Начальство сделало какие-то отметки в документах вновь прибывшего… и направило Кровлева в пехоту. Что ж, артиллерийских орудий и миномётов в дивизии на тот момент катастрофически не хватало, и он отнёсся к своему направлению с пониманием. Тем более что вокруг собрались сотни людей самых разных специальностей, в том числе и военных. Кровлев смотрел на них и зримо осознавал, насколько всеобщим оказался порыв, приведший в ополчение такое большое число добровольцев. С феноменом добровольчества он сталкивался уже не впервые и знал его сильные стороны. Добровольческие части были наиболее стойкими под огнём. Потери пленными были в них наименьшими. К сожалению, убитыми и ранеными они теряли больше. Причём важно подчеркнуть, что речь идёт именно о добровольцах, а не о наёмниках. Видел он в своей жизни и такую категорию людей. И если она, как правило, характеризовалась высоким уровнем профессиональной военной подготовки, но исключительно корыстной мотивацией, то применительно к добровольцам всё обстояло совершенно иначе. Человека, решившего по собственным убеждениям отстаивать дело, в правоте которого он уверен, остановить невозможно. Чётко осознавая, за что они идут сражаться, следуя исключительно своему личному выбору, ополченцы были готовы отдать свои жизни в бою. К сожалению, спустя всего считаные недели так и получилось. Поскольку подготовить, снарядить и обеспечить их катастрофически не успевали. Вопрос, какую цену заплатили человеческими жизнями дивизии народного ополчения в боях лета-осени 1941 года, окажется чрезвычайно болезненным. Да, порыв был искренним и практически всеобщим. Но порыв не мог заменить отсутствия военного обучения, налаженного взаимодействия и хотя бы минимально приемлемого уровня снабжения. Как человек изрядно повоевавший, Кровлев знал, что умереть и победить – это не одно и то же. Впрочем, побед без жертв не бывает – это он тоже знал. Ну а вопрос, могла ли быть цена другой, задавать нужно точно не тем людям, которые явились и добровольно встали в строй. Да никто и не говорил тогда ни о чём подобном – они просто пришли и делали своё дело. Так, как они его понимали в тот момент…

Обмундирование получали на следующий день. Кровлеву выдали новый летний комплект, пилотку, поясной ремень и старый туркестанский мешок с застиранными чернильными кляксами на дне. Он сразу убрал в него котомку со своими немногочисленными личными вещами. Шинелей им не досталось. Противогазы и каски обещали привезти позже. Переодевшись, он стоял во дворе общежития среди других подгонявших обмундирование и снаряжение ополченцев и вытаскивал торчащие нитки из рукава наспех сшитой гимнастёрки, когда услышал за своей спиной:

– Справные у тебя сапоги, дядя. На что меняешь?

Кровлев обернулся. Перед ним стоял парень в подпоясанном ремнём пиджаке. Видимо, гимнастёрки уже закончились. И пилотки, похоже, тоже – на голове у парня была обычная гражданская кепка, а на ногах – ботинки с намотанными на защитные бриджи брезентовыми обмотками. Зато за спиной у парня был чёрный русский артиллерийский ранец. Какими судьбами сюда попал этот предмет снаряжения царской армии, судя по окружающим, ещё и в единичном экземпляре, можно было только гадать. Ранец навевал ностальгические воспоминания, но сапоги были важнее и практичнее. Кровлев чуть усмехнулся и отрицательно покачал головой:

– Не меняю.

За винтовками отправились пешим порядком в пакгаузы в район платформы «Воздухоплавательный парк» Витебской железной дороги. Их завели на складской двор и выстроили у пандуса. Объявили пятиминутный перекур. Стоя у распахнутой конторской двери, Кровлев невольно услышал обрывки разговора их ротного командира с начальником склада.

– Как нет трёхлинеек? – удивлённо спрашивал их ротный. Ротный был, как успел заметить и узнать Кровлев, довольно грамотный мужик, призванный из запаса после нескольких лет службы на командных должностях и направленный сейчас в ополчение. – Вообще нет?!

– Совершенно, – невозмутимо отвечал глухим басом майор-интендант. – Остались только иностранные системы.

– И где я к ним возьму боеприпасы на фронте?

Немая сцена. Кровлев чуть скосил глаза в дверной проём и увидел, как интендант молча разводит руками.

– Вы понимаете, что после израсходования носимого запаса все эти иностранные винтовки будут не полезнее палок?

Интендант пожал плечами:

– Чем богаты. Всё, что осталось…

Какое-то время из конторки раздавалось только шуршание бумаг. Затем опять послышался голос их ротного, теперь недоумённый:

– Погодите, погодите, вы хотите сказать, что даже одну роту не в состоянии вооружить винтовками одной системы?

– Я же говорю вам, больше ничего нет. Даже с полигона рядом всё оружие, что было, собрали и выдали, – интендантский бас звучал совсем приглушённо.

– Замечательно! – ротный в отчаянии хлопнул себя ладонями по бёдрам. – То есть у меня один взвод будет с английскими Энфилдами, другой с австрийскими Манлихерами, третий с французскими Лебелями?

– Могу предложить ещё японские Арисаки. Осталось несколько штук.

– Это юмор у вас такой? Вы хоть в курсе, что это всё винтовки под разный боеприпас?

– Послушайте, я в курсе. Но других вариантов действительно нет. Если не верите, я покажу вам склад, – в непробиваемом до сей поры басе интенданта теперь просквозила неподдельная обида. – Можете убедиться сами.

Ещё минуту шуршали бумаги. Ротный тяжело сопел, подписывая какие-то ведомости.

– Вчера даже автомат Фёдорова выдал, – тихо говорил интендант. – Помните такую систему?

Ротный, не отрываясь от бумаг, в которых он что-то сосредоточенно писал, молча кивнул. Через минуту поднял глаза на собеседника и спросил с надеждой:

– А винтовки Маузера есть? Может, хоть трофейными боеприпасами потом разживёмся.

– Только старого образца, да и то десятка два, – проговорил интендант и отвернулся.

– Твою ж мать… – вырвалось у ротного. Почесав затылок, он проговорил после короткой паузы: – Нет уж, оставьте такие «маузеры» себе. Иначе я совсем с ума сойду с этим стрелковым зоопарком и боеприпасами к нему.

– Вы думаете, я не понимаю, в каком вы положении оказываетесь с боепитанием? Но поверьте, я сделать ничего не могу, – в очередной раз развёл руками интендант. – Патроны отдам все, что есть. Но их немного…

Закончив заполнять бумаги, ротный взглянул на майора. Проговорил, тяжело вздохнув:

– Н-да, коллекция у вас, конечно, достойная уважения. Но она для музея, а не для фронта. Ладно, раз других вариантов нет – давайте начинать выдачу…

Взводу, в котором состоял Кровлев, достались длинные французские винтовки системы Лебеля. Их выдавал под сводами старого, дореволюционной постройки, складского здания из красного кирпича пожилой красноармеец в ватнике.

– А штыки к винтовкам есть? – спросил красноармейца Кровлев, когда очередь дошла до него.

– А надо? – равнодушно поинтересовался выдававший.

– Тащи на всех.

Когда взвод вышел строиться после получения оружия, на поясе у каждого, подвешенный за специальное изогнутое крепление, висел в закруглённых ножнах длинный гранёный штык, по очертаниям и размерам напоминавший шпагу. Подошёл ротный, осмотрел личный состав, произнёс:

– Хотя бы так.

Вместо патронных подсумков выдали брезентовые бандольеры – патронташи, которые одевались через плечо. Видимо, в качестве компенсации за разброд с винтовками майор разрешил забрать хранившийся валом в дальней части склада всевозможный хлам, состоявший из старых фляг в дырявых и заплесневевших чехлах, ложек, мятых кружек, разнокалиберных котлов и прочей тому подобной мелочи. Кровлев выбрал себе вполне приличный медный котелок, конусообразно сужающийся в верхней части. Котелок прицепил себе на ремень. Склад ополченцы выгребли подчистую.

Пешим порядком, бряцая оружием и снаряжением, неся на плечах ящики с боекомплектом, выдвинулись обратно к себе в расположение на Черниговскую улицу. Когда уже на месте приступили к выдаче боеприпасов, оказалось, что часть из них пришла в совершенную негодность. В итоге каждому на диковинную винтовку досталось всего по несколько десятков соответствующих ей патронов.

– А чего он не лезет-то? – спросил Кровлева парень в пиджаке и кепке, тот самый, что предлагал ему сменять сапоги. Парень сейчас пытался зарядить винтовку.

– Дай-ка, – Кровлев взял в руки оружие и боеприпасы. Так и есть – боеприпасы уже умудрились перепутать. Теперь парень безуспешно пытался загнать в английскую винтовку старый французский патрон.

Вызвали взводного. Тот доложил командиру роты.

– Ну вот, началось, – проворчал ротный. – О чём я и говорил – прямо не отходя от кассы…

Было проведено несколько коротких лекций для личного состава о стрелковом оружии, которое попало к ним в руки. Проверили всю роту на соответствие стрелковых систем и выданных к ним боеприпасов. Конечно же, как и ожидалось, нашлись ещё несоответствия. Позанимались разборкой и сборкой винтовок. С грехом пополам, кое-как уладили данный вопрос. По крайней мере, до поры до времени. На стрельбы попал только первый взвод, и то единожды. Результаты оказались неудовлетворительными, что, впрочем, никого не удивило. Провели несколько занятий по тактике. Пару дней ползали по-пластунски на брюхе прямо во дворе, учились окапываться в близлежащем садике и кидали в канаву через улицу имитирующие гранаты болванки. Потом дружно шли их искать, а взводный ругался, что не все болванки вернули. Настоящих гранат до отъезда на фронт они так и не увидели. В итоге они не отзанимались даже положенных по разнарядке полутора недель, отводившихся на подготовку дивизии народного ополчения. Вечером пятого дня во двор въехала видавшая виды полуторка. Кузов её был загружен стальными шлемами. Каски закончились на половине личного состава – их получил только каждый второй. Обещанные противогазы не выдали вовсе.

Согласно первоначальной информации они должны были пробыть на месте ещё несколько дней, и на следующее утро Кровлев получил разрешение командира навестить родных. Благо бежать отсюда до его дома на Обводном было меньше пятнадцати минут. Но увидеться с семьёй до своего отъезда на передовую ему было не суждено. Поднятые по тревоге, спешно собравшись, ополченцы выдвинулись к Варшавскому вокзалу. Проходя в колонне по набережной Обводного канала, Кровлев видел на другой стороне свой дом. Жадно вглядывался через канал – вдруг Агата или дети окажутся в этот момент на улице? Умом он понимал тщетность подобных надежд, но, вопреки всему, сердце в груди вдруг забилось часто-часто. Он, конечно же, их не увидел. Впереди была погрузка в эшелоны. Короткий и резкий паровозный гудок будто обрубил что-то внутри. Дернувшись, состав двинулся в юго-западном направлении и начал медленно набирать ход…

Впереди был Лужский оборонительный рубеж. 13–14 июля 1941 года немецкие войска местами форсировали реку Лугу и захватили плацдармы на другом берегу. Выгрузившись в Веймарне, 2-я дивизия народного ополчения 14 июля вступила в бой южнее этого населённого пункта в районе деревень Ивановка и Среднее Село. Так случилось, что на тот момент времени дивизия оказалась здесь единственным сравнительно крупным соединением советских войск. Именно она смогла на некоторое время остановить продвижение противника.