Теперь, пораскинув мозгами, вы можете сообразить, что у самцов возможностей оставить потомство гораздо больше, чем у самок. Самка млекопитающего (например, человека), забеременев, долго вынашивает потомство внутри своего организма, а затем исторгает его наружу и выхаживает до возраста относительной самостоятельности. То есть за свою недолгую репродуктивную жизнь она может оставить лишь не очень большое число потомков. А вот самец может удовольствия ради скрещиваться хоть каждый день с разными самками! Он может нараспылять потомства – тьмы и тьмы, в каждой порции его спермы содержатся сотни миллионов сперматозоидов, а завтра будут еще сотни миллионов. Не жалко!

С точки зрения природы это правильно: если самец удачный, именно его гены нужно передать потомству, а не гены робких аутсайдеров, которые влачат жалкое существование.

Именно поэтому женщины ругают мужиков кобелями и говорят свои знаменитые фразы о том, что «все мужики сволочи», «ни одну юбку пропустить не могут» и «всем им одного только надо». Это правда, девушки. У нас с вами действительно разные половые стратегии. Женщины в сексе более разборчивы и меньше склонны «давать», чем самцы, потому что на них лежит ответственность за потомство! А на мужике – только за число осемененных. Женщина отвечает за качество, самец – за количество. И это зашито так глубоко в генах и определяет поведение настолько базово, что бороться с этим все равно что против ветра плевать.

С точки зрения кибернетики^[2] указанное обстоятельство означает, что случайно появившаяся у самца положительная мутация имеет больше шансов передаться потомству и изменить вид (у самца ведь могут быть сотни детей от разных самок), нежели полезная мутация, появившаяся у самки (самка принесет за жизнь всего лишь десятки детенышей). То есть самец имеет большее влияние на формирование будущего и выживаемость вида.

Итак, резюмируем: самцы нужны для наработки новых свойств, они – расходный материал, который природа не щадя кидает в бой, а самки это новое наработанное качественное свойство закрепляют и консервируют, то есть сохраняют и передают в будущее. Именно поэтому разброс свойств у самцов больше, чем у самок, – среди них больше гениев и идиотов, гигантов и коротышек, сильных и слабых, а вот у самок все свойства более собраны – к серединочке кривой нормального распределения. То есть самцы идут в приспособительном смысле на шаг впереди самок, и по поведению и виду самцов всегда можно сказать, куда движется вид. Если природные условия изменились и теперь в данном ареале больше шансов выжить у лысых, то есть потерявших шерстяной покров особей, значит, самцы облысеют первыми.

Мы «лысые» обезьяны, то есть обезьяны, потерявшие по разным причинам шерстяной покров на теле. Мы единственный вид голых приматов. Все наши предки были волосатыми. И первыми потеряли шерстяной покров у нашего вида самцы.

Кроме того, когда-то наши предки были также не только шерстистыми, но и хвостатыми. А мы относимся к приматам бесхвостым. Это значит, что первыми хвосты начали терять самцы. А за ними уже подтянулось консервативное генетическое ядро вида – самки.

Сегодня, глядя на самцов и самок нашего вида, можно сказать, в какую сторону вид движется. Самцы нашего вида умнее самок. И, значит, наращивание интеллекта тоже является или являлось магистральным направлением нашей эволюции. Если по каким-то причинам выживают более рослые и умные, значит, они и оставляют больше потомство.

Так работает отбор. Кто-то всегда должен умирать. Как правило, это самцы, находящиеся на переднем крае войны с природой. Чтобы спастись в этом перманентном бою, популяция должна всегда быть в состоянии алертности, борьбы, всегда чувствовать «противника» краями. Ежесекундная борьба против нивелирующего воздействия энтропии, среды есть залог выживания. А вне противника, в тепличных условиях иммунитет и потенции к борьбе быстро атрофируются. Вот сейчас, например, на наш вид принцип естественного отбора уже практически не действует. Впрочем, это тема для отдельной книги…

Когда условия жизни ухудшаются, начинает рождаться больше мальчиков. По всей видимости, у женщин и других позвоночных млекопитающих данную регулировочную функцию запускают гормоны стресса. Вид увеличивает число самцов, потому что требуется больше хворосту бросать в топку, поскольку вид нуждается в изменении качества под новые условия. А изменяют вид, как мы знаем, именно самцы. И их численный рост повышает шансы найти нужный вариант.

Еще один момент. Виды бывают разные – полигамные и моногамные. Моногамные создают более-менее устойчивые брачные пары, а у полигамных, например, один самец владеет целым гаремом. Так вот, вышеприведенную теорию функционального разделения полов прекрасно иллюстрирует тот факт, что у видов полигамных различия между самцами и самками более выражены, чем у видов моногамных. Это называется половым диморфизмом.

Моржи, например, полигамны. И самцы моржей много крупнее самок. Самцов и самок можно даже принять за разные виды – настолько они разнятся: в длину самцы моржей достигают 4,5 метра и весят до двух тонн, а самки вырастают до 3 метров и весят до 800 кг….А вот волки моногамны. И самец волка крупнее самки всего на 20 %. А не вдвое-втрое, как у моржей.

Почему так? Потому что у полигамных видов, то есть тех, где на каждого самца приходится десяток самок, а остальные самцы вообще не при делах, то есть лишние, очень высока конкуренция среди самцов за самок. Поэтому самцам выгоднее быть огромными, чтобы победить конкурентов.

А у нас? У нашего вида половой диморфизм не очень выражен – самцы выше самок в среднем всего на десяток сантиметров и тяжелее на пару десятков килограммов. Значит ли это, что мы моногамны? На этот вопрос я отвечу чуть позже, он требует отдельного разговора, а пока что мы разбираем, в чем кибернетическая причина двуполости. Вернее, уже разобрали. И попутно увидели, что разумность бывает вовсе без разума (с которым мы прочно отождествляем мозг) и наоборот – будучи разумным (имеющим развитый мозг), можно вести себя совершенно неразумно.

Почему?

Да потому что, повторюсь, мозг вовсе не предназначен для решения дифференциальных уравнений. Он всего лишь «аналитическая железа» для решения трех вопросов – где получше поесть, как получше сбежать от угрозы, где найти самку подоступнее. Все.

В мозгу для решения этих проблем существуют разные программы, блоки и отделы. Причем повреждение этих отделов порой приводит к забавным результатам. Так, например, известно, что в височных отделах мозга существуют особые зоны, которые отвечают за опознание лиц. Повреждение такой зоны (она называется веретенообразной извилиной) приводит к тому, что человек перестает различать лица людей. А при воздействии на этот отдел мозга слабыми электротоками можно добиться удивительного эффекта – испытуемый начинает утверждать, что у врача на глазах меняется лицо на совершенно незнакомое!

Находящийся же неподалеку другой отдел мозга – верхняя височная борозда – влияет на число социальных связей у человека. Чем плотнее у человека этот участок (по данным компьютерной томографии), тем больше контактов у него в социальных сетях.

Именно устройство нашего мозга заставляет нас выделять себя из мира животных: люди прекрасно различают других людей по лицам и гораздо хуже других животных – для нас все волки на одно лицо. Другими словами, в мозгу непроизвольно складывается такая картина: есть мир людей, как явно видимых индивидуальностей, и есть весь прочий животный мир. Впрочем, так, по всей видимости, воспринимают мир все виды – они прекрасно различают «в лицо» особей своего вида и хуже отличают индивидуальности особей другого вида.

Предлагаю читателю в качестве самостоятельной работы подумать о том, что означает тот факт, будто для европейцев «все японцы на одно лицо»…

В общем, нами рулим не мы. Нами рулит устройство нашего «аналитической железы» и записанные в ней программы. Программы эти могут быть врожденными и благоприобретенными. Благоприобретенные – это условные, то есть наработанные рефлексы, а врожденные – это рефлексы безусловные. Иногда их еще называют инстинктами. Грань между рефлексами и инстинктами настолько тонка, если вообще существует, что Иван Петрович Павлов, в дальнейших представлениях не нуждающийся, вообще предлагал слово «инстинкты» не использовать, ограничившись словом «рефлексы».

Однако у широкой публики в ходу более употребительное слово – «инстинкт» (обычно соседствующее с приставкой «основной» и находящееся в одном ассоциативном ряду с сидящей нога на ногу Шэрон Стоун). Инстинкты нам как-то ближе, чем рефлексы.

Многие ученые считают инстинктивное поведение более сложным, нежели рефлекторное, и полагают, что инстинктивное поведение возникает как ответ на ситуацию и складывается из более примитивных рефлекторных реакций на раздражители. Но мы углубляться в эти тонкости не станем. Нам важно, что в основе любого поведения лежат инстинкты, то есть доставшиеся нам в наследство и прописанные в конструкции комплексы программ.

Известный российский этолог Виктор Дольник говорил про обусловленность человеческой жизни инстинктивными программами следующим образом: есть программа – есть поведение, нет программы – нет поведения.

Если кому-то эта сентенция кажется слишком сильной или просто неочевидной, рекомендую задуматься вот над чем… Вам собирают компьютер по вашему заказу. Вы отдаете деньги и отправляетесь домой. Купили хорошую вещь! Однако вещь эта не работает, даже если вы подали на нее отличное питание из прекрасной розетки. Не потому, что сломана, а потому, что для работы нужны программы. Но вы же хитрый! Вы знаете об этом, и потому заранее приобрели лицензионный (кто бы сомневался!) диск оболочки и до кучи все те программы, которые могут вам понадобиться. Потому что компьютер не может работать без них!

Наш мозг – это компьютер, он получает данные, он хранит данные, он обрабатывает данные. Может ли компьютер работать без программ? Ответ известен. Значит, без программы не может быть поведения, то есть работы тела.

Большая часть наших программ любезным продавцом нам уже предустановлена – это инстинкты. Их очень много, потому что мы сложны и они составляют основу нашего поведения. Остальные программы наносные, мы их нарабатываем в течение жизни в процессе обучения. Они могут быть теми или иными – можно научиться говорить на русском, а можно на китайском. Можно наработать рефлекс прикрывать рот во время зевания, а можно зевать широкомасштабно и нестеснительно. Но основу, поведенческий базис мы получаем вместе с телом, наводя привнесенными программами лишь некоторый марафет. Кора служит подкорке, а мозг телу, а не наоборот.

Программы, вшитые в конструкт нашего тела, от него неотделимы. Собственно, и само построение тела начинается с программ – генетических. Именно они формируют тело – его каркас, органы, железы внутренней секреции, мозг. А как верно заметил в своей книге «Происхождение мозга» палеоневролог, доктор биологических наук Сергей Савельев, «морфологические принципы организации мозга образуют непреодолимый поведенческий барьер». Умри – лучше не скажешь!.. Как мы сделаны, так и ведем себя. Так что наша хваленая свобода воли ограничена нашим внутренним устройством. При этом надо помнить, что хотя мы все разные, но базовая модель у нас одна – обезьяна. И потому наша цивилизация – обезьянья.

Нам кажется, мы поступаем так, как хотим мы. Но практически всегда мы делаем то, что хочет наша обезьяна. А мы лишь постфактум объясняем словами свои поступки, выдумывая какие-то псевдорациональные причины для того, чтобы объяснить окружающим или самим себе, почему мы поступили так, а не иначе.

Инстинкт дает позыв и причину, и мы поступаем. А потом натужно чешем репу, если нужно оформить свой поступок словесно. Порой это выглядит смешно. Когда, например, человек, у которого сильно выражена ксенофобия, начинает выдумывать какие-то причины, отчего чужаки – это плохо, и почему от них нужно избавляться.

Если человек совершает подлость, спасая свою шкуру и предавая других, он делает это под влиянием инстинкта. Если человек совершает подвиг, спасая других, он делает это под влиянием инстинкта. Просто разные инстинкты у разных особей выражены по-разному. Что не удивительно, у нас ведь и рост разный, и цвет глаз, и характер.

Кроме того, нужно помнить, что нервная система, этот великий координатор организма, есть приспособа весьма энергоемкая. В периоды интенсивной работы мозг потребляет до четверти энергоресурсов организма, а у мелких животных и больше! При этом мозг составляет всего 1/50-ю часть от веса тела!.. В моменты умственной деятельности – если такие моменты у вас в жизни были, конечно, – вы наверняка отмечали, что голова будто раздута и словно бы нагрета. А между тем никакого дополнительного кулера с целью ее охлаждения не предусмотрено!

Понятно, что такой форсаж поддерживать в постоянном режиме просто невозможно. Нужно как-то минимизировать затраты, чтобы не изобретать каждый раз велосипед. Для этого и существуют условные рефлексы и стереотипы, то есть приобретенные программки, которые, будучи однажды наработанными, потом включаются автоматически, не требуя анализа. С перегретой головой мы ходим не часто. Чаще там ветер свистит. Поэтому большую часть своей сознательной жизни мы проживаем неосознанно, реагируя инстинктивно, рефлекторно или стереотипно. То есть экономично. Лениво.

Так что граждане, которые слишком о себе возомнили, решительно открестившись от животного мира, слишком поторопились. Практически все их поведение в базе своей инстинктивно и направлено на удовлетворение базовых же телесных потребностей. А разум просто усложнил и надстроил эти потребности вещественно и поведенчески, не ликвидировав их фундамента. Потому что разум всего лишь слуга тела. Без тела он не существует. Причем тело часто побеждает разум: люди разумом понимают, что должны больше двигаться, не переедать, не есть сладкого… Но телесная леность и любовь в плотским удовольствиям чаще всего разум пересиливают. И мозг покоряется телу. Хотя и понимает, что это сокращает длительность его бренного существования в нашем мире. На разве телу это объяснишь? Оно ведь слов не понимает!

И потому тело рулит корой!

Но кому принадлежит это тело? Что мы представляем собой как вид? И какое поведение характерно именно для нашего вида?