Однажды в какой-то кофейне мы участвовали в конкурсе, в котором надо было определить марку кофе. Давалось по восемь стаканчиков, на половине из них написали, что это за напиток, и надо было среди неподписанных, пробуя их содержимое, отыскать точно такие же. У Насти был стопроцентный результат: она не указала правильно ни один из стаканчиков. Даже по теории случайных совпадений она всё равно должна была угадать хоть одну пару. Но ей не повезло.

– Приятного аппетита, – сказал я.

– Тебе тоже.

Если честно, мне кусок в горло не лез. Но я старательно пережевывал рис и курицу, делая вид, что мне всё очень нравится, а то, не ровен час, Настя заметит недовольную гримасу на моём лице, обидится и скажет, что если уж я такой гурман, могу готовить сам, а она потом проверит – можно ли это есть.

 Насте в эту минуту, по правде, было глубоко безразлично, что я думаю о стряпне её родителей. К слову, она давно обещала меня с ними познакомить, но до реализации этих планов дело не доходило. Ела она как обычно как-то механически. Так должен поглощать энергию робот: подключиться вилкой к розетке и пить электричество. Он ведь не различает вкус электричества. Хотя, наверное, полученное от атомной станции, должно отличаться от того, что дает ветер или солнечный свет. Такая энергия должна быть более вкусной.

 Настя свела бы с ума любого повара, пригласи её кто-нибудь в качестве дегустатора на кулинарное шоу.

 Она зашарила ладонью по столу. Я догадался, что она ищет кофе, и тогда подсунул ей чашку прямо под руку. Чтобы она не обожглась, я разбавил кофе холодной водой. Настя чуть ли не залпом выпила его, посмотрела на меня, мазнула взглядом по моей опустевшей тарелке, с которой я подмел всё, вплоть до последней рисинки.

– У тебя хороший аппетит.

– Твои родители отлично готовят.

– Я им это обязательно передам, а то они вечно злятся на меня, когда спрашивают, понравилось мне то, что они привезли, или нет. Я ж толком и сказать им ничего не могу. Говорю, что понравилось. Это правда, но не полная. А теперь смогу экспериментировать на тебе. И как я об этом раньше не подумала?

– Я согласен.

– Ладно, пошли в комнату.

Съёмная квартира Насти похожа на убежище старьёвщика, который лазает по помойкам и ищет там исключительно компьютеры или, узнав о том, что какой-то офис обзавелся новой аппаратурой, ждет у дверей – когда же сотрудники начнут избавляться от своей старой техники и выносить её на улицу.

У неё есть «Apple» в деревянном корпусе, моноблочный Макинтош, «Электроника» с выгнутым черным экраном, на котором можно было уже играть в двухмерные игры, и множество другого железа, сложенного в углу комнаты друг на дружку. Настя всё грозится устроить праздник луддитов, вытащить на улицу это железо, сложить его горкой и размолотить кувалдой, а потом выложить съемки погрома в Инстаграм, но я говорю ей, что таким роликом особо никого не привлечешь, и только этим спасаю от разгрома её коллекцию.

В коллекции есть даже электронная печатная машинка, якобы принадлежавшая когда-то одному из писателей, книжки которого Настя очень любила читать в детстве. Он никак не мог привыкнуть к компьютерам и до конца дней своих отстукивал романы и рассказы исключительно на этой машинке. Настя порой проводит пальчиками по её клавишам, замирает и закрывает глаза, будто подпитывается от неё энергией, хотя она не включает её в розетку, и машинка, по сути, мертва. Настя ценит её выше всего в своей коллекции. Я не знаю, где она её раздобыла. Ну право, не взломала же она квартиру писателя, узнав о том, что тот умер и машинка ему больше не понадобится. Может, она думала, что дело-то как раз в этой машинке, что она волшебная, и любой, кто ею владеет, сможет хорошо писать.

Иногда Настя предлагает мне потрогать клавиши, ведь они помнят пальцы писателя, которого и я в детстве любил. Она думает, что от этих прикосновений и у меня в голове появится какая-нибудь гениальная идея, но я чувствую только легкое покалывание в подушечках пальцев, будто по ним бьет слабый ток, а вдохновение ко мне никак не приходит.

– Ты подключи её к розетке-то, – как-то посоветовал я Насте.

– Зачем? – спросила она.

– Как зачем? Посмотрим, может она сама начнёт тогда печатать.

– Ого, классная идея, – заулыбалась Настя.

 Она тоже придерживалась теории, что в вещах, которые долго кому-то принадлежали, остаётся частица души хозяина.

 Прежде чем воткнуть вилку в розетку, Настя заправила в машинку чистый лист бумаги. Но он был для принтера и машинке, скорее всего, придётся не по вкусу. И всё ж, после того, как Настя подключила её к сети, я с замиранием сердца ждал, что сейчас клавиши оживут. Сперва они чуть-чуть поддадутся, отпечатают первую букву, остановятся, потом вторую, третью, после чего процесс пойдет быстрее, и машинка затарахтит, как пулемет. Я даже затаил дыхание и вдруг понял, что и Настя не дышит.

Мы смотрели на машинку. Что-то урчало в ней, будто это просыпалось её сердце, но печатать она так и не начала.

– Мы хотя бы попробовали, – сказала Настя.

Эти слова напомнили мне фразу из фильма Милоша Формана «Полет над гнездом кукушки», когда герой Николсона поспорил, что свернет с места намертво вмонтированный в кафельный пол унитаз, а когда у него это не вышло, сколько он не тужился, он как раз и произнес ту же фразу, что и Настя.

– Да, мы попробовали, – повторил я.

Вот тогда-то я и понял, что всегда надо пробовать раз за разом, пусть и шансов на успех абсолютно никаких нет, но вдруг произойдет чудо, и всё получится.

– Садись, – Настя кивнула на кресло, – а то ещё в обморок упадёшь.

– А что так, страшно будет?

– Постараюсь, чтобы не очень.

 Настя взяла металлическую коробочку, лежавшую на компьютерном столе, надавила кнопку на её боку. Коробочка раскрылась, как распустившийся цветок. Настя положила её на пол почти у моих ног, потом села за стол, включила компьютер, подождала чуть-чуть, пока тот нагреется и оживет.

– Смотри.

Хорошо, что я уставился на то, как её пальчики бегают по клавиатуре, на то, как свет монитора отражается на коже её лица, и на коробочку никакого внимания не обращал до той поры, пока не почувствовал, что в комнате есть ещё кто-то помимо меня и Насти.

– Ой, ё-ё-ё, – невольно промычал я, когда чуть скосил взгляд и увидел прямо перед собой застывшего драфта из игры «Зазеркальный мир».

 Он смотрел на меня остекленевшим взглядом, и если честно, то у меня от этого побежали по спине мурашки. Я весь покрылся холодным потом, волосы начали вставать дыбом, а мозг отказывался воспринимать происходящее.

 Я застыл, боясь пошевелиться. Вдруг драфт, заметив мои движения, оживет, набросится на меня и разорвет своими громадными клыками. Как ему объяснить, что я всегда бьюсь по одну с ним сторону?

Настя ведь предупреждала меня, что будет страшно. Но я думал, она покажет какую-нибудь страшную картинку на мониторе, а тут драфт, почти как живой. Почти – это только потому что я знал: драфтов в реальности не существует. Но выяснилось, что Настя каким-то образом пробила ход в виртуальность, и вот сейчас через этот пролом повалят легионы всяких монстров, а мне придется встать у них на пути и попробовать не пустить в реальный мир.

Смотри я постоянно на коробочку, наверное, бросился бы обратно запихивать эту образину. Накрыл бы коробочку собственным телом, будто это граната, которая может взорваться, и надо непременно остановить осколки, пусть и ценой собственной жизни, а то они тогда разорвут Настю на куски. Она-то, конечно, будет смеяться, наблюдая за всеми моими метаниями, пока и я не пойму, что выгляжу, по меньшей мере, комично и тоже засмеюсь, уставлюсь на ту страшную образину и за этим смехом спрячу свой страх.

– Настя, что это?  – прошептал я.

– Разве ты не видишь? – спросила Настя, оторвавшись от экрана и посмотрев на меня.

– Вижу. Драфт.

– Ага. Голограмма. Вот, собственно, моя идея.

– Не понимаю. Ты будешь продавать фанатам игры «Зазеркальный мир» эти коробочки, чтобы они могли собирать не фигурки героев, а иметь копию в человеческий рост, да ещё, чтобы их коллекция почти не занимала места?

– Нет, – Настя вздохнула, насупив чуть брови, вздохнула, набираясь воздуха и сил, и сказала, – сейчас попробую объяснить.

Меня раздражало присутствие драфта. Нет, я знал, что он ненастоящий, но всё равно в глубине моего сознания то и дело мелькала мысль, что мы в комнате не одни, что за нами кто-то наблюдает. Ничего я с этим не мог поделать, но не мог и сосредоточиться на рассказе Насти. Я косился на голограмму и постарался сесть так, чтобы она вовсе выпала из поля моего зрения, но драфт всё равно остался где-то на его периферии.

 Я пропустил мимо ушей Настин упрек, что совершенно не даю волю своему воображению и, если я не научусь его отпускать, мне придется очень трудно. Трудно, если я продолжу заниматься тем, чем занимаюсь сейчас, а не превращусь в какого-нибудь нудного клерка, который день-деньской просиживает в конторе штаны модного костюма. К счастью, мне не надо было ничего мычать в своё оправдание, потому что Насте оно было совершенно не нужно.

Настя рассказывала мне, что копии героев игры, конечно, могут принести приличную прибыль, но ведь на использование этих образов надо покупать лицензию у владельцев «Зазеркального мира», а на это уйдет много времени и денег, которых у нас нет. К тому же, они вряд ли будут говорить с двумя никому не известными студентами: пусть они и организуют фирму с громким названием и зарегистрируют её, но веры им никакой не будет. Поэтому надо выстрелить так, чтобы о голограммах заговорили, чтобы интернет наполнился кучей ссылок и обсуждений – этой бесплатной рекламой, которая при правильной постановке дела поможет раскрутиться. Вот тогда можно идти к правообладателям и предлагать им свои услуги.

 Когда Настя наконец начала излагать свою идею, я уже примерно представлял, что ей пришло в голову. Известности не бывает без скандалов, этот закон был многократно испробован в шоу-бизнесе, а она ведь собиралась заниматься чем-то похожим.

Я подумал, что лучше всего использовать голограммы в рекламе. Они куда как эффектнее обычных двухмерных щитов. Мне вспомнились кадры из какой-то части «Назад в будущее», где главный герой переносится на тридцать лет вперед, то есть уже даже не в наше время, а в то, которое для нас стало прошлым, и там его пугает голограмма акулы, рекламирующая на фасаде кинотеатра очередную серию фильма «Челюсти».

Рекламщики схватятся за эту идею двумя руками, только бы её не выпустить, а то и не заметишь, как тебя обойдут конкуренты, и ты окажешься на обочине рынка.

 Настя была слишком увлечена своим рассказом, и мне не хотелось её перебивать.

– Самым эффектным было бы воспроизвести Дом Советов вместо Храма Христа Спасителя. Ты представляешь, что будет твориться, если вместо него хоть на несколько секунд, появится Дом Советов? С этим огромным Лениным на его вершине? Да люди подумают, что они попали в альтернативную вселенную, где эта затея удалась, – я только кивал в ответ. – Но нас явно обвинят в богохульстве. На нас ополчится Православная Церковь.

– Зато мы сделаем кое-кому такую рекламу, что нас просто обязаны будут выставить кандидатами в Госдуму, – замечаю я.

– Ну может, – сказала Настя, на миг задумавшись, перспектива занять теплое кресло ее явно привлекла. –Это потом. Но сейчас не об этом. Мы прослывем безбожниками. С нами из солидных заказчиков никто не захочет иметь дело из-за такой скандальной славы. Меня ещё останавливает, что я просто не смогу запрограммировать Дом Советов. Слишком большой объем информации. Мы не сделаем такой компьютер, даже если забьем железом микроавтобус. И мы не сможем пробраться на крышу Храма, чтобы установить там ретрансляторы. Да и, если честно признаться, страшно мне туда пробираться. Высоко. Думаю, если мы немного подправим вот это, то добьемся нужного результата.

 Она развернула ко мне экран компьютера, на котором был изображен фасад огромного здания с колоннами и длинной лестницей. Спустя несколько секунд я понял, что это Театр Российской Армии. Я в нём никогда не бывал, потому что вообще мало хожу по театрам, но, конечно, видел его много раз в каких-то сюжетах. Я вспомнил, что актёр Зельдин выходил на сцену этого театра в столетнем возрасте, поставив тем самым рекорд актёрского долголетия, и ещё, что здание сделано в форме пятиконечной звезды.

– И что ты с ним собираешься сделать?

– Изначально, он должен был быть не таким.

– Каким же? – удивился я. – Звезда в основании должна была быть не пятиконечной?

 Настя, оставив мою совсем не смешную шутку без ответа, нажала несколько клавиш.

– Вот таким.

Картинка изменилась. На крыше театра были боевые колесницы с пулеметами, вернее, они назывались тачанками, а по центру высилась огромная статуя Вождя мирового пролетариата.

– Только нам надо будет туда сходить на спектакль. Всё разведать на месте. Ты же компанию мне составишь?

– Да без проблем.

Я залез в интернет, чтобы ознакомиться с репертуаром театра, заодно узнав множество интересных подробностей о том, что, к примеру, у этого театра огромная сцена, на которую мог выходить чуть ли не полк солдат в сопровождении боевых колесниц и картонных танков, сделанных в натуральную величину. Но такие патриотические спектакли ставили до войны, а сейчас на сцене шли классические постановки, вроде «Гамлета» или «Похождения бравого солдата Швейка».

 Я не театральный гурман и готов смотреть с Настей всё что угодно, пусть это будет даже «В лесу родилась елочка» с лисоньками и зайками в главных героях. Но такие спектакли идут утром, а утром я обычно крепко сплю, долго не могу встать с постели и опаздываю на первую лекцию.

– Тебе зачитать, что там идёт?

– А не всё ли равно? – спросила Настя. – Мы ж не спектакль идём смотреть, а театр.

– Так сказать, место будущего преступления, – тихо прокомментировал я.

– Что? – встрепенулась Настя.

– Ничего, – поспешил я её успокоить. – Как тебе «Учитель танцев»?

– Отлично. Что-то очень знакомое.

– Когда? – спросил я, так и не разъяснив, что это за спектакль.

– Когда у тебя будет время?

– Для тебя оно у меня есть всегда. Хоть сейчас.

– Нет, сейчас мы уже не успеем. Завтра.

– Договорились.

– Билеты я достану, – сказала Настя.

Я кивнул.

«Ну, ещё бы. С её-то способностями влезать в любые компьютеры заказать электронный билет совершенно бесплатно детская забава, а мне это сэкономит немножко денег, которые мы сможем потратить в тамошнем буфете на кофе и пирожные».

Неприятности поджидали нас с самого начала. От некоторых, таких как дождь, я смог обезопаситься. Идти с Настей под раскрытым зонтиком было приятно. Я старался смещать краешек зонтика в сторону Насти так, чтобы и капельки не упало на её куртку. Не беда, что тогда мне не хватало под ним места. Настя ритмично вздрагивала. Она и идти-то пыталась в такт с музыкой, звучавшей в её наушниках, но я её не слышал и всё время сбивался с ритма.

– Дай мне тоже наушник, – сказал я, потрогав Настю по плечу свободной рукой.

– На.

 Теперь мы были соединены проводами, как кибернетические сиамские близнецы. В одном ухе у нас играла музыка, другое слушало шум дождя. Мы шли чуть приплясывая.  Мой левый бок то и дело подвергался бесконечным атакам дождя. Ткань куртки была пропитана каким-то водоотталкивающим раствором, поэтому влага не оставляла на ней и следа, а когда мы наконец-то смогли спрятаться от дождя под массивным козырьком театра, опирающимся на громадные колонны, куртка оставалась сухой, будто и не бушевала вокруг нас стихия.  Мы чуть отошли в сторону от входа, чтобы не мешать тем, кто шёл на спектакль.

– Я люблю дождь, – сказала Настя. – Может, чёрт с ним, с этим театром? Здесь постоим и на людей посмотрим?

– Я люблю смотреть на людей, – сказал я.

Отчего-то мне захотелось спросить у Насти: мучили её в детстве ночные кошмары, и смогла ли она избавиться от них сейчас? Я не скрывал, что в детстве не любил спать ночами, а услышав, как за окном шумит ветер, всё воображал, что это летит какое-то чудище, которое вот-вот заглянет ко мне в окно, но, если я спрячусь под одеялом и закрою глаза, оно меня не найдет и пролетит мимо. На всякий случай на ночь я выставлял на полу в боевом порядке почти всех своих солдатиков. Я знал, что если придется сразиться с ночным чудищем, они помогут мне одержать победу, а пока я сплю – будут охранять меня от кошмаров.

Если честно, от этих страхов я до сих пор так и не избавился, но Настя объясняет это тем, что у меня богатое воображение и оно мне не дает покоя. Если Настя тоже мучается от ночных кошмаров, теперь она может выставлять на время сна рядом с собой голограмму драфта или ещё какого-нибудь дружеского существа. С такой-то охраной ни один кошмар не проберется в её сон.

Я был не против, чтобы ночью меня охраняла какая-нибудь голограмма, только всё никак не могу решить – какая. Наверное, меня устроил бы гренадер из дивизии Неверовского с ритуальными рисунками на лице, но боюсь, сам его испугаюсь, если спросонья побреду в туалет.

Накануне я лазил по интернету, изучая театр, виртуально бродил по его коридорам, заходил в гримерные и искал дорогу к тем ржавым лестницам, которые ведут на крышу. Когда я наконец нашел их, то так и не выяснил на что закрываются люки – на электронные замки, которые мы могли бы легко вскрыть, или на амбарные. Вот чтобы с ними справиться, надо приносить ножовку, напильник или отмычку. Не уверен, что охране, которая на входе будет проверять наши сумки, удастся объяснить, зачем мы взяли с собой на спектакль напильник. Он ведь существенно массивнее пилки для ногтей.  Эх, если бы у Насти и вправду были стальные когти, о которых она мне рассказывала, тогда и напильник в сумочке легко объяснить.

 Становилось холодно. Окружающий мир терялся в темноте. Мы пошли внутрь здания.

 Настя, прежде чем пройти через рамку, вытащила из своей сумки цинковый «гроб» с макбуком, открыла его и показала охранникам. Те кивали, уже привыкнув к людям, которым не хватает телефона или смартфона, чтобы контактировать с миром, и они таскают повсюду с собой кусок железа. Без него они не могут обойтись, а вот без косметички, духов, лака для волос и прочей ерунды чувствуют себя вполне комфортно. Помимо цинкового гроба в Настиной сумке больше ничего не помещалось, правда, рамка всё равно недовольно загудела, когда Настя проскользнула сквозь неё.

Ни слова не говоря, Настя высунула язык, показывая охранникам пирсинг. Те вновь кивнули и даже не провели по ней металлоискателями.

– Фиг пронесёшь через охрану твои ретрансляторы, – сказал я Насте, когда мы шли к гардеробу.

– Да-а-а, – разочарованно протянула Настя. – Я ж не буду их вокруг пояса обматывать, а то ещё за террористку примут и пришибут от греха подальше. Смешно будет.

– Куда уж смешнее. Но сейчас-то они тебя не обыскали.

– Когда на мне будет несколько килограммов железа – обыщут. Главный вход – не вариант.

 Билеты нам достались куда-то на галерку. Отсюда было легче во время спектакля улизнуть из зала и отправиться на поиски хода на крышу. С этих мест можно было любоваться лепниной потолка, но не тем, что происходит на сцене. Я принципиально не взял в гардеробе бинокль, считая, что смотреть на спектакль в окуляр ещё хуже, чем по телевизору.

Меня так и подмывало сказать Насте, что места плохие, проверяя, ответит ли она мне так же, как Глеб Жиглов в фильме «Место встречи изменить нельзя».

 Признаться, я лучше смотрел бы на полк солдат под красными знаменами, на картонные танки и боевые колесницы, чем на спектакль, поставленный в классическом стиле по какой-то доисторической пьесе. Хорошо ещё, что Насте было абсолютно безразлично, что творится на сцене.