Парад Победы

В феврале 1945 года, закончив обучение в училище, я получил назначение в 989-й краснознамённый Печенегский артиллерийский полк РВК. Полк воевал в Заполярье и после перемирия с Финляндией был направлен в Горьковскую область, в Гороховецкий лагерь на переформирование.

Получив первичное офицерское звание младшего лейтенанта, я первое, что сделал, – написал рапорт с просьбой направить на фронт. Но вместо положительного решения получил взбучку и, естественно, отказ. Здорово я тогда переживал. Однако служба есть служба. У взводного было много хлопот, а если учесть, что подчинённые порой по возрасту были старше в два раза, ясно, что трудиться было нелегко. Но бывалые фронтовики относились ко мне по-отечески. Я быстро втянулся в службу.

1 мая 1945 года полк участвовал в параде в Москве. Война шла к концу. Мы занимались подготовкой маршевых батарей для фронта.

Вечером 8 мая я заступил дежурным по офицерской столовой. После окончания ужина и завершения приготовлений к завтраку лёг на скамью и заснул.

Часов в шесть утра прибежал посыльный и срочно вызывает меня к комбату. Оказывается, два часа назад полку объявлена тревога, личный состав погрузился на машины, полковая колонна уже вытянулась на шоссе Горький – Москва. Никто из нас не знал, куда и зачем мы едем, хотя было понятно, что едем по направлению к Москве.

Где-то часов в девять, уже в Подмосковье, от местных жителей мы узнали, что Германия капитулировала. Колонна остановилась, нас окружили женщины, дети, старики. Все радовались, многие плакали.

Вечером полк остановился в подмосковной деревне Шумилове, что на Горьковском шоссе. Здесь в лесу был развёрнут лагерь.

Большинство офицеров на нескольких «студебеккерах» отправились в Москву и там на Красной площади участвовали в исторических торжествах в честь победы советского народа над фашизмом.

Потом мы узнали, что полк был поднят по тревоге и передислоцирован под Москву в соответствии с приказом Сталина о проведении Парада Победы советского народа над фашистской Германией.

Всё время до 24 июня, дня парада, у нас было занято тренировками, получением и приведением в порядок материальной части артиллерии и транспорта.

24 июня ночью мы выехали в Москву, долго колесили по каким-то закоулкам, к утру сосредоточились на Манежной площади. Ночью и весь день моросил мелкий дождь, было прохладно. Мы основательно промокли и промёрзли, однако всеобщее торжество и радость Победы согревали не только наши души, но и тела.

Наш полк прошёл по Красной площади в составе артиллерии Московского гарнизона. Колонна состояла из 122-мм гаубиц и «студебеккеров». На этом параде я ехал переодетый в форму рядового в кузове первой машины, ближайшей к Мавзолею.

За две минуты, что мы проезжали Красную площадь, каждый из нас стремился прежде всего увидеть Сталина, его окружение. Военные, а их было много на трибуне, мелькнули общей голубой полосой. Высший генералитет впервые был обмундирован в мундиры цвета морской волны. Мне показалось, что я видел Сталина, хотя какое там видел, наверно, только показалось, как я ни косил глаза в сторону трибун, за пару минут всё мелькнуло полосой, и Сталин, и его маршалы, и знамёна у Мавзолея. Обидно, но правофланговому нельзя было поворачивать голову. Я сейчас понимаю, самая, казалось бы, счастливая минута моей жизни мелькнула цветной полоской перед глазами. Жаль. Но чувство гордости за доверие, которое я, мой полк получили, участвуя в Параде Победы, осталось у меня на всю жизнь.

В этот день ещё мне запомнились московские улицы. Несмотря на ненастную погоду, они были заполнены горожанами и военными. Торжество, радость, всеобщее единение, печаль по погибшим – всё это было в людях. И с какой отеческой, материнской и братской любовью относились к нам все окружающие, это описать невозможно, это надо было почувствовать.

Ну а потом была ещё одна война, короткая, но не менее жестокая. Война с Японией.

В ноябре 1945 года полк вновь участвовал в праздничном параде в честь годовщины Октябрьской революции. И вновь, как и в мае, наш 989 ГАП РГК был поднят по тревоге и направлен в Белоруссию, в Борисов.

Мне только что исполнилось 20 лет, я был младшим лейтенантом.

Культ личности

Как и все люди моего поколения, я рос, учился и воспитывался в обстановке культа одной личности – «отца народов, великого вождя, кормчего» и т. д. Иосифа Виссарионовича Сталина. Это мы сейчас говорим – культ личности, культ Сталина, а тогда, в тридцатые, сороковые годы, мы не говорили, мы верили Сталину обожествляли его. Так было. И я мог бы привести много примеров из той нашей жизни, свидетельствующих о безудержном возвеличивании и почитании Сталина.

Люди моего поколения в подавляющем своём большинстве верили в социализм и коммунизм. Эта вера шла ещё от Ленина. Сталина мы считали его учеником и продолжателем революционного дела. Все хотели хорошей жизни, ради этого шли на жертвы, подтягивали пояса, работали с огромным энтузиазмом и напряжением. Сейчас кое-кто пытается вместе с критикой и осуждением культа личности Сталина очернить всё то, что сделали в те годы советские люди.

Это абсолютно несправедливо, оскорбительно для людей моего поколения, отдавших свои силы строительству и укреплению Советского государства, его защите от немецких фашистов, японских и других милитаристов.

Уже в годы перестройки мы неоднократно встречались в печати, литературе, на радио, в телепередачах с попытками «развенчать» Павлика Морозова, Алексея Стаханова, Александра Матросова, Олега Кошевого и других. Это просто огульное охаивание, и, как мне кажется, оно направлено на то, чтобы лишить народ прошлого.

Как я лично отношусь к Сталину? Я не оригинален. Вплоть до его смерти в марте 1953 года я и десятки миллионов граждан Союза ССР абсолютно верили ему как действительному вождю партии и государства. В день его кончины миллионы советских людей плакали и горько переживали по поводу смерти вождя. Плакал и я. Все переживания того времени я видел и ощущал лично и понимал: прощаемся с лучшим человеком нашего государства. И это правда так было.

Первое и основательное сомнение в мою веру внёс Двадцатый съезд КПСС. И отношение к Сталину у меня стало двойственным. Что-то ещё было от того Сталина, которого мы обожествляли, но с этим уже не могли ужиться факты, обнародованные на съезде партии. Этот период двойственности длился довольно долго. В брежневско-сусловские времена всё делалось, чтобы снизить влияние идей Двадцатого съезда партии.

Однако постепенное опубликование материалов, разоблачающих культ Сталина, гласность после 1985 года в конечном счёте привели меня к той оценке, которой он действительно заслуживает. Это диктатор, руки которого запачканы кровью миллионов безвинных людей.

А теперь из области воспоминаний, из того, что сохранила моя память.

Начало 30-х годов. Через наше село Карымское (теперь железнодорожная станция) ежедневно проезжают десятки, сотни повозок с людьми. Не помню, не знаю, куда их везли, люди говорили, что это раскулаченных везли на поселение. Это в нашей-то глуши, в Забайкалье. Куда дальше можно было ещё ехать на поселение?

В посёлке часто проводились торги-аукционы, на которых распродавалось имущество, отобранное у этих людей.

В 1937-й и последующие годы, когда проходили так называемые процессы над троцкистско-зиновьевским и другими блоками и группами, в стране была создана такая обстановка ажиотажа, всеобщей подозрительности, что люди верили в правоту этих процессов, поддерживали их. Приходишь в школу, а там говорят, что маршал Тухачевский оказался врагом народа. Мы вырезаем из учебников портреты Тухачевского. Назавтра появляются новые враги, мы опять лезем в учебники.

Я учился в пятом классе в школе на железнодорожной станции имени Эйхе. Это рядом с Новосибирском. Нарком Эйхе был одним из организаторов массовых репрессий в Сибири. Кто же знал об этом? Он руководил «чисткой» партийного и хозяйственного аппарата, что вызвало беспрецедентную волну арестов. Входил в самую первую из «троек» периода «большого террора»^[5], вынесшую тысячи смертных приговоров во внесудебном порядке.

На декабрьском 1936 года пленуме ЦК ВКП (б), на котором Н.И. Ежов докладывал об «антисоветских троцкистских и правых организациях», Эйхе резко выступил против бывших товарищей по партии: «Факты, вскрытые следствием, обнаружили звериное лицо троцкистов перед всем миром… Вот, т. Сталин, отправляли в ссылку несколько отдельных эшелонов троцкистов, – я ничего более гнусного не слыхал, чем то, что говорили отправляемые на Колыму троцкисты. Они кричали красноармейцам: «Японцы и фашисты будут вас резать, а мы будем им помогать». Для какого чёрта, товарищи, отправлять таких людей в ссылку? Их нужно расстреливать. Товарищ Сталин, мы поступаем слишком мягко»^[6].

А уже через полтора года и самого Эйхе обвинили в создании «латышской фашистской организации». А второго февраля 1940-го он в одночасье был осуждён и расстрелян.

В январе 1954 года бывший начальник 1-го спецотдела НКВД Л.Ф. Баштаков рассказывал следующее:

«На моих глазах, по указаниям Берия, Родос и Эсаулов резиновыми палками жестоко избивали Эйхе, который от побоев падал, но его били и в лежачем положении, затем его поднимали, и Берия задавал ему один вопрос: «Признаёшься, что ты шпион?» Эйхе отвечал ему: «Нет, не признаю». Тогда снова началось избиение его Родосом и Эсауловым, и эта кошмарная экзекуция над человеком, приговорённым к расстрелу, продолжалась только при мне раз пять. У Эйхе при избиении был выбит и вытек глаз. После избиения, когда Берия убедился, что никакого признания в шпионаже он от Эйхе не может добиться, он приказал увести его на расстрел»^[7].

Разве мы всё это знали в те годы? Конечно, нет. Мы аплодировали таким, как Эйхе, мы их любили, гордились ими, гордились, что живем в посёлке имени легендарного человека.

Я мог бы и не рассказывать об этом так много, если бы не одно обстоятельство. Вот передо мной «Ведомость оценки знаний и поведения ученика 5 «д» класса станции имени Эйхе Владимира Махнёва». Фамилия Эйхе несколько раз зачеркнута, и выше моей рукой написано «Эйхе враг народа» и написано новое название станции «Инская Томской железной дороги». Я отчётливо помню, как я делал эту запись. Вот так и жили все в те годы. Скажут «герой» – верим, скажут «враг» – тоже верим. А куда деться.

Сталинскому террору подвергались не только люди высшего эшелона. Террор был массовым и захватывал все слои общества. Многие миллионы людей канули в вечность, остались безвестными.

На нашей станции Бердск перед войной были арестованы два стрелочника – Герман и Лоренц. Один обрусевший немец, другой чех, оставшийся в России со времён Гражданской войны. Люди добросовестные, работящие, скромные, ничем не отличающиеся от окружающих их людей. Их семьи были бедны, так же как и наша. Вряд ли они были сильны в политике. Их жёны, а также и дети так и не узнали, за что арестованы и осуждены их отцы и мужья и где они погибли или умерли.

Помню тревожные ночные разговоры родителей. Кого-то ещё арестовали, и вроде бы за то, что в Первую мировую войну был унтер-офицером и награждён георгиевским крестом.

У отца была Библия в твёрдой обложке с позолоченной подписью. Она ему досталась за успешное окончание церковно-приходской школы. Эта книга хранилась в семейном сундуке вместе с документами, и иногда, будучи в добром настроении, отец доставал её и показывал нам, детишкам. Из одного из ночных разговоров родителей я понял, что в случае обыска Библия может послужить вещественным доказательством против отца. И той же ночью отец сжёг в печи эту книгу. Это один из фактов всеобщей подозрительности и боязни того времени.

Непосредственно нашу семью сталинские репрессии не затронули. Хотя у отца были какие-то грехи, которые тяжёлым бременем лежали на его плечах всю жизнь. Я это чувствовал интуитивно. Увольнение его в 1933 году со службы на станции Карымская по сокращению штатов было, видимо, не случайным. Может быть, сказывалось то, что отец был в плену у немцев в Первую мировую войну. Но, как говорится, Бог миловал нашу семью, из неё никто не пострадал в сталинских жерновах террора.

А вот в семье мужа моей сестры Клавдии Алексеевны, Германа Филипповича Лаврентьева, а его родители имели десятерых детей, в тридцатые годы были репрессированы братья Павел, инженер управления Забайкальской железной дороги, и Михаил, бывший офицер царской армии, перешедший на службу в Красную армию. Оба исчезли бесследно. Это пятно потом осталось на семье на всю жизнь.

В восьмом-девятом классах у меня был замечательный друг Лёня Рудаков, мы с ним сидели за одной партой. Его отец, бригадный комиссар, был арестован и исчез бесследно. Лёня приносил в школу фотографию отца, показывал мне, он гордился отцом, считал, что произошла ошибка, что в конечном счёте его оправдают и выпустят. Увы, так думали тогда многие.

Я помню разговоры взрослых. Нередко в них звучало сочувствие к жертвам террора, неверие в их враждебность к советскому строю. Правда, говорили это в кругу близких людей, так как донос о таком разговоре мог стоить жизни любому человеку.

На Дальнем Востоке и в Сибири известен и авторитетен был В. Блюхер, герой Гражданской войны, один из первых маршалов Советского Союза. Когда его репрессировали, многие не верили в его вину, искренне жалели Василия Константиновича. Много добрых слов слышал о А. Косареве, генеральном секретаре ЦК ВЛКСМ, которого постигла участь врага народа.

После войны всем казалось, что всё изменится, исчезнут подозрения, доносы и прочее, в нашей жизни уже не будет места репрессиям, народ-победитель заслужил более уважительное отношение к себе. Но эти надежды не оправдались. Репрессии к бывшим военнопленным, к тем, кто жил на оккупированной территории, перемежались с появившимся надуманным ленинградским делом, делом врачей и т. д.

Чего, например, стоило мне писать в анкетах, что моя жена во время войны жила на оккупированной территории, что она уроженка Западной Белоруссии, что она не участвовала ни в каких антисоветских формированиях и так далее. И в подобной ситуации оказались миллионы советских людей.

В сорок восьмом году в городке Поставы, где я служил, два хороших офицера-фронтовика пострадали лишь за то, что женились на сестрах, отец которых при Польше владел швейной мастерской. Мастерскую и другое имущество уж давно отобрали у этого человека, жил он простым смертным, но власти помнили, что он был «хозяйчиком». И вот вначале на офицеров было оказано давление через политотдел и особый отдел с тем, чтобы они отказались от женитьбы. А когда офицеры не пошли на это, оба были уволены из армии и наказаны по партийной линии.

Вместе с тем в народе где-то внутри подспудно назревало сопротивление массовому насилию. Люди уже не встречали аплодисментами очередные судебные процессы или новое дело. Шло критическое осмысление, и не всегда в пользу вождя. Я хорошо помню, как на полковом партсобрании принимали в партию начальника вещевой службы, побывавшего в немецком плену. По-товарищески требовательно, но доброжелательно коммунисты разобрались в деле этого офицера и приняли его в ВКП(б), хотя особисты на этот счёт имели другие планы.

В 1953 году в политотдел нашего корпуса прибыл из Ленинграда подполковник Локтик Георгий Дмитриевич. До этого он работал в политуправлении Ленинградского военного округа, и в связи с так называемым ленинградским делом он был снят с должности, наказан по партийной линии и с понижением направлен в политотдел корпуса. Это был прекрасный человек, патриот, доказавший свою преданность Родине в борьбе с фашизмом. В коллективе политотдела он сразу нашёл сочувствие, поддержку и проявил себя с самой лучшей стороны.

Чтобы принять сегодняшнюю объективную оценку сталинского периода жизни страны, оценку самого Сталина, лично мне потребовалось много времени. Прочитано и осмыслено много материалов, опубликованных в печати. И я не верю тем людям, которые вчера восхваляли Сталина, Хрущёва, Брежнева, а сегодня вдруг кардинально переменились. Если человек имел убеждения, искренне верил во что-то или кому-то, то не может он без колебаний, долгих и болезненных размышлений отречься от этой веры и вот так сразу перемениться.

Но я также не могу согласиться, хотя понять могу, с теми людьми, которые так зациклились на Сталине и сталинизме, что их не могут переубедить никакие самые достоверные факты.

И ещё хотел бы вернуться к тому, о чём уже говорил. Справедливо критикуя Сталина и сталинщину и всё, что связано с этим, нельзя огульно очернять всё поколение людей, беззаветно трудившихся и воевавших во имя социализма и коммунизма. Иначе мы возвратимся к Сталину, ведь огульное охаивание и очернение всего прошлого – это тоже своеобразный террор, моральный террор.

Думаю, что история в конечном счёте поставит всё на свои места.