– Я довезу тебя до метро, – согласился он. – Мне казалось, с такими людьми, как ты, будет проще разговаривать.

– С какими – такими?

«Похититель» замолчал, наверное, подыскивал правильное выражение. Лиза не стала его торопить и незаметно переложила телефон, чтобы легче было до него дотянуться. Ее манипуляции не остались незамеченными, но собеседник ничего не сказал по этому поводу.

– С теми, кто уже столкнулся с неординарным. Об этом ведь не так просто кому-нибудь рассказать. Я думал, ты будешь, самое меньшее, озадачена…

– Я озадачена! – гневно перебила его Лиза. – Потому что пока что это все похоже на похищение! Но я, так уж и быть, постараюсь забыть номер твоей машины, если ты высадишь меня немедленно!

– Ты сказала, тебя нужно подвезти до метро.

– Я передумала, – фыркнула Лиза и, когда «похититель» начал сбавлять скорость, махнула рукой: – Ладно уж, до метро так до метро. Но не разговаривай со мной больше! Я боюсь умалишенных.

– Можно я хотя бы представлюсь?

– Нет.

– Если тебе нужна будет помощь…

– Нет! – пискнула Лиза почти истерично. Она отвернулась к окну и сильнее вжалась в сиденье, как будто это могло сделать ее менее заметной.

Уже стоя на эскалаторе, считая собственное сердцебиение, Лиза подумала, что вела себя не очень нормально (хотя насколько нормально можно вести себя в такой истории?). Она нутром отвергала контакт с новым знакомцем. Точно так же, нутром, ее влекло к Аделаиде.

Могли ли эти обстоятельства быть связаны между собой? Если да, то в какую историю она влипла?

На следующий день в школе случилось то, что случилось. Кто-то проболтался о вылазке кружка «Перо и Ворон» на кладбище. Разумеется, беда Лизу не обошла стороной.

Филиппа редко вызывали в школу. Хоть Лиза и не была пай-девочкой, она изо всех сил старалась, чтобы ситуация не выходила из-под контроля. Но в этот раз на ее стороне не оказалось ни красноречия, ни госпожи Удачи.

Брата вызвали сразу, без посредничества Лизы, поэтому у нее не было шанса объясниться. Да и как тут объяснишься?

Когда Филипп вошел в кабинет директора, Лиза не стала оборачиваться: ей было стыдно.

Директриса чинно поприветствовала его. Лизе было сложно представить, каково это – видеть в своих бывших учениках взрослых людей. Ведь Филипп сам вырос за этими партами, и рос, говорят, не самым прилежным образом. А теперь посмотрите на него: курица-наседка для непутевой сестрички, да еще и в люди выбился.

Филипп прошел в кабинет директора и занял место подле Лизы. Он не щелкнул игриво ее по плечу, как делал обычно. Встревоженный воздух донес до обоняния Лизы едва ощутимый знакомый одеколон. Обычно это означало «спокойствие». Теперь это была «тревога».

Лиза не выдержала и бросила на Филиппа затравленный взгляд. Его профиль – правильный, благородный (а ведь Лиза помнила его прыщавым подростком, как и седовласая женщина, сидящая напротив них). Цепкий взгляд ярких серых глаз (насколько вообще могут быть яркими серые глаза) был направлен на директрису и представлял человека, который готов к конструктивному… нет, не диалогу. Торгу.

Усевшись на переднее пассажирское сиденье, Лиза вяло натянула ремень безопасности.

– Сердишься? – Она искоса поглядела на брата.

Филипп ответил не сразу. Отрегулировал зеркала заднего вида (дольше обычного). Монотонно защелкал поворотник.

– Не сержусь, лисенок, – сказал он наконец ласково. – Просто расстроен. Я полагал, что смогу избежать всех ошибок взрослых.

Они тронулись, а затем молчали целых два поворота. Лиза не знала, как оправдаться, да и нужно ли было вообще оправдываться? Просить прощения? Сделать вид, что ничего серьезного не произошло, и попытаться разговорить брата на другую тему?

Лиза приоткрыла рот, но, взглянув на сосредоточенное лицо Филиппа, тут же его закрыла.

И тут ее прорвало. И чем дальше заходил ее рассказ, тем бредовее он звучал для самой Лизы. Когда она говорила, то сама себе не верила. Потому что… потому что сама не могла проследить логику своих поступков. Почему она пошла на кладбище вместе с этими придурками? Почему выбрала именно этот ритуал – ведь его даже не было в той дурацкой книге. Как она вообще додумалась выцарапать собственное имя под крылом у статуи, да еще окропить ее своей кровью?

Филипп был крайне аккуратным водителем, поэтому, когда он резко ударил по тормозам, Лиза не удержала удивленного вскрика. На мгновение ее оглушил возмущенный сигнал позади следовавшей машины. Он же и привел Лизу в себя. Ну вот, приехали. Теперь они отправятся не домой, а в лечебницу.

А брат тем временем смотрел на нее, как будто впервые в жизни увидел.

– Ты ведь не подшучиваешь надо мной? – спросил Филипп, едва ли не с детской обидой.

Лиза остро ощутила нехватку обращения «лисенок» и, сглотнув, покачала головой.

– Хорошо. Тогда диктуй адрес этой… Общаги.

– Зачем это? – растерялась Лиза. Реакция брата сперва ее успокоила, но теперь она ощущала необъяснимую тревогу. Зачем ему видеть Аделаиду? Чтобы убедиться, что Лиза не врет? Нет-нет, ведь он только что ей безоговорочно поверил. Чтобы… что? Под сосредоточенным взглядом Филиппа она стушевалась. – Я не запомнила адрес. Но, кажется, я помню дорогу.

Лиза понятия не имела, как отнесется Аделаида к внезапному гостю. Они не обсуждали такое. В смысле это подразумевалось само собой: ожившая статуя, которую Лиза должна скрывать и оберегать ото всех. Позднее бы наверняка выяснилось их особое предназначение и прочая и прочая. А теперь о ее существовании знает не только Лиза, но и Филипп, и тот странный парень.

На самом же деле это было ужасно трудно – держать в себе такие секреты. Невольно начинаешь задумываться, а все ли хорошо с твоей головой. Ведь друг, о котором знаешь только ты, – воображаемый друг. Лизе очень не хотелось сходить с ума, притом так, чтобы об этом никто не знал. Даже Филипп… особенно Филипп. Уж лучше вовремя обратиться к специалистам.

Но реакция брата была потрясающей. От слова «потрясение». Лиза всегда знала, что он ей доверяет, но чтобы настолько!

– Аделаида? Это я, – Лиза постучала в номер «54». Дверь распахнулась резче, чем Лиза ожидала.

– А я все гадала, придешь ты или нет! – певуче протянула Аделаида и втянула Лизу внутрь. Кажется, она попыталась сделать это нежно, но девушке почудилось, что в каменной хватке у нее треснули кости.

Аделаида так и светилась от счастья. Насколько подобное выражение применимо к статуе, разумеется. Ожившей статуе. Она была выше Лизы примерно на голову, лицом красивее как минимум в три раза и с такой ангельской статью, что девушке невольно становилось не по себе. От Аделаиды буквально исходили волны восторга, доброжелательности и одухотворенности.

Единственное – что-то в ее облике изменилось. Лиза застыла на месте.

– Честно говоря, я думала, что умру тут со скуки, – призналась Аделаида, и Лиза узнала в ее голосе собственные интонации.

Когда она повернулась к Лизе спиной, девушка уставилась на два неровных скола у статуи на лопатках – Аделаида обломала себе крылья. Только тогда Лиза заметила, что комната, в которой она находилась, была больше похожа на мастерскую резчика по камню, нежели на скромную комнату в общаге.

Куски мрамора были разбросаны повсюду, но Аделаида обращала на них внимание ровно столько, сколько бы Лиза на выдернутые расческой волосы.

Заметив изумленный взгляд подруги, Аделаида фыркнула:

– Ну не всю же жизнь я буду сидеть запертой в четырех стенах! Только представь, что будет, если я выйду в мир с крыльями за спиной.

То есть что она каменная с ноготков на ногах до самой макушки, ее не беспокоило? Только крылья? Серьезно?

– О-о-о, а кого это ты с собой привела? – Лиза почувствовала, как Аделаида напряглась, словно кошка, ожидающая нападения сильного хищника. Отвратительное ощущение, но Лиза как будто напряглась вместе с ней.

Они стояли в молчании достаточно долго. Достаточно, чтобы заметить, что настороженность Аделаиды по отношению к Филиппу меняется заинтересованностью. Достаточно, чтобы почувствовать себя третьей лишней.

– Ты, должно быть, Филипп? – Статуя первая прервала ужасающую тишину. – Лиза про тебя рассказывала.

Дежурная фраза – дань вежливости – показалась Лизе наглой ложью.

– Аделаида, – сказал брат, и статуя прикрыла глаза, как будто ее только что благословили.

А затем к Лизе как будто подобрался злой великан и стукнул девушку по голове. Это случилось, когда Филипп повернулся к ней, как будто только что вспомнив о ее существовании:

– Лиза, оставь нас одних ненадолго.

– Что?

– Ты меня слышала.

– Но это бессмысленно! Я ведь… мы ведь пришли вместе! Я ведь тебе ее показала! – Лиза отдавала себе отчет, что ведет себя как расстроенный ребенок, которого выгоняют из комнаты из-за взрослого разговора.

Филипп бросил на нее совершенно незнакомый взгляд. Так он на нее не смотрел даже в далеком детстве, когда грозился сдать в детский дом.

Лиза повиновалась, съежившись, утопила голову в плечах. И вышла в пахнущий ремонтом коридор.

Минуты тянулись как на экзамене в ожидании результатов за тест. Сперва, гонимая чувством несправедливости и великой обиды, Лиза хотела подслушать разговор брата и статуи. Но стены оказались толстыми, не в пример большинству современных новостроек. Так что единственное, что ей оставалось, – отмерять расстояние от лифта до дальней стены.

Когда Филипп позвал сестру обратно в номер, Аделаида посмотрела на Лизу, как кошка на открытую банку с консервами.

– Мы с твоим братом сошлись на мнении, – пропела Аделаида, – что ты должна нести ответственность за того, кого оживила.

Лиза вопросительно изогнула бровь.

– Я о крови, которой ты меня питаешь. Раз уж Филипп узнал о нашей с тобой связи, мне стоило спросить у него разрешения. И он позволил тебе быть моим донором. Разве не замечательно? У меня есть право жить, и очень скоро мы станем сестрами!

Что за бред?!

Лиза резко обернулась к Филиппу, но тот лишь повел плечами:

– Я подожду тебя в машине.

И был таков. Лиза хотела тут же пуститься за ним следом, но Аделаида тихонько кашлянула. Этот звук привел девушку в чувство.

Разумеется, как она могла забыть? Ведь всего минуту назад ее ткнули в это носом, как собачонку.

Стянув с плеч рюкзак, Лиза с неохотой достала перочинный нож, который так и не отдала Рите Голубевой. Она провела ножом по коже – аккурат под первой раной.

Домой с Филиппом Лиза ехала в гробовом молчании.

Ночами Лизу стали посещать тревожные сны. Наутро их содержание она плохо помнила, к счастью. Но вот чувство необъяснимой тревоги посещало ее все чаще.

Поэтому синяки у нее под глазами становились заметнее. Рукава рубашек с кофтами – длиннее. Несмотря на то что в Питер заскочили жаркие деньки, Лиза не могла позволить, чтобы кто-нибудь увидел ее порезы. А их становилось все больше.

Каждый раз Лиза задавалась вопросом, почему она режет себя именно таким образом? Стройным рядком, будто засечки на стене, подсчет дней. Не теребит старые порезы, не высекает их на менее заметных местах. Той же логике она наверняка следует, когда изо дня в день приходит в Общагу навещать Аделаиду. А логикой этой зовется чужая – каменная – воля.

– Спасибо!

Лиза удивленно моргнула и вскинула голову. Из глубокой задумчивости ее вывел певучий голос статуи.

Она стояла посреди комнаты в платье насыщенного синего цвета. Поскольку наряд был с Лизиного плеча, платье новой обладательнице оказалось слегка коротковато. Но та, кажется, была только рада посветить длинными молочно-белыми ногами, с каждым днем приобретающими всю большую гибкость.

– Пользуйся, – сказала Лиза без особого энтузиазма. Ей захотелось бросить нечто колкое, мол, все равно она эту тряпку не носит, хоть так пригодится. Но нет – это было ее любимое платье.

Комната, которая раньше выглядела ничуть не лучше побеленного холла, стала приобретать очертания и индивидуальность. Находиться в ней было одновременно приятно и омерзительно.

На самом деле все Лизе здесь импонировало, начиная от светло-бирюзовых стен и заканчивая пузатыми кружками из «Старбакса». Аделаида деликатно заимствовала (воровала) ее вкусы. Здесь еще не висели постеры любимых сериалов и не валялись корешками вверх коллекционные издания графических романов. Быть может, эту часть Лизиной личности она забирать и не собиралась, так как считала наименее ценной? Что ж, тогда Аделаиде не много останется: жизнь гика полностью ему не принадлежит, а кочует от фандома к фандому.

Но должно ли это волновать Аделаиду? У нее ведь теперь был Филипп.

И осознание именно этой беды Лизу и уничтожало.

Она поняла, что крах пришел несколько дней назад. Тогда она впервые застала Филиппа здесь, у Аделаиды. Застала – звучит так, словно она застукала их за непотребством или в постели.

Красивая спина Аделаиды была обнажена, а Филипп со знанием дела отшлифовывал безобразные неровные выступы – остатки отломанных крыльев. И вроде бы – что в этом такого? Но Лиза ощущала, как будто присутствовала при каком-то откровении.

– Ну что ты куксишься, как шестилетка? – С неприсущей каменному изваянию плавностью Аделаида присела рядом с Лизой, закинула ногу на ногу. Так, что даже Лиза не смогла удержаться от взгляда на слегка приподнявшуюся юбку. – Неужели ты ревнуешь, что в вашей с братом жизни появился кто-то третий?

– Ревную, – честно призналась Лиза. – Но не в этом дело.

То, что она произнесла, стало открытием для самой Лизы. А вот Аделаида, кажется, не повела и бровью. В ее белесых глазах плескался восторг и предвкушение. «Ну же, скажи это вслух, дурочка, облеки свои страхи в реальность» – говорил этот взгляд. Лиза тряхнула головой и поднялась. Достала нож и сделала порез, новый – возле локтя.

– Филипп заедет ко мне после работы, – крикнула Аделаида ей вслед. – Думаю, ты можешь не ждать его сегодня к ужину.

Мраморная стерва была права. Филипп не приехал даже к самому позднему времени, к которому он возвращался с работы.

Лиза минут пятнадцать сидела с набранным, но не отправленным сообщением: «Ты где? Ждать к ужину?»

Какой она покажется – наивной или упрямой? Ведь ясно же, где он. И ясно, что к ужину ждать не стоит. Она откинула в сторону телефон, так и не нажав на «отправить».

Лиза разжарила пельмени, отпивая колу из горла двухлитровой бутылки. Есть ли смысл соблюдать приличия – все равно никто ничего не скажет.

Пережевывая подгоревшее тесто, Лиза долго выбирала сериал. Затем взялась за джойстик, вошла в игровой магазин и принялась искать, на что можно потратить деньги. Не удовлетворившись, она покосилась на стопку купленных и не прочитанных книг, но и эти «сокровища» ее не впечатлили.

В конце концов Лиза заварила чай и, укутавшись в плед, уткнулась носом в диван. Да так и уснула.

Сон ей снился нехороший, если это был вообще сон. Лиза проваливалась в тревожные воспоминания.

Ей пять, и она лежала на этом же самом диване. Только сейчас она ждала возвращения Филиппа настолько сильно, насколько раньше его боялась.

Прошел примерно месяц с похорон.

Лиза перестала сбегать под крыло статуи с соседнего надгробья.

Она не нужна была брату – за шестнадцать лет он привык быть единственным ребенком в семье. Его эгоизм, надменность и пренебрежительное отношение к младшей сестре кое-как держались на поводке родителями. Но после их смерти поводок порвался, и то, что делало их семьей, рухнуло как карточный домик. Сбыть ее с рук? О, Лиза до сих пор не сомневалась, что он мог это сделать! И сделал бы. Если бы… если бы не…

В одну ночь все изменилось, как по щелчку. Уснув однажды на диване, проснулась Лиза в своей постели, заботливо укутанная в одеяло. С кухни были слышны вкусные запахи.

С тех пор Филипп ни разу не поднял на младшую сестру ни руки, ни голоса. И речи об устрашающем детском доме больше не заходило никогда.

Проснувшись, Лиза не хотела открывать глаза. Надеялась, что, как и в детстве, чудесным образом окажется в кровати. Но реальность била яркими солнечными лучами в окна гостиной.

Лиза лениво скатилась с дивана и прислушалась к звукам в квартире. Затем на цыпочках подкралась к комнате Филиппа и заглянула внутрь. Кровать была идеально заправлена: либо он не приходил, либо приходил, но рано ушел. Лиза бросила взгляд на часы. Еще одно открытие с утра пораньше: она безбожно опоздала в школу.

Что ж, и стоит ли в таком случае торопиться?

Лиза долго провозилась со сборами. Не то чтобы она действительно решила прогулять занятия, просто так вышло (футболка сама себя не погладила, спонжи для тональника затерялись на дне косметички, сыр оказался низкопроцентным и плохо плавился в микроволновке).

Когда Лиза все-таки вышла из дома, то поняла, что в школу все-таки не попадет.

Прямо у ее парадного – наглость какая! – стоял тот самый псих-похититель. И не просто стоял – стоял пафосно: облокотившись на машину, выкуривая сигарету.

– Нужно поговорить, – сказал он. Снова этот раздражающий акцент.

– Вот так вот, да? Даже без «здрасте»? – насупилась Лиза.

«Раздражающий акцент» смерил ее взглядом, оценивая. А затем ожидая. Но Лиза стояла на месте – просто смотрела на него и улыбалась.

Пожалуй, в этот раз она была готова поговорить.

Лиза заказала карамельный латте и выжидающе уставилась на «раздражающий акцент».

– Ян Новак, – сказал он, словно бы прикинул, сколькими прозвищами Лиза могла величать его в голове.

Она же прыснула, показательно сдерживая смешки.

– Постой-постой, я даже знаю, что ты сейчас скажешь! Ты…

– Из пражской алхимической семьи, – Ян не позволил ей закончить за него.

Лиза откинулась на спинку кресла и неожиданно для себя самой приняла серьезный вид. Если отбросить в сторону здравый смысл (она кормит живую статую кровью – какой тут здравый смысл?!), то этот пазл можно сложить в одну картинку. С одной стороны – каменное изваяние, которое ожило каким-то магическим образом. С другой – парень из Праги, который за ним охотится.

– Много лет назад наши семьи нашли небольшое месторождение редкого вида мрамора, из которого вывели новую породу големов. Они были гибкими, выносливыми, долговечными и разумными. Наши скульпторы придавали им форму ангелов, как будто крылья могли бы их облагородить и замаскировать ту суть, которой они являлись.

Ян прервался, когда официантка принесла их заказ.

Легко живется магическим конспираторам в современном мире. Рассуждаешь о чертовщине на полном серьезе, но примут тебя не за сумасшедшего, а за гика.

Лиза хлебнула кофе, игнорируя принесенную трубочку.

– Если тебя это утешит, от крыльев она совсем не в восторге, избавилась от них при первой возможности.

Если Ян и обратил на ее слова внимание, то виду не подал.

– Как оживляли алхимики големов, думаю, для тебя уже не секрет.

Лиза покосилась на левую руку и спрятала ее под стол, словно такой жест мог что-то изменить.

– Но со временем стало понятно, что цена за такой дар непомерно высока. Человек, кормящий статую своей кровью, каплю за каплей отдает голему собственную жизнь. Если ты продолжишь кормить эту тварь, то умрешь, а она займет твое место.