Лучше всего любовь сохраняется на фотографиях…
© Автор неизвестен
Вопрос взаимоотношений с девушками я считаю интимным, но все же хочу приоткрыть завесу моей тайны. Свою первую любовь я помню как сейчас. Это была девочка с голубыми волосами. Шучу, конечно, я же не Буратино, в конце концов, хотя меня и называли пару раз деревянным, один раз на математике, другой на физкультуре. Так вот, я, пожалуй, расскажу, как я ее увидел. Говорят, что все люди без исключения помнят свою первую любовь. Я как раз тому подтверждение. Помню, помнил и, наверное, буду помнить всегда.
Мне было тогда девять лет. И пусть этот возраст не кажется смешным, потому как чувства-то там были посерьезней атомной бомбы. Просто эти чувства были первыми, поэтому так запали в душу. Я помню это очень отчетливо, но в тот момент я не знал, как справиться с этим мощным эндорфиновым потоком… или что еще у меня там в крови. Одно я усвоил твердо. Любовь – это локомотив, тащит нереально! Я смотрел на нее и больше всего на свете хотел прийти в себя. Если кто-то менял свое сознание за счет разных химических элементов, тот знает, что когда твое состояние резко меняется, не то чтобы становится плохо, просто становится необычно, и естественным, как мне кажется, желанием является как можно скорее все привести все в норму. Но только до того момента, пока не привыкнешь. Так получилось и здесь. Поначалу меня шатало, глаза слезились, настроение менялось от хорошего к плинтусному и обратно. Перед глазами плавали красные круги, дыхание было неровным. Более того, я никак не понимал, как мне обуздать эту силу и взять ситуацию под контроль.
Так продолжалось несколько дней. Потом эти чувства стали привычными, но появились другие. Те, которые причиняли мне боль. Это была гадюка-ревность, сопровождаемая: «А что же скажут парни?» Потому как дружить с девочками, да еще в младших классах, было не то что западло, было вообще за гранью нормального понимания. И с того времени, как во мне поселились доселе незнакомые мне чувства, я стал сам не свой. Появилась какая-то двойная жизнь. Я делал то, чего на самом деле не хотел. Обзывался, не здоровался, кривлялся. Каждый раз внутри что-то сжималось, когда кто-то смел выкидывать что-нибудь в ее адрес. В общем, не жизнь, а сплошная мука. Естественно, поделиться я ни с кем не мог. Как минимум потому, что я реально не знал, чем делиться, да и как. А во-вторых, я очень боялся этих новых и настолько сильных чувств, что не дай бог, кто запачкает их своими грязными ручищами. Это была моя вера, моя любовь и мои надежды. Так могло длиться до бесконечности, но, хвала небесам, однажды я получил маленький бумажный сверток, в котором среди бледных тетрадных клеток светло-зеленым маркером было написано: «Я тебя люблю». То, что со мной произошло в тот момент, можно сравнить разве что с термоядерным взрывом. Кровь бежала по венам со скоростью света, обжигая мои сосуды, сердце билось так, что дыхание не успевало за ним, и эти проклятые красные круги – точно такие, которые появляются на солнце, когда резко выходишь из темного подъезда. Что тут скажешь? Я, мать его, ослеп.
И вот я, уже видный парень, шел и слегка насвистывал по вечернему Ленинграду. В руках держал букет цветов, в кармане лежала пачка презервативов, в зубах дымилась сигарета. Я почему-то всегда поднимал воротник на своем замшевом пиджаке. Не знаю, может, понт какой, может, придурь, но мне всегда казалось, что так я выгляжу, как настоящий мачо. Белые ночи, легкий речной бриз, подъездная вонь… Собственно, вот и все прелести вечернего города.
– Она, наверное, издевается. – Смотря на часы, я нервно кусал губу. Специально дождусь только для того, чтобы в глаза ее лживые посмотреть. Терпеть не могу опозданий.
С одной стороны, может показаться, что я достаточно суров и принципиален, но это далеко не так, а точнее, совсем не так. Я настолько боялся, что она не придет, что мысли покинуть назначенное место отсутствовали напрочь. Я злился, но стоял и ждал. И лишь глаза мои бегали по сторонам в поисках знакомого и такого желанного силуэта. Я помню, как совсем маленьким так же стоял на холодной улице, смотрел куда-то в пустоту и медленно, но очень отчетливо произносил эти слова:
«Что ж, наверное, она права, ты ее больше достоин». Боже, сколько страданий вынес тогда этот маленький человек, сколько мук и боли ему пришлось пережить. Я до сих пор никак не возьму в толк, почему же тогда этот совсем еще ребенок не сказал никому даже словечка. Почему же не пришел, к примеру, к маме или папе и не выговорился им? На этот вопрос, пожалуй, нет ответа и сейчас, но то, что шрам остался на всю последующую жизнь, это факт. Так и спустя годы – стоишь, ждешь, а внутри тревога: «А вдруг кинет? Вдруг не придет?
Вдруг сейчас скажет, что я ей не нужен?» В этом месте любой психолог сказал бы, что тут налицо психотравма – перенесенная в детстве и плотно засевшая занозой где-то в районе груди, она путешествует с нашим героем по жизни. Конечно же это так. Но и что от этого? Я даже не пытаюсь ее вытащить. Мне кажется, она вросла в меня еще одним дополнительным ребром и теперь является частью моего скелета. Что там лечит время, я не знаю, скорее всего, понос и желтуху, но вот душевную боль изгнать, наверное, сможет только экзорцист.
– Гришенька, пончик мой, прости, родненький, ну ты же понимаешь, что я спешила как могла? – пролепетала своим тоненьким голосочком, назовем ее условно, Жоржетта. – Я безумно устала и очень, ну просто очень хочу есть. Ты же не злишься, правда?
Да пошла ты в жопу! Ты чего думаешь, я тебе мальчик на побегушках? Мне что, заняться нечем, как тебя овцу тут по полтора часа дожидаться? А? Да в рот мне ноги, чтоб я еще раз на тебя повелся? Ищи дурака, я тут так просто тебя дождаться хотел, чтоб в рожу твою наглую плюнуть. Что? Не бросать тебя? Ты вообще в своем уме, ты думаешь, я за такое динамо на руках тебя носить буду?
– Да, конечно, не злюсь. Что же я, не человек? Не понимаю, что ли. У всех бывает. Куда кушать-то пойдем? Может, итальянского чего-нибудь?
– Гриш, ты самый лучший!
– Я знаю. Только давай в следующий раз ты не будешь опаздывать, а то я бы приехал позже и не тратил бы свое время. Договорились?
– Ага, Гринь. А сколько ты зарабатываешь?
– Ты сейчас слышала, что я тебе сказал?
– Конечно. Я что, дура? Ты можешь приехать и позже, я тебя услышала.
В тот вечер все закончилось оральным сексом в туалете одного из кафетериев. Жоржетту я видел после всего однажды, она выходила из туалета с каким-то корейцем. Интересно, чем же заинтересовала ее его корейская морковка? Ай, ладно. Я все-таки хочу сказать, что внешне я никогда не показывал своего страха. Я как будто надевал пуленепробиваемый жилет, и любые стрелы с треском гнулись о мою оборону. Но все же где-то в глубине души нарывала тупой болью заноза из обид и предательств. Скорее, предательства. Тогда мне было девять лет, я стоял на морозе и плакал, искренне убежденный в том, что мои чувства растоптал самый дорогой и желанный человек на свете. Но, фак, она же мне ничего не обещала. Все эти воздушные замки построил не кто иной, как я сам. Этакий Данила-мастер с каменным цветком и кирпичной рожей. Признаться честно, мне глубоко наплевать на это открытие, потому как с врожденным эгоцентризмом это, как минимум, странно. Разве она не должна была догадаться о том, что я всей душой пылаю к ней? Как же так? Разве мир не крутится вокруг моей боли? Где же долгожданное сострадание, о небо? Нет? Я не царь? Ну что ж, на нет, как говорится, и суда нет, тем паче что история на этом не заканчивается, а скорее, как раз наоборот, только набирает разгон.
На Марсовом поле еще в стародавние времена гуляли самые настоящие слоны. Это было специально отведенное для них место. Вообще, история появления этих удивительных животных в России уходит далеко в царствование Иоанна Четвертого, или, как его принято называть, Ивана Грозного. Беднягу привели пешком из далекой Индии, для него была сшита специальная обувь, дабы зверушка не повредила ноги. Учитывая среднюю скорость передвижения взрослого слона и примерное расстояние от Бомбея по нашей необъятной, думаю, что караван шел ну очень-преочень долго. Самое интересное, что весь крестьянский люд, доселе не видавший не то что слона, а в целом нормальной жизни, выходил на улицы, кланялся, крестился при виде этого чуда-юда и приносил ему в дар нехитрую снедь – яблоки, ягоды, грибы, наверняка еще какие-нибудь овощи. Нетрудно представить изумление народа, когда впервые в своей жизни ты видишь такое умопомрачающее зрелище. Бабки повыбегали с иконами, дети повисли на заборах, мужики наверняка сквозь туманный, маслянистый взгляд подумывали, а не прибить бы его от греха, но, явно осознавая превосходство животного, не сдвигались с места.
Сам же князь всея Руси, увидев слона, приказал изрубить его в колбасу только лишь за то, что слон не поклонился ему при встрече. Разве он не должен понимать, кто перед ним? Разве непонятно, кто есть кто?
Царь я или не царь? Конечно, слон не понял, кто перед ним был, наверное, потому, что он слон, а может, потому, что пришел пешком хрен знает откуда, не знаю, на этом история первого слона в России и закончилась. Что же касается нашего современного, молодого и красивого Григория, то он смял пустую пачку из-под сигарет, швырнул ее в урну и скрылся за Летним садом. В тот вечер он решил больше никому на глаза не попадаться.
У того, кто складно врет, большое будущее.
© Из к/ф «Школа»
Откуда растут ноги у моей ситуации с женщинами? Тут я вспоминаю школу и наивного юного Гришу.
Утром первого сентября я был одет в синий форменный костюм. В одной руке я держал сшитый моей бабушкой специальный мешок для сменки ярко-алого цвета с нехитрой надписью: «Я – первоклашка». В другой – какой-то букет. Вероятней всего, это были гладиолусы. Просто все, у кого есть дачи, первого сентября приходили с гладиолусами. Традиция это была такая или народная забава, мне было непонятно, но тенденцию я успел разглядеть еще с детства. По обеим сторонам меня сопровождал конвой из папы и мамы. Вот оно – долгожданное время школы. Я так хотел стать первоклашкой, что даже зубы чесались.
– Дорогие дети, я от лица всего преподавательского состава хочу поздравить вас с международным днем знаний и пожелать вам успехов на этом поприще. И дай вам бог!
Странная женщина, видимо, привыкла выступать на поминках, да и международным, насколько я знаю, был только женский день, но тому маленькому Грише было все равно, он был очарован и счастлив. Он вступал в совершенно незнакомую новую эру своей жизни. Этот этап назывался «Средняя школа № 225».
– Так, первый «А», строимся парами и идем в класс. Раз, два, три, четыре… Эй, мальчик, ты из какого класса? Фамилия твоя какая?
– Он из первого «А», это ваш, – заискивающе произнесла мама.
– Что ж он у вас такой бестолковый? Я же ясно сказала, строимся парами и идем в класс, а этот ворон считает. С дисциплиной, я смотрю, у вас не очень.
– Послушайте, уважаемая, по какому праву вы себе позволяете оскорблять моего ребенка?
– Что вы, милочка? Я ни в коем разе, – залебезила классная руководительница. – Я даже больше скажу, что ваш малыш мне очень даже симпатичен, просто я не так выразилась. Не принимайте близко к сердцу, душенька, давайте будем считать инцидент исчерпанным и я заберу вашего сына на урок. Договорились?
– Ну что ж, я надеюсь, что все будет в порядке. – Тут мама обратилась ко мне: – Гриш, Гришенька, иди с тетей на урок, все будет хорошо, я тебя люблю и очень тобой горжусь.
В тот момент я был на седьмом небе от счастья. Вот маман дает – так отчихвостить эту старую тетку. Я чувствовал себя победителем. День был поистине незабываемым.
«Я тебе устрою счастливую жизнь, гаденыш! – промелькнуло в голове Нины Владимировны. – Теперь ты узнаешь, что такое дисциплина, я тобой займусь».
Раз уж она испугалась мамы, то теперь я просто не имею права сдать позиции, пусть только заикнется, я маму не подведу. Молча мы шли в класс, я держал за руку классного руководителя и думал, что она не такая уж и вредная. Может, зря мама на нее наехала. Вон грустная какая. Тем временем та же учительница думала о том, что ни за что не простит позора, нанесенного моей мамой, и что она просто не сможет оставить эту ситуацию без контроля. Примерно за пару недель я получил четырнадцать двоек, причем девять из них были из-за моего поведения. Но, мать его, я вам скажу точно, что я был невиновен. Я ощущал «гнобеж» со стороны учителя, но сделать ничего не мог.
Как-то после уроков Нина Владимировна оставила меня на разговор. Она сказала, что очень обеспокоена сложившимся положением в классе. И что мне просто необходимо взяться за ум.
– Григорий, ты же не хочешь, чтобы твоя мама расстраивалась? Тебе должно быть стыдно за свое поведение. О чем вообще ты думаешь? Тебе сколько лет? Ты же взрослый уже, а ведешь себя как маленький мальчик. Давай так, я пока не буду ставить тебе двойки в дневник, мы их потом постараемся исправить, и мама твоя не расстроится, и ты цел будешь. Что скажешь?
К тому времени я заливался крокодильими слезами и ощущал на шее пудовую гирю стыда, вины и угрызения совести.
– К-к-конечно, мы не скажем, я буду вести себя хорошо, правда, давайте не будем говорить маме.
И я снова расплакался. Больше всего я не хотел подвести маму, она у меня вон какая крутая, а я оказался слаб. Так мне сказала учительница, и я пообещал ей, что ничего никому не расскажу, а она мне поможет. В тот день я приобрел себе мнимое спокойствие и нового союзника в виде классного руководителя.
Первая четверть пролетела незаметно, и вроде бы впереди замаячили каникулы, да и ничего не предвещало беды. И вдруг мою маму вызывают в школу. Не куда-нибудь, а на педсовет.
– Разрешите?
– Да-да, прошу вас, проходите.
– Что-то случилось? – В голосе моей мамы явно пробежала тревожная нотка.
– Да вы не волнуйтесь так, ситуация, конечно, критичная, но поправимая. У вашего Гриши одиннадцать двоек в четверти. Практически по всем основным предметам.
– Но постойте, в дневнике Григория ничего подобного нет, я даже более скажу, что, если честно, я ни сном ни духом.
– А вот это-то нас больше всего и настораживает, уважаемая мама. Ведь мы как школа просто обязаны следить за воспитанием наших детей. На нас возложена огромная ответственность, и мы просто не имеем права игнорировать судьбы проблемных детей… И, если хотите, то и семей. Собственно, по этому поводу мы сегодня вас и пригласили.
– Но позвольте… – Мама недоумевала. Она никак не могла взять в толк, о чьем сыне идет речь. – Неужели мой Гришенька – лгун?
Руки у мамы затряслись, и она зарыдала.
– Ну успокойтесь же, мамочка, – с холодной улыбкой Чеширского Кота подошла Нина Владимировна. – Я же вам говорила, что у вашего сына проблемы с дисциплиной. Поверьте моему преподавательскому опыту, я такие орешки на раз-два щелкаю. И, тем более, вы разве не замечали этого сами?
В голове полетели слова бабушки: «Гришка твой прохиндей, помогать отказывается, вставать рано не хочет и никого, кроме себя, не любит. Не помощник, а дачник, честное слово. Сил моих больше нет. Мы с дедом бьемся ради него, а он ничего не ценит».
– Ну ему же всего шесть лет, что ты от него хочешь? – пыталась возразить мама.
– Дядька твой в двенадцать на заводе пахал в войну по две смены, и ничего. А этот только ворон считать и умеет, – продолжала наговаривать на нерадивого внука бабушка. – А ты вспомни, как он коробку конфет съел, которую мы в подарок тебе приготовили. И на Ваську свалил. На кота, понимаешь? Как можно было поверить в то, что кот съел целую коробку шоколадных конфет?
Не знаю, в какой именно момент мама дрогнула, но то, что потом произошло в наших отношениях, можно было назвать расколом, повлекшим за собой смутное время на долгие года. Именно с того педсовета она пришла сама не своя и в первый раз ударила меня. Моя мама впервые ударила меня по лицу. Горечь сковала всё внутри. Губа тряслась, голос дрожал, и я просто никак не мог в это поверить. Неужели она больше меня не любит? Где та мама, которая всегда стояла за меня горой? Ее больше не было. Я что есть мочи заорал:
– Я ненавижу тебя, слышишь, ненавижу!
Маленькое тело дрогнуло, и я в бессилии упал.
О проекте
О подписке