Она сидела как на иголках, будто продолжала слушать свою музыку, а не ту, что звучала со сцены, смотрела по сторонам и ждала – когда зрители настолько увлекутся действом, что ни на что, кроме постановки, не будут обращать внимания.

Нам ещё повезло, что на галерке вокруг нас было всего пять человек. Все они перебрались на первый ряд, ну а мы остались на своём, хотя по логике вещей должны были переместиться на последний и целоваться там, никому не мешая и никого не смущая.

Настя легонько коснулась меня пальчиками и поманила за собой.

 Мы медленно поднялись с мест и отправились к выходу. Я брёл следом за Настей, а когда за нами опустились пыльные бархатные портьеры и закрылась входная дверь, заглушив почти все звуки, которые неслись со сцены, взял на себя роль проводника. Уверен, что Настя и сама изучила в интернете план театра, но она безропотно пошла за мной.

Театр, наверное, был напичкан камерами слежения и охраняли его, как военный объект, всё ж он принадлежал Министерству обороны. Мы и до лестницы, ведущей на крышу, не добрались, поплутали лишь немного по коридорам, поднялись куда-то, как откуда не возьмись появилось сразу двое охранников.

– Что вы тут делаете, молодые люди?

– Мы заблудились, – сказал я.

Ничего предосудительного мы всё ж ещё не совершили. Бежать смысла никакого не было. Куда тут убежишь? Наверняка за следующим поворотом нас поджидает ещё один охранник, отрезая все пути к отступлению. Да и что они нам сделают, даже сумей мы вскрыть замок люка и забраться на крышу? Мы ведь туда полезть, чтобы полюбоваться на звёзды и подышать свежим воздухом. Поймай нас охранники на крыше, я совру: мы хотели проверить – правда ли, что каждый луч пятиконечной звезды, каким выглядит на плане театр, направлен в сторону одного из московских вокзалов.  Где-то я читал, что во время войны немецкие бомбардировщики сперва летели до театра, а потом разлетались в разные стороны бомбить вокзалы.  Этот театр был для них, как мёд для мух. Они слетались сюда стаями. По большому счету, надо было его замаскировать, а его фанерную копию выстроить в другой части города, поставив рядышком несколько зенитных батарей и прожекторов, чтобы ловить на эту приманку бомбардировщики. По-моему, так тогда и поступили.

 Но мы же не вылезли на крышу, и сейчас максимум, что с нами сделают, – это выпроводят вон. Небольшая потеря. Всё равно спектакль мне не нравился.

– У вас тут прям лабиринт Минотавра, – несло меня.

– А куда вы хотели попасть? – спросил охранник.

– В буфет, кофе попить, – нашелся я. – Но сейчас-то неплохо хоть на свои места вернуться.

– Покажите ваши билеты, – попросил охранник. Никакой угрозы он в нас не видел, даже не доставал резиновую дубинку, висевшую у него на поясе.

Настя пряталась за мою спину. Я порылся в карманах джинсов, нашел скомканные билеты, протянул охраннику, думая, что вот сейчас он их отберет и поведёт нас к выходу, но он подмигнул мне, вернул билеты и повёл нас к нашим местам. На прощание он пожелал нам приятного просмотра. Какой там приятный просмотр? Не за этим мы сюда пришли.

– Не получится у нас легальным путем пробраться на крышу театра, – начал я делиться с Настей мыслями, когда мы шли к метро. Она грустно кивала мне и не возражала. – Чтобы туда попасть, надо сторожем устроиться или охранником, а театр-то – Российской армии. Здесь и сторожа, и охранники, наверняка, военные. Кто по контракту служит, а кто, может, по призыву, так сказать альтернативную службу проходят.

– Альтернативную службу обычно проходят в больницах, – сказала Настя.

– Да, – сказал я. – Но может здесь тоже. Меня сюда возьмут, только если я в армию попрошусь.

– Не надо таких жертв, – сказала Настя.

– Слушай, а вот что мы самодеятельностью занимаемся? В конце-то концов, если затея наша удастся, про этот театр тоже повсюду будут говорить. Возрастёт его популярность. Зрители потянутся, хоть бы поглазеть на его крышу, а может, кто из них и билет купит, чтобы полюбопытствовать – нет ли голограмм внутри, – я посмотрел на Настю, ожидая от неё хоть каких-то слов.

– Наверное, да, – сказала Настя.

– Так давай напрямую поговорим с директором театра. Эх, надо было сразу во время спектакля пойти к нему в кабинет и всё ему показать. У тебя в компьютере картинка ведь есть. Ему должно это понравиться. Мы ж денег с него требовать за это не будем. Хотя можно было б, конечно, немного и попросить. Пусть хоть себестоимость оборудования вернёт.

– Нас к нему не пустят, – настроение Насти поднялось. Она поняла, что не всё так безнадежно и какие-то перспективы у нас есть.

– Тогда узнай его почту и пришли картинку, а после он сам захочет с нами поговорить.

– Я попробую.

Пока Настя часами просиживала за компьютером, я попытался выяснить, почему у неё свет клином сошелся на Театре Российской армии. Не проще было бы выбрать какое-нибудь менее охраняемое здание, пробраться в него, протиснувшись следом за кем-то из жильцов. Консьержа мы как-нибудь обманем. Нас ведь не примут за наркоманов. Максимум будут подозревать в том, что мы замерзли целоваться на улице и теперь хотим этим заняться в тепле. Мы едем на последний этаж, а если в доме нет лифта, поднимаемся пешком. Выясняем, как можно пробраться на крышу, оставляем там на краешке коробочку, уходим, а потом на какое-то время выпускаем из коробочки голографического призрака, который будет виден с улицы. Рано или поздно люди его заметят, заснимут на свои гаджеты, по городу потянется слух, что на крыше дома стал появляться призрак.

Такой план был легче выполним, но мы могли потерять коробочку с голограммой. Не хотелось ведь, чтобы она попала в чужие руки. Настя свое изобретение запатентовала. Но так много случаев, когда ушлые люди, лишь усовершенствовав чужое изобретения, выдавали его за свое, а после сколачивали на нём громадные капиталы, в то время, как настоящие изобретатели оставались без гроша.

 Поставь мы на коробочке самоликвидатор, нас бы приняли за террористов. Начнут искать правоохранители по всему свету, решив, что на самом-то деле мы заложили на крыше бомбу и хотели обвалить фасад здания прямо на прохожих, а затея не удалась только из-за того, что мы неправильно рассчитали заряд.

 Найти нас будет нетрудно, повсюду понатыканы камеры, которые следят за каждым шагом любого из прохожих, прямо как в какой-то антиутопии, всё-таки ставшей реальностью.

Я понимал, что отвлекаю Настю, но мне было совсем скучно сидеть без дела. Помочь ей я ничем не мог, поэтому только мешал. Она слушала меня вполуха. Я и сам уже понял – это не самая лучшая идея, и, когда Настя сказала мне, что всё равно хочет поработать с театром Российской армии, я не возражал. Она упертая и, если что-то вбила в голову, лоб расшибет, но попробует своего добиться.

– Но почему он-то? – всё ж спросил я.

– Тебе не нравится?

– Нравится.

– Я программу смотрела по телеку, – не стала меня больше мучить Настя. – Там про этот театр рассказывали. Говорили, каким он должен был быть. Про статую Ленина и про колесницы. Они как-то иначе назывались. Я не помню.

– Тачанки, – подсказал я.

– Точно, – заулыбалась Настя. – Ты умный.

– Начитанный, – поправил я, почему-то вспоминая детский анекдот про Василия Ивановича Чапаева.

– Ок. Так вот, статуя Ленина выходила слишком тяжелой. Потолок бы от неё проломился. Представляешь, что бы было если статуя Ленина проломила потолок как раз во время спектакля, когда зал полон, а он вроде две тысячи человек вмещает?

– Представляю. Проектировщиков тогда расстреляли бы. Но их всё равно наверняка расстреляли из-за того, что они с расчетами ошиблись.

– Думаешь?

– Время было такое. Что-что, а с Лениным тогда шутить было нельзя. Это сейчас мы можем писать всякие посты о том, что саркофаг, в котором лежит Ленин, экранирован, потому что он радиоактивный. И нам за это ничего не будет. А тогда за любой анекдот про вождя – расстреливали.

– Суровое было время.

– Ага, но может их и не расстреляли. А наоборот – наградили Сталинской премией. Говорю, время было такое. Пан или пропал. Хочешь, выясню?

– Не надо. Продолжим. Ну, так вот от наших голограмм потолок не проломится, а результат будет таким же, каким его задумывали проектировщики.

– Я все-таки думаю, что статую Ленина не поставили по какой-то другой причине. Проектировщики – рискнули бы. Им терять было нечего. Либо Сталинская премия, либо расстрел. Выбор очевиден. Ну, построили бы её не из камня, а из чего-то полегче. Из гипса. Или из металла, как статую Рабочего и Колхозницы. Она ведь массивной только кажется, а внутри полая. И когда-то она украшала крышу нашего павильона на всемирной выставке в Париже. Он стоял прямо напротив немецкого павильона. У того на крыше был Орел. Наш павильон за счет статуи Рабочего и Колхозницы казался выше. И почему тогда тачанки делать не стали? Они даже из камня вышли бы не очень тяжелыми.

– Ты меня иногда поражаешь, – сказала Настя. – Вот зачем всё это в голове держать, если есть интернет? Ты не боишься, что когда-нибудь в твоей памяти не останется свободного места?

– Я что-нибудь тогда сотру, – сказал я.

– Что же?

– Там будет видно, – я-то понял, на что намекала Настя. Её я никогда не сотру.

Директор пошёл на контакт на удивление легко, а я-то уже придумал целую легенду о том, что хочу написать статью для одного из сайтов о том, какие новые технологии применяются сейчас в театральных постановках, и для этого мне нужно взять у него короткое интервью. Ответь он, что никакие новые технологии у него в театре не применяются, я бы стал выяснять – отчего, ведь надо идти в ногу со временем. Он бы ответил, что театр следует духу традиций. Традиции – это прекрасно, написал бы я. Я мог расписать ответы на свои вопросы и без всякого интервью. На всякий случай я изучил его биографию. Но сведения мне эти не понадобились. Услышав меня, директор только сказал «приезжайте» и назвал время, когда он сможет с нами поговорить.

– Он согласился, – сказал я Насте, хотя она итак слышала наш разговор, потому что я поставил телефон на громкую связь.

– Ещё бы не согласился, – сказала Настя.

 Мне кажется, что она всё ж выяснила мыло директора и прислала ему фотографию модифицированного театра со своими голограммами.

– Ленин – это, конечно, хорошо, – задумчиво сказал директор, потом встрепенулся, понимая, что он выразился не совсем правильно и тут же поправился, – я имел в виду, что масштабно, но это сейчас не актуально. А нельзя ли вместо Ленина другую фигуру поставить? Ну там… Пу…, – он замолчал, вновь поймав себя на мысли, что говорит не то. Я точно слышал, как в его голове гудели соединения между нейронами, – Су.. Суворова, например. Хотя нет. Один памятник Суворову уже стоит на площади перед нашим театром. Площадь ведь носит его имя. Два Суворова на одной площади – это много. Не сносить же нам памятник? Это вандализм. И вообще-то, – как-то уж очень резко прервал свои измышления директор, – наш театр называется Театр Российской армии. Следовательно, над ним должен развиваться Российский флаг, как сейчас.

 Мы сидели у него в кабинете и пили чай, который принесла секретарша. Иногда я поглядывал по сторонам. Здесь всё дышало временем.

– Ну, может, мы какую альтернативу придумаем? – начал я.

– Эй, вы поосторожнее с атрибутами государственной власти, – строго сказал директор, видимо подумав, что я предложу ему установить над куполом голограмму красного флага.

– Конечно-конечно, – затараторил я, ощутив, что мы начинаем ходить по краю пропасти, и директор может от нашей затеи в любую минуту отказаться. Зачем ему лишние проблемы, ведь на своём месте он сидит тихо и спокойно, а вот разреши он нам расставить голограммы на крыше театра, так, чего доброго, его руководству в министерстве культуры это не понравится, и его могут уволить. Я припомнил старый случай, когда начальник столичного департамента культуры разрешил какой-то фирме, шьющей рабочую одежду, одеть Рабочего и Колхозницу в комбинезон и платье. Освещение в прессе этого события было большим, но этот случай стоил ему теплого места. С другой стороны, если затея получит одобрение руководства, директора мог ждать дальнейший карьерный рост. Интересно, какой? Метил ли он в кресло министра? Похоже, он был склонен рискнуть.  – Давайте мы вам изображение со статуей Суворова покажем, а там уж вы решайте. Суворов – хорошая идея. – Настя под столом меня больно ущипнула. Я состроил гримасу и продолжил. – Всё ж считается, что Суворов наш самый гениальный полководец, и, если мы поставим на крыше театра голограмму какому-нибудь другому полководцу, это будет неправильно. Мало того, что она будет выше всего, так сказать станет доминантой, так ещё, как вы справедливо заметили, площадь носит имя Суворова. Неправильно, если над театром будет Невский, Ушаков, Кутузов или Рокоссовский.

– Зря время потеряете. Ничего, кроме Российского флага над театром Российской армии быть не должно! Это, надеюсь ясно? А вот что касается тачанок – это интересно. Но вы вместо них можете изобразить что-нибудь другое? Тачанки – это тоже совсем не актуально.

– Что? – пытаясь сдержать гнев, спросила Настя.

– А что вы можете?

– Можно всё.

– Можно, скажем танк? Т-34 и солдат, которые идут в атаку?

– Танк – да, – кивнула Настя. – Его нарисовать не очень сложно, но с солдатами – сложнее. Я знала, как должна была выглядеть статуя Ленина на крыше, я бы просто эту картинку оцифровала, перевела в трехмерное изображение нужного размера и всё. А вот солдаты – это ведь получается скульптурная композиция. А я не скульптор.

 Я догадался – отчего Настя меня ущипнула. Согласен, меня иногда заносит.

– Вот незадача, – развел руками директор. – И как быть? Давайте тогда трёхмерное изображение какой-нибудь фотографии сделаем, – директор явно входил во вкус. – И у нас пять лучей, следовательно – надо пять скульптур. А если отразить все ключевые этапы нашей военной истории? Великая Отечественная Война, Бородинская битва, Ледовое побоище, Куликовская битва и Полтавская? Солдаты разных эпох. Их можно взять с картин. Очень будет красиво.

– Голограммы из Ледового побоища и Куликовской битвы слишком будут похожи друг на друга, – вставил я реплику. – Давайте вместо одной из них – Первую мировую представим.

 Я знал, что эта война по-прежнему не очень популярна, несмотря на Брусиловский прорыв и победы Юденича над турками. Россия ведь из неё вышла, так и не получив заслуженного. Более того, она окунулась в хаос Гражданской.

– Был такой казак Крюков, герой, полный георгиевский кавалер, – уговаривал я директора.  – На свою пику австрийцев, как сосиски насаживал.

– Молодой человек, я историю получше вас знаю. Про Крюкова, естественно, наслышан, и не надо мне объяснять, кто это. Но вот насаженные на пику австрийцы – это жестоко и не политкорректно, – возразил мне директор, но хорошо было, что он вообще заговорил со мной на эту тему. – Я бы на пику кое-кого другого насадил, но в ту войну они среди наших союзников числились, и Крюков их, следовательно, насаживать на пику не мог.

– Тогда с пикой, но без австрийцев.

– Можно подумать. Но богатыри с червлеными щитами – лучше.

– А скульптуры цветными делать? – спросила наконец Настя, которая во время нашего диалога с директором поглядывала то на него, то на меня и взгляд этот буквально метал молнии.

– Ой, я об этом не думал. А что, можно? Неплохо бы.

– Это займет катастрофический объем памяти, – сказала Настя. – Мой компьютер не потянет. Надо будет делать более мощный. Он дорогой.

– Насколько дорогой? – спросил директор.

– Пока не могу сказать. Мне нужно всё просчитать.

 Разговор с директором забрал больше сил отчего-то у Насти, чем у меня, хотя это я её прикрывал и отражал первые удары. Выйдя из кабинета, она всё ещё держалась на ногах, но на ступеньках длинной парадной лестницы покачнулась, и, чтобы не упала, я не просто взял её под локоть, а схватил за пояс. Ноги её подкосились. Она обвисла в моих руках, и, выйдя на улицу, я потащил её к ближайшей лавке, усадил там и испуганно спрашивал, что стряслось и надо ли вызывать скорую.

– Со мной всё в порядке, – сказала Настя, но я понимал, что она врёт, потому что у людей с таким бледным лицом всё в порядке быть не может. – Устала. Посижу здесь, отдохну, потом пойдем.

– Хорошо, – сказал я, присел рядышком и обнял её.

Настя смотрела куда-то перед собой стеклянным взглядом. На её глазах постепенно навернулись слезы, а когда влаги там стало так много, что поверхностное натяжение больше не могло её удержать, слезы побежали по щекам. Только тогда она их заметила и уткнулась мне в плечо, чтобы я не увидел, как она плачет.

– Ну, ты что? – спросил я. – Всё ж вроде неплохо вышло.

– Неплохо, но меня там будто и не было. Я ж совершенно другое представляла – восстановить задуманный облик театра, а не городить на его крыше что-то новое.

– Ну вот на Кремлевских башнях когда-то не звезды были, а орлы, – зачем-то сказал я. – Директор правильно сказал: Ленин сейчас не актуален. Он ведь рискует. В смысле директор. Позволь он нам Ленина на крыше воспроизвести, скандал, конечно, выйдет мировой, но ему такой не нужен. И с Суворовым я тоже загнул. Флаг надо оставить. Главное ведь, что голограммы ты всё равно сделаешь.

Три следующих месяца практически выпали из нашей жизни. Директор на реализацию затеи выделил приличную сумму из своих фондов. Я ещё мог позволить себе жить, а вот Настя всё свободное время просиживала за расчетами, собирала блок памяти. Я ездил за запчастями. Какие-то мы заказывали в интернете, и их привозили на дом. Не мог я её бросить в такой момент и, хоть от меня толку почти не было, за исключением того, что я мог разогреть еду и принести её Насте прямо в комнату, я всё равно сидел у неё на кухне и читал книжку. Она мне говорила, что ей приятно, когда в квартире кто-то есть помимо неё. Тогда я догадался, что у неё всё-таки случались ночные кошмары в детстве, и, возможно, они мучают её до сих пор.

 Директор торопил нас. Он хотел подгадать, чтобы мы установили аппаратуру на крыше театра накануне премьеры очередной постановки. Никакого ажиотажа она не вызывала. Билеты из касс поклонники не сметали. Но директор от такого невнимания только посмеивался и говорил, что все, кто не придёт на эту премьеру, ещё пожалеют и будут локти кусать, если дотянутся. Он созвал на неё телевизионщиков, не раскрыв таки нашу тайну. На его призыв откликнулся лишь канал «Культура», пообещав прислать телегруппу.

– Они никогда не бросят нас в беде. Они и получат эксклюзив!

В процессе проект вновь подвергся кардинальной переработке. Инициатором выступила уже Настя. Фигуры, которые планировалось поставить на лучах звезды, будут плохо видны снизу и не произведут на людей большого эффекта, если их не сделать громадными, метров по пять, а лучше по десять. Они ведь всё равно ничего не весят и стены театра не обвалятся – пусть даже фигуры эти будут до самых небес. Но тогда надо делать не композицию, а ставить единичные голограммы, причем Настя предложила отказаться от героических поз. Кто-то будет обнимать своё ружье, скрестив руки на груди, кто-то опираться на него, положив руку на дуло, богатырь склонит голову к щиту, а солдат из времен Отечественной войны и вовсе будет сидеть на крыше, свесив с неё ноги.

– Их взгляды будут направлены вниз, на людей, которые будут идти по улице, – рассказывала Настя. – Они точно всех рассматривать будут. Но это будут не агрессивные взгляды, а добрые и любопытные. Они ведь из другого времени и им интересно знать – достойны ли их памяти потомки, за которых они проливали кровь и защищали от врагов Родину. Зачем их в воинственных позах стоять? И они, и мы ведь мирные люди, но все знают, что если что…