Черное с желтым – это были цвета рода Кумазава. Конечно, и у других самурайских домов могли быть такие же цвета. Однако упомянутые Рётаро женские носилки не оставили у Артема никаких сомнений – «к нам едут Кумазава». Причем оба Кумазава – брат и сестра. Особенно, конечно, обрадовали Артема эти самые женские носилки.
Чего уж там себя обманывать – одной из причин его хронической хандры (а кто знает, может, и вообще главнейшей причиной) как раз и было отсутствие рядом Ацухимэ.
Он ведь так и не видел ее с тех пор, как отправился на побережье встречать монгольские корабли. Тогда он еще, помнится, умилялся сусальности этой истории: рыцарь отбывает в дальний поход, а дама сердца машет вслед платочком и по ее щеке катится крупная, родниково-прозрачная слеза.
Ага, катилась по ее щеке слеза, как же! Точно так же она роняла слезы, как дожидалась его возвращения!
Как выяснилось, Ацухимэ на следующий же день покинула замок и отправилась в столицу. Хорошо еще, что ушла не тайком и не в одиночку. А с нее бы сталось! Однако на этот раз благоразумие (и это чертовски удивительно!) не покинуло представительницу рода Кумазава – она взяла не только лошадь, но и провожатых из числа самураев – из тех, что Артем оставил для охраны замка. За два дня они добрались до города Химедзи, что находится на полпути в столицу. Там по настоянию госпожи остановились на постоялом дворе, чтобы дождаться известий с побережья.
Известия о победе над монголами разнеслись по городам и весям со скоростью необычайной (ну, надо думать, событие-то эпохальное, доселе страна Ямато не знала ни иноземных нашествий, ни, соответственно, и отражений таковых!). Едва вести достигли города Химедзи и постоялого двора, как Ацухимэ велела не мешкая собираться в дорогу. Они продолжили путь в Хэйан. В столице, передав дочь рода Кумазава с рук на руки представителям дома Кумазава, самураи без промедления выступили в обратный путь.
Честно говоря, Артема удивило, что Ацухимэ не стала дожидаться его возвращения. И удивило неприятно. А ему казалось, что между ними зарождается что-то похожее на взаимность, вспыхивает та пресловутая искра. Он долго изводил себя вопросами: «Почему? Почему она сбежала? Или я для нее был только соратником по борьбе? Всего лишь случайным спутником, с которым какое-то время было по пути? А как только дорожки разошлись – из сердца вон?»
Но пойди найди ответы на эти непростые вопросы. Для того надо в равной мере постигнуть и тайны женской души, и причудливость японского образа мыслей. То и другое нелегко. Короче говоря, оставалось только тешить себя слабой надеждой, что Ацухимэ бежала не от чего-нибудь другого, а от своих чувств к нему, гайдзину по имени Артем. А вдруг и вправду в девичьей душе разгорелась нешуточная борьба между чувствами и долгом? И некогда принятое ею решение оставаться, как она это сама называла, «чистой» во имя служения своей стране на ответственном посту домоправительницы сёгуна или кого-то в этом роде уже не казалось ей правильным выбором? Испугалась, что не сможет устоять перед искушением, и сбежала…
Выяснить у самой девушки, что да отчего, не представлялось возможным. А как тут выяснишь? Только при личной встрече или письмом. Сама Ацухимэ ни в Ицудо, ни в иные города этой провинции не наведывалась… впрочем, как и Артем в японскую столицу.
Нет, оно бы, конечно, было бы небезынтересно посетить столицу страны Ямато. Любопытно было бы поглядеть, как выглядит главный город древней Японии, чем, понимаешь, живет и дышит. Одним глазом взглянуть на императора. Чего-чего, а средств на такую прогулку новоявленному даймё и тайному покровителю всех игорных заведений своей провинции хватило бы с избытком. В битком набитый аристократами Киото он заявился бы не занюханным провинциалом на старой кляче, а вполне пристойно упакованным, конкурентоспособным самураем.
Однако умные люди показываться в Киото ему пока не рекомендовали. Равно как и в другом столичном городе – Камакура. И с доводами этих людей Артем вполне соглашался.
Что же касается переписки… Это-то пожалуйста. Бери тушь и кисточки, доверяй рисовой бумаге сокровенные мысли, сворачивай послание в трубочку, засовывай в бамбуковый пенал и отправляй в Киото самурая с поручением вручить письмо лично госпоже Кумазава Ацухимэ.
За четыре месяца Артем так ни одного письма и не отправил. Правда, писать пытался. Но потом свои недоконченные опусы рвал или сжигал. Путаница в мыслях, переложенная в иероглифы, отчего-то выглядела чудовищно нелепой. Видимо, для выражения хаоса иероглифы совершенно не годятся, и для путаницы нет ничего более подходящего, чем язык берез и осин. Да вот только на том языке Ацухимэ пока еще ничего не понимала…
Кстати, о березах и осинах. Во время участившихся приступов хандры Артему все чаще приходила в голову дикая мысль: «А не рвануть ли отсель как раз к тем самым осинам?»
И не то чтобы его мучила эдакая белоэмигрантская ностальгия: припасть к тоненьким березкам, набрать в дрожащие ладони родной землицы да прослезиться под малиновый звон колоколов. Нет, Артем отчетливо понимал, что на родных просторах он будет ощущать себя никак не меньшим чужаком, чем здесь. Даже, пожалуй, еще большим чужаком, как это ни странно. Потому как здесь он уже вжился в местную реальность. И не просто вжился, а отвоевал себе положение, силу, власть…
Только вот коварные мыслишки под покровом хмельного тумана нет-нет да и просачивались в голову, что твои партизаны во вражеский тыл. И после пяти-шести сосудов саке Артем принимался размышлять о том, что средств на покупку корабля у него вполне хватит. На этом корабле он переправится через залив, а далее пойдет на нем вдоль корейского берега сперва на юг, потом повернет на запад. Пойдет, следуя всем изгибам береговой линии. Рано или поздно доплывет до реки Ефрат (месторасположение которой представлял – запомнил по карте в учебнике истории), а потом – по ней вверх, до упора. А от того упора уже рукой подать до русских земель, до стольного града Киева. («Какой там князь у нас сейчас заправляет? – пытался вспомнить акробат. – А пес его знает! Плохо быть исторически неграмотным».) Викинги же доплывали до Америки, а думается, их драккары вряд ли намного превосходили мореходными качествами здешние лоханки… (Правда, Артем пока не вникал в мореходные качества здешних лоханок, даже и не видел их вовсе.)
Товарищи верные в спутники найдутся. Скажем, нет ни малейших сомнений, что за ним в дальнюю дорогу последуют все яма-буси клана Такамори во главе с последним, потому как им здесь без него придется несладко. Какое там несладко! Перебьют их в два счета или загонят в леса и будут травить, как травят тигров-людоедов – всем миром. Уж лучше полные неизвестности дальние края. Правда, их всего-то раз-два и обчелся, но это неважно, зато каждый стоит дюжины.
И еще с ним отправятся те самураи, которых он приблизил к себе за четыре месяца. Из которых сколотил своего рода преторианскую гвардию, то есть поступил, как и положено поступать новому властелину – окружил себя людьми, всем тебе обязанными, поднятыми тобой из грязи в князи, что в нашем случае означает поднятыми до положения самураев даймё с ежегодным доходом в сто пятьдесят коку риса (весьма недурным по здешним меркам). Эти самураи разве что не молятся на своего господина и последуют за ним куда угодно, если господин скажет «надо». Их вассальная преданность порой поражала Артема. Не приходилось сомневаться, что они ринутся даже на стократно превосходящего противника, если он покажет на него пальцем и скажет «вперед». Ринутся без всяких колебаний и страха за свою шкуру. Разве что супротив императора не пойдут, микадо для любого японца священен. «Обреченные на верность» – это определение самураев он вычитал еще в прежней своей жизни. Точное определение, ничего не скажешь…
Словом, есть с кем отправиться в дальние края. Выйдет великолепное путешествие с абсолютно непредсказуемым исходом, и уж точно оно излечит бывшего циркового гимнаста от тоски-печали…
Вот такие странные мысли одолевали Артема во время острых приступов хандры. Конечно, всерьез он никуда не собирался отправляться, тем паче за тридевять земель. Просто грызло что-то изнутри, непонятное и необъяснимое. Какой-то червь сомнения и беспокойства. Позывы бежать к чему-то или от чего-то, чтобы заглушить тоску. Может быть, подобные белоэмигрантские страдания есть неизбежная участь любого русского человека на чужбине?
«Следует признать – вовремя приехали Ацухимэ и Хидейоши», – подумал Артем, заканчивая переодеваться в парадное кимоно…
Он повязал пояс-оби, засунул за него оба меча, одним из которых был «Свет восемнадцати лун». Заканчивая с туалетом, собрал волосы на затылке в пучок, закрепил специальными деревянными заколками. «Ацухимэ, поди, не сразу и признает».
За четыре месяца его внешность изменилась. Он отрастил длинные волосы и теперь носил (а куда деваться!) самурайскую прическу сакаяки, то есть выбривал волосы у лба полумесяцем. И еще его лицо теперь украшали щеточка усов и небольшая бородка, которая чуть позже и чуть в других краях будет зваться эспаньолкой. («А спроси, зачем я ее отрастил, пожалуй, и не отвечу. Вот взбрело в голову, и отрастил».) Каждое утро брадобрей Дандзюро подбривал ему лоб и подравнивал растительность на лице – господин даймё должен выглядеть безупречно.
Сперва, правда, Артем хотел побриться наголо, чтобы не смущать японцев русым цветом волос. Но его отговорил Такамори. «Ты же известен как человеческое воплощение Б е л о г о Дракона. Твои светлые волосы все время напоминают об этом тем, кто вдруг станет забывать». Поразмыслив, Артем признал доводы Такамори разумными.
Ко всему прочему за эти четыре месяца Артем основательно загорел, поскольку много времени проводил на улице, на ветру и на скаку. Его кожа утратила бледно-городской цвет, с каким он явился в Страну восходящего солнца, и покрылась ровным коричневым загаром.
«И вот уж кто точно меня бы не узнал, так это цирковые, – иногда думал он, когда смотрел на свое отражение в воде или в зеркале из отполированного металла. – Явись я им таким чудом, бросились бы наутек с криками „Шайтан! Шайтан!“».
– Ну все, – сказал Артем, отодвинул решетчатую бумажную перегородку и вышел в коридор.
Брат и сестра дожидались его в комнате для приема гостей. Эту комнату Артем устроил на втором этаже рядом с залом для занятий кэмпо. Окна комнаты выходили на небольшой сад с сакурами, с живописно обложенным камнями родником, с бамбуковым желобом, по которому ключевая вода стекала в небольшой пруд.
Когда он вошел, гости поднялись с циновок. В отличие от Артема, оба Кумазава за четыре месяца внешне нисколько не переменились. Сестра была столь же хороша собой, а Хидейоши… Ну а что Хидейоши? Все такой же Хидейоши – в лице, осанке, в каждом жесте виден конфуцианский благородный муж. (Правда, Конфуция Артем ни там, ни здесь не читал, однако здесь умные люди достаточно, как он считал, толково и квалифицировано растолковали ему, что к чему в этом конфуцианстве и что имел в виду китайский мыслитель под сочетанием слов «благородный муж». Касаемо последнего – Кумазава Хидейоши, как вывел для себя Артем, полностью бы устроил старину Конфуция.)
Почему-то Артем полагал, что, едва он увидит Ацухимэ, у него пойдет кругом голова, как, бывало, кружилась она у него и раньше от близости прекрасной японки, когда вдвоем они странствовали по провинции. Однако никакого головокружения не случилось. И сердце не сорвалось с цепи и не пустилось в бешеный перепляс. Кто его поймет, это сердце… Хотя, конечно, вновь видеть Ацухимэ ему было чертовски приятно.
Сперва низко поклонились гости, прижав кулаки к бедрам. Они не распрямлялись, дожидаясь ответного поклона хозяина, тем самым выказывая уважение хозяину дома и влиятельному господину.
Артем склонился в поклоне чуть менее глубоком, чем у гостей. И дело тут не в меньшем уважении, а в церемониальных тонкостях. Ведь это не он зазывал к себе в гости, это к нему пожаловали незваные визитеры. Поэтому более глубокий гостевой поклон – как бы извинение за то, что потревожили, может быть, даже оторвали хозяина от каких-нибудь важных дел.
Что-что, а науку поклонов за эти месяцы Артем освоил почти в совершенстве. Без нее тут никуда.
– Сядем, – Артем показал на столик.
О проекте
О подписке