Правду говорят, нет ничего хуже, чем ждать да догонять.
Вадька хорошо понял смысл этих слов на берегу Волги. Весь день просидели они с бабой Надей на берегу. Сначала он взахлеб читал книгу, потом искупался. Перекусили запасенными пирогами с водой.
Читать больше не хотелось. В голову все настойчивее лезли мысли о Пашке. Как он там, что с ним, сумеет ли найти Дашу или хотя бы вернуться вовремя. Страшили мысли даже не о возможном наказании, а о том, что навсегда может застрять в этом далеком непонятном двадцатом веке. Такая перспектива Вадьку никак не устраивала.
Полеживая в траве и размышляя, он не без удивления посматривал на бабу Надю, которая, казалось, не замечала медленно ползущего времени и продолжала свою бесконечную вязанку. Причем ни беспокойства, ни тревоги, ничего не было заметно у нее на лице.
– Вы как будто даже не волнуетесь, – наконец не выдержал Вадька, – а вдруг что-нибудь случилось?
– Волноваться-то надо было вам, да пораньше, – строго поглядев на него, ответила бабушка, – а от моих или твоих волнений сейчас проку никакого не будет.
– И все же, – продолжил Вадька, скорее чтобы поддержать начавшийся разговор, – нельзя же вот так лежать и ждать, ничего не делая.
– Это почему «ничего не делая». Я вот Паше свитер к школе довязываю.
– Свитер-то будет, а Пашки – нет, и неизвестно, где он.
– Экой ты, – не на шутку рассердилась бабушка, – ну чего ты взялся душу травить? Что ты-то предлагаешь?
Никаких, понятно, предложений у Вадьки не было. Поэтому, вздохнув, он промолчал и повернулся на другой бок.
– Да не валяйся ты на солнце, перегреешься. Отойди вон лучше в тенек да почитай, и то проку больше будет.
Но книга вываливалась из рук паренька.
– Ждать – это целая наука, – помолчав, заговорила бабушка. – Я вот, почитай, всю жизнь жду. Мои-то археологи каждое лето, а то и зиму в экспедиции. И где их только не носило. И в Африке, и в Америке, и в степи, и в горах, и в пустыне. Чего только не было. Иной раз уж думала и не дождусь. Мало ли какая беда может приключиться. Они хоть не все мне и рассказывали, да узнавала потом и как змеи кусали, и как в наводнение спасались. А то без воды и поклажи в пустыне остались, чуть живых нашли. А чем я им могла помочь? Только ждала и верила. Да Паша с Дашенькой у меня на руках были, отвлекали от дум да переживаний. Подросли – и их начала ждать. Даша-то поспокойнее, а Пашка, он всегда в какую-нибудь историю вляпается. Вон прошлым летом поехал на дачу, день, два – нету. Петро возвращается, а его и на даче, оказывается, не было. Мы уж и в милицию было обращаться, глядим – заявился. И где, думаешь, его носило? Не придумаешь нарочно. Решил испытать себя на прочность в экстремальных условиях. Переплыл на остров и решил прожить Робинзоном, сколько выдержит. На три дня его только и хватило. Нет, он упрямый. Конечно, дольше бы продержался, и спички, и леску, и топор с собой прихватил. Только попер его с этого острова рыбнадзор, когда додумался он себе хижину строить и деревца для этого вырубать начал. Насилу уговорила, чтоб в милицию не сдавали. А надо бы было. А ты говоришь – не волнуюсь. Волнуюсь, конечно, да только ждать надо, больше нам ничего не остается. Разве ваши там только хватятся да придумают чего. – Она вопросительно поглядела на паренька.
– Не-е, – неуверенно протянул тот. – Так быстро хватиться не должны. Пока брат не вернется, никто ничего не заметит.
– Вот то-то и оно, – вздохнула бабушка, продолжая споро работать спицами. – У вас-то там, наверное, спокойнее жить. Поди, уж не дадут человеку в пустыне пропасть или в наводнении сгинуть.
– Всяко бывает, – протянул Вадька. – Особенно в космосе, на базах. На земле-то проще, а там не всегда помощь успевает. Да и во времени историю изучать небезопасно. К этому редко кто допускается. Да и в океане небезопасно. У меня вот родители заняты разведкой залежей на больших глубинах, а это почище космоса будет.
– Во-во, – в очередной раз вздохнула бабушка, – значит, и у вас там покою нет. Значит, и там ждать и тревожиться приходится. Да еще такие пострелы номера откалывают. Сладу с вами нет и ни в каком веке, наверное, не будет.
Бабушка замолчала, погрузившись в свои мысли. Молчал и Вадька, задумавшись над ее словами. День начал клониться к закату, но солнце еще припекало, и никакие посторонние звуки не нарушали прибрежную тишину.
– А мы что, здесь и ночевать будем? – спросил Вадька.
– Да нет уж, милок, мне еще простудить тебя не хватало. Ночевать домой пойдем. Если уж они ночью появятся, пускай сами добираются. Тогда хоть машину твою в кустах можно оставить будет. Здесь ночью-то никто не ходит.
– Да здесь и за весь день никого не было, – резонно заметил Вадька.
– Береженого Бог бережет. А то растащат твою машину, куда деваться будешь? Мне второго такого шалопутного внука не надо. Ты уж своим родителям да бабушкам хлопот доставляй. Есть у тебя бабушка-то?
– Ага. Только она не с нами живет. Они с дедом полярниками были, так на Севере и остались. Сейчас только на праздники порой прилетают, да я к ним на каникулы иногда езжу.
– Так-то легче, – заметила бабушка, – хоть всех проказ твоих не видят.
Разговор снова затих, и Вадька раскрыл книгу. Вечером начали одолевать комары, и он с облегчением увидел, как баба Надя начала укладывать в сумку свое вязанье.
– Собирайся, – сказала она, поднимаясь. – И ужинать уже пора, одними пирогами сыт не будешь, да еще всухомятку.
Домой пришли, когда на небе стали появляться первые звезды, а в окнах домов зажигался свет. Умывшись, пока бабушка занималась ужином, Вадька отвел душу от дневной скуки тем, что пересмотрел все книги, многие из которых у него вызвали полный восторг.
Затем разобрал стиральную машину, вскрыл крышку телевизора и убедился, что разобраться в их устройстве довольно сложно. Пожалуй, даже посложнее, чем в самых современных моделях его века. Сам принцип устройства был совершенно иным, давно устаревшим. От всех этих занятий его отвлек возмущенный бабушкин голос:
– Ты гляди, чего натворил, – заохала она, заметив наведенный им беспорядок. – На полчаса оставить нельзя. А кто же собирать все это будет? Или прикажешь мне по старинке без телевизора сидеть и стирать вручную?
– Я сейчас все быстренько соберу, – засуетился Вадька, – все будет в порядке.
Но баба Надя, заставив его вымыть руки, прогнала в кухню. После тарелки наваристого борща да доброго куска подогретого курника он с трудом вылез из-за стола. Стиральную машину собрал быстро, и она даже работала. А вот с телевизором, пока бабушка наводила порядок на книжных полках, попотел изрядно, но все же добиться приемлемого изображения на экране ему не удалось. Хотя звук был хорошим. Он бы так и продолжал эти попытки, если бы баба Надя решительно не выдернула шнур из сети и, строго покрикивая, не отправила его спать.
Так закончился первый день, проведенный Вадькой в двадцатом веке.
Так закончился первый день ожидания.
Страшно хотелось есть, судорогой сводило промокшие ноги, но надеждам Ерохи не суждено было сбыться. И этот ход заканчивался тупиком. К непроглядной темноте подземелья он уже привык, а вот к холоду и голоду привыкнуть оказалось невозможно. Не первый раз уже в его голову приходила мысль: сесть на пол, в хлюпающую под ногами воду, прислониться к осклизлой стене, закрыть глаза и отдаться на волю Божью.
Радость оттого, что сбежал от стражи, давно уже прошла. Он даже был готов ругать себя за то, что убег, а не отдался на волю этих царских собак, как сделали остальные.
– Беги, сынок, – шепнул ему на ухо отец, когда проходили они мимо одного из многочисленных ответвлений подземного хода. И, не давая времени на раздумье, чувствительно толкнул его в спину.
Он и бежал. Стража отстала быстро. Да и не с руки было им преследовать одного, бросив всю оставшуюся группу землекопов. А он долго бежал, путая след, ныряя из одного перехода в другой, пока окончательно не заблудился. И теперь показалась Ерохе завидной участь остальных, они хотя бы были вместе. На миру, как говорится, и смерть красна. Хотя он и не верил догадкам отца, что вели их на смерть.
Где он теперь, отец? Где остальные? Где все люди? Где Москва? Как будто на дворе был не конец шестнадцатого века, а попал Ероха в мрачную, страшную сказку, кои сказывала ему матушка. Сколько он уже бродит по этим переходам, наталкиваясь только на подернутые сыростью стены, запертые двери да крыс. Сутки? Двое? Или уже целую вечность?
Внезапно вдалеке послышался какой-то шум. Уж не почудилось ли? Он затаил дыхание, перекрестился и стал напряженно вслушиваться в темноту. Нет, не пригрезилось, шаги и приглушенный разговор различались все яснее. Только звук шел, казалось, из-под ног, из стены. Вдруг на воде промелькнули блики пламени. Ероха пригляделся и увидел, что в стене у самого пола есть отверстие, как бы для стока воды. Он встал на четвереньки и убедился, что звук и свет шли именно оттуда.
Теперь, когда долгожданная встреча с людьми оказалась так близка, он забыл о голоде и холоде, только одна мысль запульсировала в голове: кто там? Спасение или… Стараясь шуметь как можно меньше, он начал протискиваться в узкий, но, как оказалось, довольно длинный лаз.
Ободрав плечи о каменные плиты, Ероха добрался до конца хода и осторожно выглянул. Лаз заканчивался неглубокой канавой, по которой неспешно журчала вода, а выше тянулся темный длинный коридор с невысокими закопченными сводами. Вот по нему-то и шли четверо. Впереди и позади два стражника с факелами в руках. А между ними какой-то старец, которого поддерживал мужчина в боярской шапке и длинном кафтане. Пламя факела колыхнулось, высветив сухую сгорбившуюся фигуру старика.
Царь! Иоанн! Грозный! Как молния поразила эта картина подростка. И он не удержался от вскрика. И крик этот громом разнесся под сводами. На секунду опешившие стражники тут же бросились к канаве.
Ероха отчаянно пытался протиснуться по лазу назад, но было слишком поздно. Наклонившись, стражник схватил его за волосы и дернул с такой силой, что только искры из глаз посыпались…
Стражники вытащили Ероху из узкого лаза, в котором тот застрял, и приволокли к царю. Иоанн лишь мельком взглянул на него и тут же гневно обратился к сопровождавшему боярину:
– Так-то, Никита Романович, ныне царскую волю блюдут, – несмотря на телесную старческую немощь, глаза его грозно сверкали, – в потайные ходы смерды забираются! Они скоро все тайники наши поразорят! Крепка ли Русь будет, коли порядка нет?
Стоявший рядом боярин, как разглядел ошалевший от страха Ероха, был также немолод. Внимая царским речам, он лишь спокойно склонил голову, как бы прислушиваясь, соглашаясь, и почтительно молчал, пока гнев того не поостыл.
– Намедни только последние работы закончили, – ответил он спустя время, – сам проверял. Знатно каменщики потрудились, и, не поверишь, ране в тех местах проходы были. Всех их вывели, подземелье очистили, в ум не возьму: откеле сей отрок взялся?
Опершись о руку боярина, Иван Васильевич Грозный – а это был именно он – повернулся и вновь пошел по тайному ходу. Повинуясь знаку его руки, один из стражников вышел вперед, освещая факелом дорогу, другой шел позади, одновременно приглядывая за Ерохой, чтобы тот ненароком не удумал бежать. Но паренек и не мыслил об этом. Растерянный и оглушенный всем произошедшим, он покорно шел, подталкиваемый иногда стражником в спину.
Оглушен он был не только тем, что вдруг очутился перед лицом самого царя. Как гром его поразили слова боярина о том, что каменщиков всех вывели. Значит, зря бежал? Значит, все это были лишь досужие байки? Ведь все каменщики после оговора стражника были уверены, что им из-под земли не выбраться. И что вместе с последним тайным ходом они заложат собственный склеп. Да и усиленная охрана работ только подтверждала это предположение.
Оттого и толкнул его отец, крикнув «Беги!», чтобы хоть он, может быть, выбрался и вернулся в семью кормильцем. Получается, все это зря? Выходит, отец и старший брат уже наверху, уже дома? А он здесь, возможно, жизнью рассчитается за свой и отцов опрометчивый поступок. Ероха понурил голову и покорно шел навстречу своей судьбе.
Совершенно неожиданно из бокового прохода, который заканчивался тупиком, раздался пронзительный свист, громом прокатившийся под темными сводами подземелья. Все, вздрогнув, остановились. Шедший впереди стражник, перекрестившись, шагнул в пугающий зев прохода, с опаской высвечивая его факелом. Боярин и царь подались несколько назад. Выдвинувшись вперед, второй стражник как бы прикрыл их от неведомой еще опасности…
Уже через мгновение после нажатия кнопки Павел понял, что оказался совсем в другом месте. Исчезли лица русских воинов, не светило солнце, не было звезд. Пахло сыростью, плесенью и еще чем-то затхлым. Абсолютно ничего не было видно или слышно, и только звук упавшей капли отдался под сводами подземелья.
«Пещера», – подумал Павел. А через секунду, услышав осторожные шаги и заметив отсвет пламени в проходе, так же мысленно добавил: «Обитаемая». Это его несколько насторожило. В шестнадцатом веке он надеялся попасть в более развитое, цивилизованное общество, а не в какую-то дикую пещеру. Пламя факела высветило фигуру человека в непривычной, но смутно знакомой по историческим фильмам военной форме. Видны стали и своды, которые явно были выложены человеческими руками. Павла это немного успокоило.
«Ну что ж, познакомимся», – хотя и не без опаски подумал он, вставая с машины при приближении военного.
Стражник тоже заметил парня и нерешительно остановился, держа в одной руке факел, в другой саблю. Затем молча махнул, приглашая Павла подойти. Большого страха не было, он уже понял, что стоящий перед ним военный – русский. А своих он, пережив монгольский плен, боялся меньше. Да и пережитые опасности притупили это первоначальное паническое чувство страха при встрече с незнакомым веком.
Разглядев, что перед ним всего-навсего молодой парень, хотя и странно одетый, стражник все так же молча пропустил его вперед себя, а затем, схватив за шиворот, грубо вытолкнул из прохода. Он боялся, что царь заметил его первоначальную робость, и стремился загладить это впечатление.
– Еще один, – хрипло сказал он, освещая Павла.
– Мы будто по площади гуляем! – Гнев вновь охватил Грозного. – А ведь тебя, Никита, я просил оберегать тайну от стороннего глаза. Таково-то твое усердие? На кого я еще положиться могу? Кругом измена! Предательство!
От появления нового пленника даже невозмутимое доселе лицо Никиты Романовича выказало удивление. На сей раз он вовсе промолчал на гневную тираду государя. Да и что было отвечать? Необходимо было во всем разобраться. И вся эта странная группа, повинуясь царскому знаку, молча пошла дальше. Попытку Павла заговорить прервал хороший подзатыльник стражника, после чего он решил не спешить с инициативой, пока не разобрался, что к чему.
Долго идти не пришлось. Жестом остановив стражников с пленниками, Никита Романович взял один из факелов и прошел с царем вперед. Они остановились у глухой стены. Павел не видел, чем привел боярин тайный механизм в действие, но казавшаяся монолитной стена разошлась, открыв еще один проход. Царь и боярин шагнули в него, стражники с ребятами остались на месте. Вскоре помещение за открывшимся проходом ярко осветилось.
– Куда они делись-то? – не выдержал Павел.
Но ответом ему послужил еще один подзатыльник.
Из прохода появился Никита Романович.
– Тащи их сюда, – приказал стражникам боярин.
Те резво и довольно чувствительно для ребят бросились выполнять приказ. Брезгливо осмотрев их перед входом, боярин отступил в сторону, давая пройти, а стражников жестом отправил назад. Но тут один смиренно попросил выслушать его и, оглянувшись по сторонам, что-то зашептал Никите Романовичу на ухо.
– А ты чего же раньше-то молчал? – строго спросил боярин, выслушав.
– Да государь гневался, – робко промолвил тот.
– Ладно, никого здесь боле нет, быстро, одна нога здесь, другая – там, волоките его.
Повинуясь приказу, стражники бросились назад, в темноту.
Войдя в освещенный проход, Павел и Ероха в изумлении остановились. Это был довольно просторный зал с невысокими сводами. Освещали его укрепленные в стене зажженные факелы. По стенам зала были настроены полки, на которых лежали какие-то свитки, толстые книги, украшенные разноцветными каменьями, на полу стояли сундуки, короба, ящики.
С любопытством осматривая все это, Павел не сразу заметил худую, немощную фигуру старичка, примостившегося около одного из стеллажей. Тот внимательно разглядывал вошедших. И когда увидел, что его заметили, недобро усмехнулся.
– Ну что ж, проходите, располагайтесь, гости незваные. Жаль, потчевать вас нечем, – елейно проговорил он. Помолчал немного. А затем вдруг громким, не по-старчески зычным голосом, в котором чувствовалась привычка повелевать и держать в страхе, добавил: – Сказывай, кто таков и по какой причине, словно тать, хоронился в подземелье.
Было непонятно, к кому из пареньков был обращен вопрос, но более привыкший к повиновению и подчинению Ероха, услышав слова Грозного, сразу упал на колени.
– Не вели казнить, государь! – Он в поклоне склонил голову, не смея взглянуть на царя. – Ероха я, Посадский. Мы тут проходы закладывали. А потом… – он несколько замялся, – потом заплутал я. Выхода найти не мог. Уж другой день брожу, однако. Ежели б не свет ваш, так и околел бы тут от холода и голода.
Сказав это, он снова распластался на полу, а плечи его сотрясались от едва сдерживаемых рыданий. Павел изумленно смотрел на разыгрывавшуюся перед ним сцену. «Неужели это настоящий царь?» – думал он, с сомнением поглядывая на старика. Или же он неверно понял обращение каменщика.
– А, так это ты – беглый, – с удовлетворением произнес Грозный. – Как же, как же, мне уже докладали. А чего бежал-то? – смягчая голос, спросил он.
Но Ероха молчал, лежа в той же позе и боясь сказать правду царю.
– Отвечать! – крикнул тот.
Парень поднял от пола заплаканное лицо и, опустив глаза, робко заговорил:
– Помилуй, государь! С перепугу все это. Как повела нас стража, решили все, что не видать нам больше свету божьего, не выпустят нас наверх. Стражник один об этом молвил. Мол, теперь осталось вам только самих себя замуровать, и дело будет кончено. Вот и подтолкнул меня батюшка, когда шли проходами. Чаял, если его с братом ждет смерть неминучая, может, я спасусь. Для матушки опорой останусь, кормильцем для младших, – сдерживая рыдания, со всхлипом закончил он и тут же снова рухнул ниц.
– Распустили языки, – задумчиво проговорил царь. – Никакого порядку нет. А порядку не будет – все дело рухнет. Все труды будут загублены…
О проекте
О подписке