Петр еще долго стоял, смотрю на хвою поглотившую девушку, унимая бьющееся, рвущееся наружу от переполняющей радости сердце. А когда опомнился, побежал поделиться радостью с дедом, всю дорогу повторяя, как открывшуюся, долгожданную тайну, девичье имя Тайя.

Эта полянка, в окружении, словно часовых оберегающих их от посторонних взоров, высоких могучих елей, стала местом их встреч. Они садились у самого ствола самой большой хвойной красавицы, и ее ветви, свисающие до самой земли, давали ощущение замкнутого пространства, чего только своего.

Вдыхая одурманивающий запах хвои, Петр гладил ее светлые волосы, она, почти не дыша, положив голову ему на грудь, с закрытыми глазами слушала его. А он говорил. Говорил о том, что как только управятся с житом, он пришлет сватов, что построят они, рядом с избой деда, свой большой просторный дом…

А однажды вместо Тайи, прибежал ее братишка. Запыханный от быстрого бега, торопясь вернуться назад, он сбивчиво рассказал ему, что кто-то увидел их с Тайей. Теперь за свои грехи, она сидит в молельной избе на покаянии.

Он плохо помнит, как дождался темноты, не помнит, как полз к показанной парнишкой низенькой избушке. Помнит только, как больно били по телу ветки, рвали одежду сучья, когда он бежал назад, бережно прижимая к телу Тайю. Он остановился только тогда, когда увидел в дымке рассвета, проглядывающую сквозь хвою, крышу дедовой избы.

Он устало опустился на влажный мох, Тайя, дремала у него на коленях. Он думал о том, что теперь никогда не расстанется с ней. Золотеющая полоска неба, расширяющая у горизонта, торопила его, и он, не выпуская девушку из рук, поднялся на ноги и пошел к дедовой избе.

Дед, открыв на осторожный стук дверь, ничего не спрашивая, отступил в сторону, пропуская внука в дом. Войдя за ним, показал на металлическую кровать, с горкой подушек. Петр осторожно положил Тайю, и с мольбой взглянул на деда.

– Наша порода, – явно с одобрением сказал дед, – упрямый. Следом не кинулись?

– Тихо было. Мне братишка ее подсобил, – пояснил Петр.

У него не было от деда секретов. Тот никогда не пенял ему, в отличие от родителей, – своих девок пруд пруди, а ему староверку подавай. Он только хмыкал на это в бороду, когда внук рассказывал ему, да смотрел на него озорным помолодевшим взглядом…

11

Послышался хруст хвои под ногами. Алексей, разбудил Саньку, с силой толкнув в плечо.

–Давай на смену, – прошептал он, когда тот открыл глаза.

Санька, встав с лапника, поднял лежащий рядом автомат. Подергал плечами, сбрасывая остатки сна, и тихо ушел в темноту.

На примятую «постель» лег Алексей, увидев, что старшина не спит, прошептал извиняющим голосом, – Разбудил, Степанович?

– Да нет. Не спал я. Сон чего-то не идет. Год в родных местах не был, вот душу и бередит, – ответил, так же шепотом тот, – А ты давай покемарь, совсем ничего осталось.

– А далеко еще?

– Да нет. Это по дороге далеко, а по лесу идешь, так незаметно. Оглянуться не успеешь, как на месте будем.

– Незаметно это точно. День протопали, а как был лес кругом, так и есть, – зевая, ответил Алексей.

…К полудню в деревню пришли искать пропажу. Двое, заросших бородами по самые глаза, кряжистых мужиков, встали напротив родительского дома Петра, с ожиданием смотря на окна.

Первой их увидела сестра Петра, вышедшая с ведрами на крыльцо.

– Тятя, там к нам кажется, лесовики пришли, – вернувшись в дом, сказала она отцу. «Лесовиками» в Борке и соседних деревнях называли всех, кто жил в лесу, и староверов и отселенных.

– Пойду, гляну, – поднялся из-за стола, Степан Степанович, думая, что к нему, как к председателю сельского совета, пришел кто-то с выселок. Взяв со стола кисет с самосадом, на ходу скручивая самокрутку, он вышел на крыльцо.

Увидев гостей, на секунду остановился в недоумение, кхекнув от неожиданности, пошел к ожидающим.

– Ты, Степка, с табачищем, повремени пока, – встретил его суровый взгляд, старшего из мужчин, у которого величавая борода, густо отливала серебром седины.

Степан Степанович, с сожалением высыпал табак опять в кисет, туда же сунул неиспользованную бумагу. Отряхнул руки.

–Чего приперлись, божьи заступники? Или нужда к Советской власти обнаружилась? – спросил он, у того, кто назвал его Степкой.

– Власть на земле от бога, все остальное от сатаны, аллилуйя, – ответил Савватей, глава старообрядческой общины, дважды перекрестившись двуперстием. Так же поступил и его попутчик.

– Так ты чего? Опять лаяться будешь? – недовольно спросил Степан Степанович, – смотри, у власти хошь она и народная, терпение не безразмерное.

– Оголец– то твой, внучку мою Тайю, силой увел, – глухо сказал Савватей.

– Первый раз слышу, – озадачился отец Петра.

– Сегодня ночью. Мы поздно хватились. А так бы к тебе не пришли за помощью, сами бы разобрались – пояснил Савватей.

– Ты мне тут, давай, свои законы не устанавливай. Сами бы они разобрались. Советская власть у нас, по ее законам и живем. И я как ее полный представитель, запрещаю вам «отсебятину» гнать. А иначе, недолго и в кутузку загреметь, – предупредил его Степан Степанович.

– Коли властью себя зовешь, вот со своим выблядком и разберись, – Один бог вечен, – перекрестился Савватей, поминая бога, – А мы твари божьи все ему служим, и он решает, сколько, кому отведено.

– Если мой Петька, и умыкнул твою внучку, Савватей, то уж точно не насильно, – Я своего сына знаю. Слюбились они, выходит. А если так, то я своего сына, к вам на веревке не поведу.

– А ты его позови. Мы сами спросим, – сказал рядом стоящий с Савватеем мужик, годами моложе, чертами лица, похожий на него.

– Откуда же я его позову? Петька давно у деда на выселках живет. Мимо шли, чего же не зашли?

– усмехнулся Степан Степанович, – Или совсем мхом заросли?

Савватей, вместе со своим спутником, не отвечая председателю, пошли в сторону леса.

Степан Степанович, когда те отошли на приличное расстояние, достал кисет, свернул самокрутку, глубоко с наслаждением вдохнул в себя дым.

12

– Ну, Петька, ну хват. Добился все – таки своего, окрутил девку, – подумал он о сыне, – надо сходить посмотреть, не натворили бы чего лесовики.

Дед, увидев в окно, подходящих к дому двоих мужиков, в наглухо застегнутых черных суконных однорядках, пошел к выходу из дома, крикнув внуку, – Сиди, не высовывайся. Без тебя разберусь.

– Мира и благодати, вам, люди во Христе. Какая нужда привела вас ко мне? – подошел он к мужикам, поздоровался.

– Мир твоему дому, Степан,– ответил на приветствие Савватей, – а потом спросил прямо, глядя в глаза, – Внучка моя у тебя?

– У меня, – так же прямо ответил дед Петра, – Не отдам я девку Савватей, что хочешь, делай, но не отдам. Любят они друг друга, давно любят.

– Погоди Степан, отказывать, мы с тобой всю жизнь друг друга знаем. Не стану я зло внучке делать, если душа ее так решила. Но пусть, она сама мне, об этом скажет.

–Сейчас позову, – согласился с таким решением Степан Иванович, направляясь к дому.

– Спасибо отче, ведь дочь она моя, – поблагодарил Савватея, рядом стоящий мужик, – Не надо ей худа.

Савватей не ответил, погруженный в свои мысли, он пристально смотрел на крыльцо дома.

Первым, держа Тайю за руку, с крыльцо спустился Петр, полный решимости, биться с кем угодно– с богом, с чертом, с сатаной, но никому не отдать свое синеглазое сокровище.

Тайя, упала на колени перед дедом и отцом, потянув за собой и Петра. Он, не желая опускаться на колени, оглянулся на своего, стоящего на крыльце деда, тот кивнул головой, призывая к смирению.

Опустившись рядом с Тайей, он услышал, как она шепчет, – Простите меня грешницу, но люблю я его, богом он дарован мне.

Она дважды перекрестилась двуперстием, дважды прошептала, – Аллилуйя, – и застыла в низком поклоне перед отцом и дедом.

Петр, смотря на мужиков, заметил, как накрыла поволока их глаза. Как дернулась рука отца, чтоб погладить девичью голову. Дернулась, но не решилась.

– Отринешь ли щепоть антихриста, отрок? – спросил Савватей, смотря в упор на Петра, – будешь ли истинную веру почитать?

– Крещенный я в вере, бога отца, сына, и святого духа, прославляю и благодарю. Аминь, – перекрестился он, троеперстием, – Никогда не отрекусь.

– Батюшка, родимый мой, – обратилась Тайя к отцу, – люб он мне. Не губи, батюшка, – завыла она, уткнувшись лицом в траву.

Савватей, двукратно перекрестившись, молча развернулся и пошел от дома, за ним отец Тайи.

Петр, не вставая с колен, смотрел, как шли они, вдоль, отвоеванной им с дедом у леса, пашни. И только когда они скрылись в лесу, он ласково погладил рыдающую Тайю, – ушли они, Таюшка, к себе ушли.

Девушка подняла голову, заплаканными глазами посмотрела на лес, понимая, что от нее ушло все, чем жила она, до этого ночного побега. Ушла семья, где она выросла, ушли родители, которые вырастили ее, ушли братья и сестры, с которыми она, так любила играть. Она распрощалась со всем, ради Петра, веря своему женскому чутью, что он единственный, с кем она будет счастлива.

Подошедший дед, помог Петру, поднять Тайю и увести в дом. Положив ее на кровать, они оставили ее со своими мыслями, понимая, что ей нужно побыть одной. Плотно задернули на дверном проеме занавеску, и прошли на кухню.

– Мудрый Савватей, – достал Степан Иванович, кисет с самосадом, – Всю жизнь его знаю, а кроме благостных слов, ничего о нем сказать не могу.

Они горкой насыпали на полоски бумаги табак, свернули цигарки, проклеив языком. Дед, что не мешать девушки, даже не стал стучать кресалом, а достал неприкосновенный коробок спичек.

Дав прикурить внуку, прикурил сам.

– Ты чего, дед. Спичек полкоробка осталось? – удивленно спросил Петр.

– Шуметь не хочу. Может, вздремнет чуточку девка, – ответил тот, – Ты хоть понял, что Савватей, тебе, внучку свою от сердца оторвал. Видел я, не хотел он, а отдал. Сильно, видать, любит.

13

Мудрый он Савватей, – повторил Степан Иванович, – Не захотел девке жизнь гробить.

В дверь дома постучали. Слегка заскрипев, она открылась, в проеме появился Степан Степанович. Переступив порог, он в нерешительности остановился, глядя на своего отца.

С тех пор, как сын, став председателем, отрекся от него, он перестал общаться с ним, прекратил ходить в деревню. Когда упорно звали, и отказываться было совсем никак, прикидывался немощным. Но даже не отречение сына, не назначение на должность, повлияло на его решение. Еще до этих событий, сын Степка, стал для него чужим. Это случилось тогда, когда по деревне стала прогуливаться молодежь, во главе со своим вожаком Степаном, разучивая революционные песни. Под эти песни, они по команде уполномоченного с района привязали веревки к купольному кресту на старой сельской церкви. Степан Иванович, вместе со всеми наблюдал, как вязали они, концы веревок к коням, как выстрелами из нагана, разгонял уполномоченный, бросившихся помешать баб. Женщины завыли в горе, когда крест, крутнувшись в падение, низвергнулся, глубоко вонзившись в землю.

А Степка его, сын, первый подбежал, и начал раскачивать его, чтобы вытащить, и увезти.

–Степа, как же так, ведь он же сын твой? – спросил у него, рядом стоящий Никифор.

–Нет у меня больше, такого сына, – ответил он…

Сейчас Степан стоял на пороге и в ожидании смотрел на него.

– Что столбом встал? Не узнаешь? – наконец раздалось с кухни.

– Ба…, – хотел привычно назвать отца «батей», Степан Степанович, но вспомнив о запрете, обратился по имени, отчеству.

– Степан Иванович, лесовики приходили, девка у них пропала. На Петра нашего думают, – сказал он, так и не решаясь ступить дальше порога.

– У них, не как у тебя, у них голова есть, вот и думают. А у тебя нет, вот и бегаешь, вора ищешь, – хмуро глядя ответил отец.

– Забегаешь, – ответил Степан Степанович, – не абы кого, Петьку ищут, а он сын мне.

– За шкуру ты свою переживаешь, а не за сына. Думаешь, как бы чего не случилось, да отвечать не пришлось. Но это дело твое, а от меня – то ты чего хочешь? Чтоб девку нашел?

– Так ба… Степан Иванович, спросить они у нее хотят, насильно увел или как?

– Спросили уже. Так что батя, зря ты сюда бежал, – вышел из комнаты весь светящийся радостью Петр.

– Были уже? Опоздал, значит, – догадался Степан Степанович,– А ты значит радостный? Свои девки побоку, вон, какие, ядрёные по деревне ходят, а тебе, значит, из леса подавай. И сколько можно у деда жить? Своего дома нет? Мать там волнуется, а тебе хоть бы что?

– А чего волноваться, я маленький, что ли? Да и не в чужих людях живу. У деда своего, – твердо ответил Петр, – и некуда отсюда не пойду.

Степан Степанович стушевался от такого ответа сына, хотя другого и не ждал. Он замялся, не зная, что ответить. Постояв с минуту молча под неприветливыми взглядами отца и сына, переступив с ноги на ногу, тихо выдавил из пересохшего от волнения горла – Так, я чего? Пойду?

– А чего спрашиваешь? – отозвался его отец, – Мы тебя сюда и не звали. Сам прибежал, сам и иди. Никто тебя не держит.

Степан Степанович, молча переступил порог и закрыл за собой дверь.

–Ты домой-то сбегай. Этот – то ладно, – кивнул он на закрытую сыном дверь, – а с матерью повидаться надо. Переживает она за тебя.

– Сбегаю дед, обязательно сбегаю, – успокоил он Степан Ивановича, – А с Тайей – то чего? – у Петра, не поворачивался язык, назвать по иному, более привычно Таисией, как сразу стал называть ее дед. Ему нравилось произносить необычное имя Тайя, – на кровати лежит, молчит, лицо в подушку спрятала.

– Не суетись, пускай отлежится, – посоветовал дед, – ей нелегко сейчас…

Петру показалось, что он всего на миг закрыл глаза. Когда снова открыл, в просветах еловых лап начинало светлеть небо. Откинув плащ-палатку, поднялся. Сделал с десяток шагов, помахал руками, чтобы согнать остатки сна.

Легонько толкнул Алексея, – Пора.

14

Наскоро перекусив двумя банками тушенки, запив родниковой водой из фляжки старшины, пару минут постояли молча. Командир, осмотрев группу, шагнул вперед…

– Доченька, цветочек наш лазоревый, разве для того мы тебя растили, чтоб ты сгинула в неметчине этой проклятой. Кто же думал, что силой такой, придут они к нам. А раз допустили, то теперь затаится, не перечить, не гневить иродов этих надо. Сохранить себя, выжить главное, доченька, выжить. Ты о доме, родном, думай. О папке, о братьях, о нас с Колькой, – причитая, укладывала рогожный мешок с наскоро пришитыми лямками, Таисия.

– Покорись, всему покорись Наташенька, потерпи, дитятко мое родное, потерпи. Покорные – то, они всех переживут. Видишь, в силе пока, они, вражины. Пока в силе. Но рано или поздно сломают им хребет. Сломают доченька, у нас ведь и не таким ломали. Тогда сразу и домой вернешься. Может и вместе с папкой, да братьями, они ведь за тобой в эту проклятую Германию придут. Обязательно придут, доченька, ты верь и жди этого часу. И помни – вернуться надо, доченька, моя ненаглядная, домой вернуться надо, – затянула горловину мешка, Таисия.

Наташа, давясь слезами, сидела на лавке у окна. Выплаканные до донышек глаза видели только черную мглу безысходности. В первый раз за свою девичью жизнь, она желала, чтоб никогда не наступал рассвет. Она боялась приближающегося утра, несущего ей уход в невольную неизвестность, разлуку с родным домом, может быть вечную разлуку.

– Доченька, кровиночка моя, а вдруг заглянет домой папка, по пути к тебе? Что я ему скажу? Что к себе тебя угнали, не люди эти? А я не смогла уберечь, зореньку нашу. Лихо, Наташенька, ох, лихо. Горе горькое, доченька по земле идет, и нас своим крылом задело. И сделать ничего нельзя. Что мы, бабы можем сделать, если мужики наши, не справляются? Нанесло на нас эту напасть. Смогла бы я тебя спрятать, так спрятать, что никто бы не нашел. Но ведь людей они, доченька побьют, им, зверям этим нипочем. Вон, Никифора, старика, и того не пожалели. А чего он им сделал? За корову свою вступился? Сама – то я, на смерть лютую, готова, только бы тебя спасти. А с Коленькой, что будет. Куда его – то, Наташенька? – Таисия прижала ладони к глазам, и глухо зарыдала, ткнувшись, дочке в колени.

Наташа, обняв маму, завыла в голос. Подбежал проснувшийся Колька, увидев, как плачут мать с сестрой, стал всхлипывать, вытирая ладошками, катящиеся по щекам капельки слезинок.

Старик очнулся в потемках. Долго лежал в темноте с открытыми глазами, восстанавливая в памяти события вчерашнего дня. После удара в голову, прикладом винтовки, в памяти был провал. Он пошевелил руками, подвигал ступнями ног. Провел рукой по лицу, пощупал голову, под ладонью ощутил повязку. Пальцы наткнулись на плотные пятна – засохшую, проступившую сквозь ткань кровь.

– Вот курва, – в тишине ругнулся старик, – малость в висок не заехал.

Пошарил руками вокруг, в надежде найти, на что можно опереться, чтобы встать. Загремело, падая ведро. Сразу же за занавеской, разделяющей комнату, зажгли лампу.

– Тихо, Никифор, тихо, – отодвинув занавеску, прикрывая стекло лампы рукой, появилась перед ним женщина. В колеблющем свете он увидел Татьяну, родную сестру, умершей жены, чей дом стоял рядом с его собственным домом. Их дома разделяли несколько метров, да полоса густо разросшихся плодовых кустарников на них.

– Татьяна, а как я у тебя оказался? – спросил старик.

–Так решили мы тебя ко мне под пригляд. Люди помогли, принесли. Чтоб ты сейчас один – то делал? – ответила Татьяна, ставя лампу на табуретку, присаживаясь на краешек койки.

– Сильно меня, ворог-то шибанул?

–Повезло тебе. Ружье-то по лбу скользнуло, кожу только содрало. Со всей силы ведь бил, убить ведь мог. Молодой, силы некуда девать.

– Повезло Татьяна, – везучий я выходит. Сколько раз убивали, а я все живу. Бережет меня ангел – хранитель мой, – невесело усмехнулся старик, вспоминая…

15

Первый раз, его попытался убить, японский солдат, в атаке на деревню Сандепу. Он бежал ему навстречу, держа у пояса винтовку, с примкнутым широким ножевым штыком. Видно опытным солдатом был японец.