ЛЮБИТЬ НЕЛЬЗЯ УБИТЬ

Любимое время у человека не лето, не зима, а отпуск. Мы с женой планировали его заранее, как правило, за несколько тысяч километров от дома. В тот раз решили побывать в Лионе, во Франции. Собственно, там мы уже были раньше, супруга неоднократно, а я один раз, несколько лет назад. Однако, это был особый случай.

Дело в том, что мне нравилось читать собрания сочинений французских прозаиков XIX века. Прекрасная библиотека досталась в наследство от родителей. В шестидесятые годы они подписывались на приложения к журналу «Огонёк» и получали книги по подписке. Собрания сочинений я читал от первой страницы первого тома до последней страницы последнего тома, включая биографию автора, его письма, комментарии к тексту и другие приложения. Именно так получал максимальное удовольствие. Пока читал, хорошо узнавал автора, он становился близким другом, общение с которым приятно скрашивало досуг.

Тот год для меня был годом Проспера Мериме. В одном из томов, при описании посещения автором Лиона, содержались сведения о необычной картине кисти Рубенса. Мы с женой решили посмотреть эту картину. По опыту знаю, что когда есть определённая цель, то путешествие становится вдвойне интересней.

Итак, скоростной поезд ТЖВ доставил нас из Парижа в Лион на знакомый вокзал Перраш. Остановились рядом в гостинице «Кампаниль» и на другой день пошли искать музей. Он оказался расположенным на площади, восточную сторону которой занимал фасад мэрии города, а сам музей разместился на северной стороне в старом здании бывшего монастыря. Картину Рубенса сразу увидели на втором этаже в большом зале. Это было огромное полотно, закруглённое сверху, размером примерно 3 на 4 метра, и оно занимало весь простенок. С двух сторон находились проходы в следующий зал. Картина оказалась точно такой, как её описал Мериме 170 лет назад. Захотелось узнать её историю, но на стойке информации у входа сказали, что сведений об этой картине у них нет. Не было репродукций или другой информации и среди литературы в коммерческом отделе.

Ну да ладно, – подумал я – потом прочитаю в Интернете.

Так и сделал после возвращения из отпуска. Выяснилось, что музей имеет подробный сайт на многих языках мира, даже на саха, который содержит перечень всех картин Рубенса, представленных в экспозиции, а вот именно эта картина в перечне отсутствует. Направил запрос в музей по электронной почте, но ответа не получил, и история стала попахивать детективом.

Через пару лет мы с женой решили встретить Новый год в Вене. Время поджимало, а где находится консульство Австрии в нашем городе, узнать не могли. Поэтому решили взять шенгенскую визу привычным способом во французском консульстве, а уже из Франции махнуть в Вену. И вот, самолёт «Эйр-Франс» благополучно доставил нас из Амстердама в Лионский аэропорт «Сент-Экзюпери». На этот раз остановились в «Гранд отель Меркур Шато Перраш», в том же районе и снова отправились в музей. Картина на месте, а вот информация, по-прежнему, глухо заблокирована.

Впоследствии я думал об этом, специально читал литературу о жизни и творчестве Рубенса и, кажется, нашёл ответ на вопрос – как так случилось, что огромная картина великого художника уже, как минимум, 170 лет висит в музее, а сведений о ней нет?

Думаю, это дело понравилось бы моему любимому герою Шерлоку Холмсу.

– Да, это интересное дело, Ватсон.

– Вы о чем, Холмс? Вряд ли о книге, которая лежит перед вами. Уж больно она старая на вид и, к тому же, на французском языке. Кстати, я не знал, что вы читаете французские романы в оригинале!

– В выводах из своих наблюдений, дорогой друг, Вы сделали две ошибки. Во-первых, как Вам известно, моя бабушка француженка и, поэтому, французский язык в нашей семье был вторым после английского, а для меня в детстве, так, пожалуй, и первым. Во-вторых, даже англичанин, по-моему, может понять, что заголовок этой книги «Карне де вуаяж» означает «Путевой дневник», а не название романа. Книгу привезли из посольства Франции вместе вон с тем письмом, которое лежит на столе по правую руку от Вас. Можете его прочесть, оно написано по-английски.

После прочтения Ватсон отложил письмо в сторону.

– Очень рад Холмс, что министерству культуры Франции понадобились Ваши консультации по вопросам живописи. Не знал, что Вы такой большой эксперт в этой области. Впрочем, помню, что в Баскервиль-холе Вы без труда отличили портрет кисти Неллера от портрета кисти Рейнольдса.

– Не преувеличивайте мои скромные способности, дорогой друг, я мало что смыслю в колористике и композиции. Тут речь идёт о сюжете картины, точнее, о его криминальных аспектах. Меня просили высказать своё мнение по вопросу – Стоит ли выставлять на всеобщее обозрение одну из картин Рубенса, или лучше её хранить в запасниках для узких специалистов?

Сначала мне предложили сообщить своё мнение в краткой записке, на что я ответил, что для этого потребуется поездка во Францию и месяц времени. Человек из посольства, с которым я разговаривал, удивился и спросил:

– А если бы Вас попросили изложить свои мысли устно и без всяких ограничений, сколько времени заняла бы подготовка?

Мой ответ:

– Да хотя бы прямо сейчас! Понимаете, краткая записка – это документ, основанный на большой предварительной работе. Именно такое мнение специалиста имеет цену и накладывает на него ответственность. А рассуждения, типа «с одной стороны… но с другой стороны…» бессмысленны и безответственны. В посольстве согласились с моими доводами и вот, дорогой друг, нам оплачивают командировку во Францию.

Надеюсь, Вы можете составить мне компанию, ведь я специально настоял на том, что мне нужен помощник. Если не можете, то, всё равно, поезжайте. Кстати, эта книга не путеводитель, а издание официального отчёта Проспера Мериме, написанное полвека назад для министерства культуры. Так как, едем? Ваша медицинская практика допускает длительное отсутствие?

– Думаю Холмс, что это возможно, только мне потребуется несколько дней, чтобы навестить пациентов и договориться с другими врачами о замене.

– Отлично, значит, через неделю едем в Лион. Это почти юг Франции. Иногда Лион называют кулинарной столицей страны, так что наше путешествие, надеюсь, будет приятным во всех отношениях.

Уже наступил сентябрь, но в тот день Ла-Манш был относительно спокойным. Свежий ветер дул со стороны Северного моря. Стоя у перил на прогулочной палубе, Холмс наблюдал за альбатросами и слушал воспоминания Ватсона о Восточной кампании, в которой тот принимал участие как военный врач.

Ватсон приводил примеры, когда люди с риском для жизни спасали товарищей. Что ими двигало? Они ведь толком даже не знали людей, за спасение которых готовы были отдать свою жизнь. Действовать приходилось быстро, без взвешивания рисков, на уровне инстинкта – надо спасать и всё! Конечно, попадались трусы, но их, как правило, первыми доставали пули противника или даже от выстрела в спину. Подводя итог, Ватсон сказал:

– Я так думаю, Холмс, что в основе поведения человека в момент опасности лежит подсознательное стремление к сохранению своей личности. Причём, не столько тела, как души. Ведь если человек бросит людей в беде, то его личность разрушится, и жить ему потом будет хуже, чем умереть.

– Глубокая мысль, дорогой друг, – заметил Холмс, – кстати, думаю, что она имеет прямое отношение к цели нашей поездки.

Из Кале друзья на поезде прибыли в Париж, где не стали задерживаться. На Северном вокзале взяли экипаж и через центр города отправились на Лионский вокзал. Удобно разместились в вагоне первого класса, пообедали и, уже когда за окном поплыли поля Бургундии, продолжили разговор.

– У этого дела, Ватсон, главным является моральный аспект. Как детектив-консультант я на практике не всегда следовал букве закона. Так не должен поступать Лестрейд или другой профессиональный полицейский. А вот мне доводилось иногда отпускать преступника, конечно, если преступление не имело трагических последствий, и личность человека внушала доверие. Считаю, что иногда отпустить человека – это то же самое, что его спасти. Вы же помните, как одна дама из «лучших» побуждений выкрала у мужа служебный документ и передала его шантажисту. Только по случайному стечению обстоятельств нам удалось вернуть документ на место и предотвратить катастрофу. А теперь, представьте, что было бы, если бы я, руководствуясь буквой закона, передал дело в полицию. Да этот муж умер бы от горя, а его жена зачахла в тюрьме. Пришлось стать укрывателем преступника. Зато теперь они счастливы и, думаю, урок хорошо усвоен.

Утром, уже в гостинице, друзья сидели за завтраком или «маленьким обедом», как говорят французы. Ватсон высказал удивление, что персонал гостиницы не говорит по-английски. На что Холмс ответил:

– Удивляться тут нечему. Столетняя война прочно заложила у французов неприятие англичан и наоборот. Даже в галерее Мадам Тюссо, единственная восковая фигура, которая доступна для осмотра без билета, это Наполеон. Вы, наверное, обратили внимание, что он стоит у входа в кассовый зал и скорбно смотрит на макет битвы при Ватерлоо.

Кроме того, французский язык очень музыкальный, и это находит отражение в восприятии других языков. На французское ухо английский язык действует так же, как на ваше ухо скрип гвоздя по стеклу. Поэтому, если хотите расположить человека к себе, то говорите по-французски. А когда не знаете, как что-то сказать, спросите у меня. Подскажу потихоньку. Только не называйте официанта «гарсон». Вообще-то, это слово означает «мальчик» и кого-нибудь может обидеть. Советую попробовать мягкий козий сыр. Это вкусно.

После завтрака Ватсон выразил желание сразу идти в музей, но Холмс возразил, что спешить не следует, так как это повредит главной цели поездки – понять, какое впечатление производит картина на посетителей.

– В запросе министерства речь идёт о тех людях, которые видят её впервые. Поэтому, по возможности, самим надо стать такими, вжиться в образ, для чего лучше сначала познакомиться с историческими местами города, прочувствовать его особенности, поговорить с горожанами. Это ведь уникальный город. Пожалуй, он единственный в мире, где не было разрушительных событий вроде осад, пожаров, наводнений или неуёмной страсти властей к перестройкам как в Париже, например. Поэтому и римские сооружения, и средневековые дома сохранились очень хорошо. Расслабьтесь, дорогой друг, нас не преследует Мориарти.