда случилась утром, в день ненастный.
Скончалась моя тёща в этот день.
Такой уж видно рок судьбы злосчастный.
Лицо моё покрыла скорби тень.
 
 
От нас ушла не просто моя тёща.
От нас ушёл прекрасный Человек.
С таким характером людей найти не проще,
Чем Землю обойти пешком за век.
 
 
В её рожденья день вдруг началась война.
И Бог потом, в порядке компенсации,
Её призвал к себе на небеса
В день годовщины русской активации.
 
 
Он словно этим говорил:
«Ты жизнь свою всю проживёшь в борьбе».
И лишь вчера он снова повторил:
«А вот теперь нужна ты очень мне».
 
 
Вот на таких всё держится в семье.
Они в себя вбирают негатив,
Служа громоотводом всем в беде,
Своим лишь оставляя позитив.
 
 
Была на редкость умной женщиной она.
Не только умной, а ещё разумной.
К победе многих в жизни привела.
Её потеря кажется безумной.
 
 
Стихи над гробом я её прочту,
Об этом сильном, славном Человеке.
И русской горькой чаркой помяну,
И в сердце память сохраню навеки!
 

Прочитав это стихотворение в середине застолья, с трудом сдерживая себя и глотая слёзы, Платон, не дожидаясь всех, залпом опустошил свою чарку водки. Все собравшиеся на поминки по достоинству оценили трепетные чувства младшего зятя.

Хотя Платона, по большому счёту, можно было одновременно считать и старшим и средним экс зятем.

А, вообще говоря, он был де-факто трёхкратным зятем четы Гавриловых, в доме которых с его периодическими появлениями всё смешалось и перепуталось.

В их огромной квартире теперь, кроме главы семьи – тестя Александра Васильевича, жили его старшая дочь Варвара со вторым мужем Егором и их совместным сыном, курсантом военного училища, Максимом.

Тот, всё время находясь под опекой и влиянием деда, сознательно выбрал нелёгкую, но почётную стезю защитника Отечества.

На похороны из заграницы срочно прилетела средняя дочь Клавдия, также со вторым мужем Майклом, но без детей – сдающих сессии, учеников колледжа и студента университета.

Пришли несколько очень пожилых давних друзей семьи Гавриловых, незнакомые люди из местного отделения Совета ветеранов войны, друзья-соседи по дому, потомки Жуковских и Заикиных, давняя дружба с которыми связывала и мать Платона, Алевтину Сергеевну, а также коллеги по последней работе Инна и Надежда.

Приехало и некоторое количество дальних родственников Гавриловых, которых Платон знал плохо, так как видел не часто.

Собравшиеся с большой теплотой, уважением и любовью вспоминали Надежду Васильевну, рассказывали примечательные случаи из её жизни.

А, еле сдерживавший себя, вдовец почти всё время, никого не стесняясь, плакал, при этом тихо причитая и медленно раскачиваясь.

Периодически до Платона доносились его жалобные стенания:

– «Надюшка, Надюшка! На кого ж ты меня покинула, ласточка моя? Как я без тебя буду? Я не смогу без тебя! Жить мне теперь незачем! Я долго не протяну!».

Платону было очень жаль тестя. Но успокоить его сейчас было уже невозможно.

Во время небольшой паузы, Клавдия как бы невзначай шепнула Платону:

– «Выйдем! Поговорить надо!».

Они вышли из квартиры в громадный холл и, разместившись подальше от посторонних глаз, принялись оживлённо беседовать. Бывшие любовники соскучились друг по другу, так как не виделись уже несколько лет.

– «Как ты живёшь с Ксюхой?» – начала допрос Клавдия.

– «Нормально! Как говориться, в любви и согласии!» – недоумённо ответил Платон на такой явно дежурный вопрос, тут же задавая свой:

– «А ты, как там в Америке?».

– «Отлично! Только не в Америке, а в Канаде! Кстати об Америке. Мы с Майклом не так давно были там, и у нас была очень интересная встреча! Ни за что не угадаешь с кем!».

Платон недоумённо пожал плечами.

– «Ты у нас, Тошик, оказывается ловелас международного масштаба! Тебя даже в Америке знают и помнят! И как помнят!».

От удивления Платон даже вытаращил глаза.

От какого-то страшного предчувствия и ожидания чего-то неведомого сердце его учащённо забилось.

Клавдия, насладившись прелюдией, продолжила удивлять своего бывшего возлюбленного:

– «А тебе знакома некая Мэрилин Стивенсон?».

– «Впервые слышу!».

– «А она тебя очень хорошо знает и ещё помнит! Даже о родинке у тебя на левой ягодице! Видно хорошо ты её натренировал?! Ты, поди, и её, как меня, небось, попирал всеми возможными способами?!».

Вконец смущённый и заинтригованный Платон слегка покраснел, невольно оправдываясь перед совсем развеселившейся Клавдией, которой сейчас явно нравилось его состояние:

– «Да я впервые слышу о такой!».

– «Конечно! Немудрено! Это теперь она Мэрилин Стивенсон, а раньше была просто Маша…, кажется, Кожемякина!».

Платон теперь уже покраснел густо. На его лбу даже выступила испарина. Но тут же буйный прилив радости от неожиданного сообщения резко поднял его настроение. Его Машуля нашлась! Жалко только, что время уже ушло, и жизнь вспять не повернуть, да и теперь незачем.

Он смахнул ладонью пот со лба, и с подобострастием попросил Клавдию продолжать дальше.

– «А что тут рассказывать. Женщина она состоятельная, очень красивая и в теле, в смысле ещё стройна! Миллионерша! Вдова, кстати, кажется внука Эдлая Стивенсона! Дети есть! Как и у меня – трое! Бог, как известно, троицу любит! Ну, в общем, она хорошо помнит ваши с ней киевские… кувыркания! Привет тебе передавала! Да! В гости приглашала! Всей семьёй, вместе с нами! Ха-ха! Представляю себе картину: российский племенной жеребец Кочет в окружении покрытых им трёх тёлок! Ха-ха-ха! Прям Интернационал какой-то, наверно, пятый, или шестой?».

Клавдия не на шутку распалилась. Платон пытался её несколько успокоить. Но она, словно ревнивица, только огрызнулась на него:

– «Да отстань ты от меня…, со своей попиралочкой!».

Её смех вдруг неожиданно перешёл в рыдания, причину которых сразу было трудно понять. Хорошо, что именно в этот момент из дверей квартиры вышли их встревожившиеся супруги Ксения и Майкл. Плач и рыдания Клавдии они поняли по-своему, утешая её словами, что ничего, мол, не поделаешь, возраст и здоровье сделали своё.

Ксения обняла сестру, прижала к себе и, гладя её по каштаново-гнедым волосам с трудно уловимой проседью, принялась целовать в мокрые щёки, ласково, почти по-матерински, нашёптывая ей на ушко:

– «Ну, Клав, успокойся! Мамочку не вернёшь! Ничего тут теперь не поделаешь. Папулю теперь надо беречь. Вон он как страдает. Я даже представить себе не могла, как он её любит! И помни: я всегда с тобой! Я тебя люблю, сестрёнка! И, ни смотря, ни на что, буду всегда с тобой! Давай, давай, милая, успокаивайся!».

Эти тёплые слова Ксении неожиданно вызвали новый прилив слёз у Клавдии, но теперь только по другой причине.

Тут не выдержала и младшая. Мужчины тактично удалились. А две, давно не видевшиеся сестрёнки ещё долго стояли, обнявшись, вместе плача и утирая горько-солёные слёзы.

Постепенно их страсти поутихли, и они перешли к спокойной, задушевной беседе, возвращаясь в квартиру, стремясь первым делом увидеть свою старшую – Варвару, и уже вместе с нею излить друг другу свои накопившиеся с годами эмоции.

На следующий день гости стали разъезжаться. Сначала ближние, потом, в последующие дни, и дальние.

Все эти скорбные дни сестры провели вместе, в отчем доме, нежно опекая отца, и друг друга.

Их мужья всё время находились поблизости, готовые в любой момент прийти жёнам и тестю на помощь.

Иннокентий и Максим, в это же время, старались ничем не досаждать своим родителям. Уединившись от взрослых в комнате, где старший поучал своего младшего, двоюродного, они вели себя скромно и предусмотрительно.

Мужчины: Егор и Платон, а также уже неплохо говоривший и понимавший по-русски Майкл, предались своим традиционно мужским разговорам, как обычно, начиная о спорте, переходя к политике, и заканчивая сексом. Их лёгкая, ироничная задушевная беседа, разбавленная юмором Платона и сарказмом Егора, вызывала у слегка измученного алкоголем Майкла неподдельный восторг, хотя много из сказанного он и не мог понять в силу особенностей могучего русского языка. Часто он смеялся просто за компанию, одновременно заражённый неподдельно искренним, звонким смехом Егора и громогласным гоготом Платона.

Вечером, оставив женщин одних наедине со старым генералом, а отпрысков с компьютером, свояки-мужчины, для выяснения своих отношений и смысла жизни, уединились, по старой советской традиции, на кухне. Они выпивали, изредка закусывали и много говорили. Первую скрипку в беседе, как хозяин дома, играл Егор.

Его лёгкий, добродушный нрав позволял быстро найти общий язык с любым собеседником. Платон очень соскучился по общению с ним.

– «У нас всегда, исторически, выпивают на троих!» – информировал Егор своего зарубежного свояка Майкла.