13

Близнецы бежали наперегонки. Один с луком, второй с колчаном. Ещё не добежав, Дандалид просто кинул оружие. Брат последовал его примеру.

Лик поймал лук, потом колчан. Поставил колчан на землю и начал проверять тетиву.

– Что ты собираешься делать, невриец?– спросила девушка по-скивски.

– Посмотрим, как далеко ты сможешь ускакать с новым посланием,– отозвался Лик, и вынул стрелу из колчана.

В голову пролезла непрошенная мысль, – вместо колчана надо завести ещё и деревянный футляр для стрел. По-гераклейски он называется горит. К седлу его не подвесишь, но стрел помещается больше. Если ты в лагере, то очень удобно.

– Я не буду убегать,– спокойно ответила девушка,– Но прежде, чем выстрелить – выслушай.

– Как скажешь,– ответил Лик и положил лук перед особой. А стрела так и осталась в руках. Пока девушка говорила, юный оборотень вертел её в руках и пощипывал оперение.

– Зовусь я Каллиопа,– начала девушка. Она говорила по-скифски, так что понять её могли все,– Как ты знаешь, женщины у скифов редко носят гераклейские имена. Они бывают либо у аристократов, что подражают жителям городов. Либо у тех, кто родился в рабстве.

Я была рабыней ещё прежде, чем родилась. Моя мать была из скифов, и тоже рабыней. Я никогда не спрашивала, как она попала в рабство и кто были её родители.

Я не знаю и имени моего отца. Возможно, он был рабом, возможно и свободным человеком. Я думаю, мать его любила. Но она зачала меня не по собственной воле, а по приказу хозяев.

Хозяева и назвали меня Каллиопой. Им было сложно запоминать скифские имена.

Что самое страшное, удел моего рабства был почти счастливым.

Это была обычная пара из эллинских переселенцев. Они разводили птицу на окраине Ольвии, их дочери давно вышли замуж и оставили дом.

Хозяева были люди небогатые, но рачительные. Они понимали, что проживут долго поэтому нужны молодые руки, которые будут стряпать, омывать их дряблые тела, и выносить их их ночные горшки. И заранее приказали моей матери завести детей.

Пока они будут стариться, она должна была обучить мне всему, что положено знать служанке в моём положении.

Повторюсь, я не знаю, кто был моим отцом. Может быть, он был недостаточно важный человек, чтобы набить цену. Меня часто дразнили этим, но я не видела в этом ничего важного. Даже если этот ещё крепкий старик с окладистой бородой и был моим отцом, он всё равно остался моим хозяином.

Я думаю, что мой отец был всё-таки скиф. Может быть, он был даже моложей моей матери. В моём лице нет ничего гераклейского, и раньше на рынке Ольвии хватало скифов не продажу.

Скифы часто ищут военный удачи, – вы знаете это по себе. И бывает так, что удача от их отрабатывают. Поэтому на невольничьих рынках так много скифских рабов, который не умеет ничего, кроме войны. Я думал, их там даже больше, чем возможных покупателей. Их приходится для верности продавать за море, – но даже там они убегают.

Но мне бежать было некуда. Я жила в городе и скифской воли не знала. Впрочем, в городах её знает никто. Как я уже сказала, помнят о ней лишь молодые скифские рабы, шумные и бесполезные.

Я родилась и росла, вскормленный моими хозяевами. Нельзя сказать, что они меня угнетали. Я была всё равно, что младшей в семьи – но, в отличии от детей, я была из тех младших, кто никогда не станет старше.

Я была рада, что хозяева знают меня в лицо и готовы меня накормить. Мне не придётся выходить замуж за нелюбимого, или пытаться продать себя, как это приходится делать свободным девушкам. И никто не осмеливался высмеивать меня за то что я рыжая, а не пышнобёдрая гераклейка с кудрявыми черными волосами.

Так что детство было счастливым – насколько счастливым может быть детство в рабстве.

Но смерть всегда стояла рядом со мной. Точно так же, как она стоит рядом с каждым из вас. Мы стараемся о ней не думать, а она просто приходит. К каждому – в его час, и всегда – не вовремя.

Моя мать и отец семейства умерли в один год, когда пришла холера. И нас осталось двое в домике – я и хозяйка. По возрасту она годилась мне в бабушки.

Я была ещё достаточно молода, чтобы верить, что меня ждёт беззаботная жизнь. А вот хозяйка переживала это тяжелее.

Она говорила, что собирается отпустить меня на волю и завещать мне часть имущства за всё то, что я сделала в эти годы. Но не сразу, а потом, когда закончится её жизнь. Она боялась, что если дать мне свободу, то я немедленно её брошу. Убегу за море или ещё неизвестно куда.

“Я что, не помню себя в твоём возрасте?”– повторяла она по десять раз в день.

Дом опустел, с птицами возни было мало, и всё равно каждый день у неё находились для меня десятки и десятки самых разных дел. Я не смогу сейчас вспомнить, что это были за дела… но она так и не успела даже нацарапать на восковой табличке всё то, что обещали её губы.

А потом она умерла. Я омыла её и закрыла ей глаза моими монетками. Было странно чувствовать, что я теперь хозяйка над всем – над домом и над её птицами.

Пришёл агораном, другие из города. Пришли и мужья её дочерей. Я распоряжалась похоронами.

Наутро мне объявили, что завещания от покойной не было. Дом вместе с птицами отходит старшей дочери. А мне не отходит ничего. Даже через год после холеры город их хозяйство ещё не оправилось. Они не желали кормить лишнюю служанку, а работать в поле я не умею.

И меня повели продавать. Я клялась, что хозяйка любила меня и обещала свободу. Но по законом Ольвии клятвы рабов не имеют никакой силы…

…На этом месте Лик заметил, что кое-что изменилось. К холму подошли ещё двое, оба мелкие и в синих хитонах.

Да что за нашествие такое! Холм, где обосновались юные скифы, за счёт какого-то волшебства привлекался к себе новых и новых гостей – как та волшебная гора пастуха Магнеса, что притягивает к себе всё металлическое.

И каждому из этих гостей было что-то нужно…

Первого из новых гостей Лик узнал сразу. Как не узнать Ихневмона? Его даже ночью опознаешь, по голосу и блеску любопытных глаз.

Второй был незнаком. Вроде бы одного возраста с Ликом, он был чуть низенький и узкоплечий, а выглядел необыкновенно спокойным. Так выглядит человек, который привык, что за него всё делают слуги. Смуглое, почти сарматское лицо с жёлтыми, как прибрежный песок глазами, а волосы – чёрные, густые, и кучерявые, какие и в Херсонесе не у каждого гераклейца встретишь.

Какой-то родовитый полукровка, не иначе. На голове – вышитая серебром повязка. Такая защищает не хуже, чем шлем. Сразу ясно, что у мальчишки есть богатые и влиятельные родственники, и ты не хочешь, чтобы они стали твоими врагами.

Лику страшно хотелось узнать, с чем мальчики пришли. Но они не подали вида и почтительно слушали, с таким видом, словно понимали скифское наречие.

Хотя кто знает… Тот, что был с повязкой, может и знать. Только посмотрите, как он внимательно слушает… А Ихневмон наверняка захочет выучить, после всего, что творится. Интересно, как по-скифски будет “ихневмон”?..

– …Когда закончилась экзекуция, мне сказали, что в приличном доме меня не потерпят,– продолжала говорить Каллиопа,– А потерпят только в неприличном, где я буду работать не только руками или ногами, а всем телом. Я закричала, что дорого продам свою жизнь. Они посмеялись, и сказали, что строптивым там рады. А потом снова начали бить, просто так. Потом бросили в подвал и заперли. Надо было, чтобы сошли синяки, иначе за меня не дадут хорошую цену. И вот я лежала в какой-то комнате, где даже в полный рост не встанешь. Окно было почему-то на потолке, с деревянной решёткой, которую не сломаешь и не согнёшь. Кормили, конечно. Осматривали. Но кормили с каждым днём хуже и хуже. Я всё больше не верила, что смогу налиться силой и красотой н

Я пыталась откусить язык и выплюнуть им в лицо, а сама истечь кровью. Четыре раза пробовала! В песнях это намного проще, чем в жизни.

Но страшне всего была пыль. Пол, стены даже решётка узилища словно пропитались мерзкой белой пылью. Голова начинала кружиться и болеть, а ночью ей снилось, что её опускают в чёрную воду.

В конце концов она едва могла подниматься. Лежала на полу в душной, обложенной камнем комнате и смотрела, как ползёт по полу солнечное пятно, расчерченное на квадраты решётки и как танцует в солнечном столбе белая пыль.

В один из дней, который ничем не отличался от прочих, дверь распахнулась, но не было слышно даже лязга оловянной плошки с жидким варевом. Каллиопа лежала на полу, хитон прилип к телу.

Она даже не подняла голову, а просто скосила глаза. Ей было всё равно

В дверях стоял человек. Прекрасный. Рыжий. С окладистой бородой. И он сказал Каллиопе – на языке её матери:

– С сегодняшнего дня ты свободна.

Это был скифский воин.

Царь киммерийских скифов Палак взял Ольвию и поставил наместником своего двоюродного брата, Эминака. Эминак в первый же день разрешил перейти без выкупа в свободное состояние всем рабам скифского рода.

– КРАК!

Это стрела сломалась в руках у Лика.

– Теперь я одета в парадную одежду, и путешествую на царском коне под царским флагом,– ответила девушка,– Хозяева поместий и агораномы гордых гераклейских городов прислушиваются к каждому моему слову. Вот что сделал для меня царь Палак!

– Хорошо рассказала,– сказал Лик,– Теперь уходи! Прочь!

– Застрелишь меня?– спросила Каллиопа.

– Нет. Теперь я тебя понимаю. Выполняй свой долг и доставь моё послание.

– У тебя есть послание?

– Появилось, пока ты рассказывала. Доставь и его тоже, вместе с тем, что передавал покойный агораном Аттал.

– Что мне сказать великому царю?

– Скажи Палаку, чтобы в следующий раз посылал других посыльных. Потому что если мы встретимся снова – я тебя застрелю. У Палака, я уверен, достаточно других женщин, чтобы посылать с известиями. Посыльный – не мать, не гетера, и даже не повариха, ничего ей уметь не надо.

Каллиопа отсалютовала заляпаным кровью флажком и тронула коня.

14

На холме снова царило спокойное оживление. Лик решил, по случаю гостей и последней ночи на этом месте, сварить рыбный суп. Лодки столкнули на воду, под безмолвным взглядом с городских башен.

Конечно, это была городская бухта и городская рыба. Но жителям Калимена сейчас рассматривали мёртвое тело агоранома с разбитой головой. Едва ли им было дело до юных рыболовов.

Тень убийства ещё не покинула этих мест. Даже весёлые тавры невольно нет-нет, но косились на пятно, что продолжало темнеть среди травы под холмом.

Настало время принять последних посетителей. Ихневмон и его новый приятель.

– Это Еловрит,– представил юный дак своего спутника,– Он из Понта, путешествует для образования. А это – Лик, родом из скифов-невриев. Он великий герой, победитель, изгнанник и просто замечательный человек. И это всё – в шестнадцать лет. Сам понимаешь, как непросто выжить при такой жизни – а он ещё и ходит, командует и разговаривает.

– Он и есть тот самый учитель?– спросил второй.

– Да. У него ты научишься тому, что не даст тебе ни один философ большого города.

– Эй,– вступил в разговор Лик,– Погодите! Чему я должен учить? Меня не предупредили!

Говорить было непросто. Юный невриец только что услышал столько скифских слов, что с трудом возвращался к гераклейскому языку.

– Многим вещам,– как ни в чём ни бывало, ответил Ихневмон,– Например, страху.

– Разве этому надо учиться?

– Мудрец сказал, что всякий страх есть страх перед оборотнем,– заметил Ихневмон,– А Лик – он природный оборотень, самый настоящий. Рядом с ним можно научиться и страху, и бесстрашию.

– Не надо пугать нашего нового друга,– возмутился Лик,– Во мне нет ничего удивительного. Я ликантроп от природы, таких немало. Это всё равно, что быть голубоглазым или рыжим.

– Я не рыжий,– заметил Еловрит,– не голубоглазый и не оборотень. Однако, мне интересно. Я буду счастлив учиться у вас.

– У меня нет ни грифелей, ни дощечек, ни даже лиры. Так себе схолия,– ответил Лик. А сам подумал, что у благородного путешественника должны быть сыр, оливки, сушёные фиги и финики, или даже вяленое мясо. Будет просто здорово, если неожиданный гость поделится со своими новыми друзьями.

– Я хотел бы посмотреть, как вы живёте,– мягко сказал Еловрит,– Это и будет моим обучением.

– Как ты можешь убедиться,– ответил Лик,– мы живём тяжело, но свободно и весело.

– Я об этом тебе и говорил!– возбуждённый Ихневмон взмахнул руками.– Лик – небольшой, но правитель. Здесь ты видишь, как начинается любое царство. Вот правитель, великий герой, готовый на всё ради своих людей. Вот его спутники, что наводят ужас на врагов и готовы убивать, умирать, но главное – порабощать. А если поработить некого, они всё равно живут по-своему и так, как им хочется. И вот земля, которую они себе забрали. В наше время кажется, что у каждой долины, бухты и камня есть хозяин. Но вот пришёл настоящий правитель – и место ему нашлось. Теперь этот холм – его царство.

– Царство твоего приятеля не особенно велико,– заметил Еловрит.

– Но оно свободно. И посмотри, как радуются его юные жители. Счастливые, как пастухи в настолько же бедной Аркадии.

Еловрит оглядел лагерь и невольно заулыбался.

– Я не согласился бы жить так всю жизнь,– произнёс он,– Я пока недосточно скиф. Но мне здесь нравится. Здесь интересно.

Ихневмон уже повернулся к Лику.

– Он родился в очень родовитой семье. Но родовитые люди плохо торгуют, а торговцы – не понимают. Для процветания семьи ему нужны знания. И он отправился через море, чтобы увидеть – как делается то, что предстоит делать ему самому. Как спасают имущество и как его захватывают. Как начинают войну и как заключают мир. Как рабы командуют хозяином – и как полководец привлекает под свои знамёна свободных. Всякие такие вещи.

– Ты уверен, что это будет полезно твоему другу?– спросил Лик.– Я, например, был уверен, что моё дело – сражаться в степной войне. А теперь я неизвестно где и занят неизвестно чем. И враг единственному царю, который воюет по-настоящему.

– Мой друг Еловрит уже взрослый,– ответил Ихневмон,– Он сам решит, что для него полезно.

С моря послышались радостные вопли. Лодки уткнулись носами в берег. Близнецы возвращались, голые, мокрые и счастливые. Сеть была полна, серебряная масса сверкала на солнце так ярко, что было больно глазам. Лик отвернулся, но всё равно слышал, как живая масса ставрид, окуней и сельдей бессильно лупила хвостами.

При виде этого изобилия ему захотелось морской собаки. Раньше, до войны, её можно было раздобыть на рынках Новой Столицы – торговцы из гераклейского квартала привозили их ещё живыми, в бочках с горькой морской водой. Стоили они немало, так что Лик ел её один или два раза в жизни. Но – почему бы не повторить? Он же теперь и правда стратег и правитель. Даже Палак это признал.

Мысли о еде так заполнили голову, что говорить он уже не мог. Только почувствовал, что слишком устал и слов не осталось. Так что Лик просто стоял, смотрел на рощицу и думал

Хотя что в этой рощице ценного? Разве что муравейник с закопанной головой. Неужели Палак решит украсть себе голову убитого Кадуита…

А вдруг решит? Например, Давкет устроил целую войну за отрубленную голову Анахарсиса. Головы верных вассалов тоже хранят, они могут пригодиться для гаданий.

Значит, голову придётся забрать с собой. Когда доберёмся до Крабовой Бухты, поищем другой муравейник.

Глава 5. Камни просятся в небо

15

Путь Каллиопы лежал через лес.

Плоская, как стол, равнина вокруг Калимены переходила в огромный лес, что тянулся на полдня пути. Он считался проклятым. Для гераклейцев из бухты он был слишком далеко, а скифы пока не придумали, как его обустроить. Пока была только расчищенная грунтовая дорога, достаточно широкая, чтобы проехала телега. С тех пор, как Палак стал царём, её каждую весну очищали от молодой поросли.

Деревья скрыли городские стены и оставили Каллиопу наедине с мыслями.

Заросли над головой становились всё гуще, а путь – всё темнее. Казалось, на неё надвигается огромная грозовая туча и Каллиопа невольно поёживалась, предчувствуя дождь.

Хоть бы разбойники напали! Их весело будет убить!

Интересно, что мы увидим, когда войдём в город? Каллиопа никогда не была внутри Калимены. Сейчас, во время визита, она успела разглядеть только стены. Но бывшая рабыня полагала, что то, что внутри стен, не сильно отличается от того, что она видела в теперь покорённой Ольвии.

Дома с фасадом из камня, плотно подогнанного и закреплённого глино. Внутренние стены глиняные, с прослойками золы.

Скорее всего, город достаточно богат, чтобы на кровлях была черепица. Агора вытянута вдоль берега и похожа на торговую улицу. Там, наверное, даже пахнет, как в Ольвии....

В первые дни после освобождения Каллиопа мечтала сменить имя и поскорее забыть язык своего рабства.

Потом это прошло. И сейчас она уже гордится тем, что видела изнутри эти гнилые прибрежные города. А имя настолько к ней подходило, что им впору было гордиться.

Каллиопа, что означает “красноречивая”, – это имя музы, которая помогала мудрецам и сказителям. Девушка не очень понимала, зачем гераклейцы называют некоторых богинь музами, и ей так и не предоставилась случая спросить. Для себя она решила, что религия гераклейцев так же противоречива и запутана, как и их торговые дела.

Но также каллипами, уже от скифского слова, называли ольвийских скифов, которые настолько привыкли к городской жизни, что даже дома говорили по-гераклейски и давали детям чужие имена.

В Ольвии скифы-каллипы составляли большинство жителей. Их избранные по кварталам вожди играли как хотели городским советом и только постоянные внутренние распри не давали им захватить в городе власть.