Сенькина жизнь

– Начните с головы, голубушка, – сказал доктор, стараясь дышать в сторону.

Медсестра Грета Петровна, мужиковатая женщина неопределенных лет, ножницами разрезала многочисленные бинты и, освободив голову, бросила объемный красно-белый комок в пустое ведро. Для работы с головой, вместо положенного скальпеля, обычно применяют остро заточенный, закругленный кусок полотна от ножовки по металлу – точная копия того, что используют карманники, обрезая в трамваях сумочки. Вместо рукоятки на этот обломок щедро наматывается синяя изолента – и вот инструмент готов. Приподняв голову, Петровна безошибочно находит место над ухом и делает глубокий непрерывный надрез, обводя всю волосистую часть головы к другому уху. Этот участок кожи рывками отдирается от черепа вперед и как маска закрывает лицо умершего. Пилить череп зовут ассистента – вот мозг уже вынут и лежит в кастрюльке, – сейчас доктор начнет его строгать ломтиками, как бастурму, и дойдет до пули. Ассистент приступает к грудной клетке – вот снята кожа, ребра перекушены, и грудь с хрустом открыта, как залипшая кухонная форточка весной. Петровна немедленно просовывает туда покрытую рыжими волосами руку с кривым скальпелем, ведет ее вверх вдоль пищевода к шее и наконец, отработанным движением, делает разрез полукольцом, чтобы освободить от гортани и ухватить изнутри язык. Обрезаются на ощупь хрящики, спайки, затем сильный рывок за язык книзу – и вот все внутренности – пищевод, желудок, тонкий и толстый кишечники – отделены, они помещаются в эмалированный таз. В соседний таз кладут легкие и печень, а в мертвом теле остается лужа кровавой жидкости. Петровна поворачивает труп на бок и трясет – жижа устремляется в специальный желобок, что проложен по обеим сторонам металлического стола. Мучимый похмельем, старый доктор копается в тазах, составляя отчет. Через час заключение готово. Все вынутое, включая искромсанный мозг, кидают в пустой живот и зашивают, сильно затягивая шов. Из ведра вынимают ком грязных бинтов, впихивают в череп и тоже зашивают.

Про Петровну в больнице говорили, что она не вполне баба, а больше как гермафродит. Как-то 7 ноября она сильно напилась после демонстрации, и домой ее повез шофер скорой Портнягин. Примерно с полгода мужики перемигивались, а Портнягин краснел и повторял:

– Да нормальная баба она! Как все!

А с другой стороны – ну что ему ещё оставалось говорить?

 
                                     * * *
 

– Гадкий ты, – шептала Сеньке мать, тихо смеясь, – гниленький такой врунишка.

И обнимала его нежно. А Сенька многословно, захлебываясь словами, тарахтел, что он не хотел лезть через забор, он отказывался – но пацаны ж не поймут!..

Откуда в нем этот талант – врать, а после так убедительно оправдываться? Адвокатом будет, подонок, – улыбалась она. Странно все же – папаша его и двух слов связать не мог. Впрочем, кто именно был отцом подростка, она наверняка не знала – буфетчицей же работала! На автовокзале.

Семен, между тем, подрастал. Друзей, верных друзей, какие бывают только в детстве, у него почему-то не образовывалось, хотя с людьми он знакомился легко. Впрочем, это его не беспокоило, ведь друзья – это ответственность какая. Их выручать приходится, делиться с ними. Нет – Сене и так было неплохо. В школе он успехами не блистал и после восьмого класса поступил в техникум, здраво рассудив, что в институт ему не пройти – чего же тогда время терять. Как многие сверстники, он вскоре пристрастился к фарцовке, но без хорошего стартового капитала раскрутиться было сложно – вертелся на перекидке мелких партий фирменных пакетов, жвачки, иногда джинсов. Обычная, короче, жизнь обычного подростка с окраины столицы.

Необычное началось с армии, куда его после отсрочки все же призвали. Совершенно случайно замполит части проходил мимо ленинской комнаты, где в этот момент распекали четверых солдатиков. В вину им вменялась порча армейского имущества – они вытряхнули содержимое висящего на противопожарном стенде огнетушителя, а внутри завели брагу. Но недоглядели – бражка перебродила, пеной сорвало крышку, и возник скандал. Рядовое, в общем-то, происшествие – ничего особенного, армейская рутина. Внимание же замполита привлек звонкий голос и взволнованная речь одного из нарушителей – рядового Семена Квитко, служившего при кухне и продавшего самогонщикам сахар. Вдохновенно, нагло и убедительно врал солдат. Врал про «никому все равно не нужные» ягоды из компота и про раскаяние свое глубокое тоже врал задушевно. Замполит прислонился к стенке, глаза его мечтательно закатились. Он незамедлительно потребовал дело демагога, и вскоре Квитко стал… комсоргом части. Он произносил зажигательные речи, обличал отстающих и воспитывал отличников боевой и политической подготовки.

«Гнилой он какой-то, – размышлял ироничный замполит, сидя в президиуме на расширенном комсомольском собрании, – но, сука, создан для нашего дела. Да и где найдешь такого вдохновенного пиздобола? Поёт с трибуны – будто сам верит в пришествие коммунизма, гандон!»

Был у нового комсорга один недостаток – не любил он рутину. Отчетность, заполнение справок, протоколов собраний и прочих документов утомляло его необычайно, в то время как выступление перед личным составом, напротив, – заряжало энергией.

– Вызывали, товарищ подполковник?

– Да. Зайди, закрой дверь. Вот тебе бумага – пиши заявление.

– Вы имели в виду рапорт?

– Нет. Заявление и автобиографию. Будем в партию тебя принимать.

Однако вступать в партию сержант отказался категорически. Армия закончится, – рассудил он, – а взносы надо будет платить до самой смерти. А у меня мама на руках.

– Ух ты ж ушлый крысёныш! – опешил замполит. Он никак не ожидал такой реакции.

– Мама, судя по твоему личному делу, заведует столовой, что по жизни за высоким забором нашей части приравнено к заведующему кафедрой, доктору наук. Она сама половину роты может содержать. Но печалит, сержант, меня другое. Печалит непонимание перспектив. Как можно принадлежность к передовому классу советского общества измерять суммой партвзносов?

Не по зову души, конечно, хлопотал подполковник, а исключительно для своих показателей – выдвижение кандидата в члены КПСС из рядового состава ценится руководством. С офицерами-то все понятно – они пищат, да лезут в партию, а вот из призванных солдатиков, как правило, никто идейностью не блещет, а если блещет – то идейность ихняя проистекает из полного отсутствия мозга.

Пришлось этому скользкому юноше объяснить, что в противном случае ему придется продолжить службу простым солдатом в приполярном городе Надым.

– Вот, – кивнул головой циник на перевернутый лист меню офицерской столовой, – разнарядка пришла на тридцать человек. Ты, кстати, не знаешь – где этот город – Надым?

И стал Семен кандидатом, а перед самым дембелем был принят в коммунисты. С тем и ушел в полную неизвестность – на гражданку. В поезде он рассеянно листал свои бумаги – характеристику, направление в Челябинское танковое училище, где его должны были принять без экзаменов, протокол партсобрания и решение о выдаче ему рекомендации еще куда-то… Армии наш герой больше не хотел ни в каком виде. И это притом что десятки его сослуживцев пошли бы на все, чтобы иметь хоть часть этих документов. Тяжело вздохнув, Семен бросил папку на дно чемодана.

Он уже знал, что мать в его отсутствие стала сожительствовать с блатным, что места в их квартире для него больше нет и что ему предстоит поселиться у бабушки в Одинцово. Гурген, так звали блатного, источал чувство вины, которое вылилось в умопомрачительную сумму в пятьсот рублей. Деньги эти он назвал «подъёмные» и вручил Сеньке в первый же день. Квартира матери теперь напоминала музей подделок и безвкусицы – золотистые шторы, хрусталь, аляповатые люстры чешского стекла. Вечная хохотушка мать тоже изменилась – теперь она могла внезапно сорваться в слезы, в истерику. Если бы кто-нибудь спросил дембеля – чем пахнет в квартире? – тот не задумываясь ответил бы – тюрьмой, хоть никогда там и не был. Именно из-за этого ощущения скорого краха он категорически отказался выписываться. Закроют маму – квартира пропадет.

Устраиваться на работу бывший сержант не спешил – принялся фарцевать, но через полгода его разыскал участковый и предупредил об уголовной ответственности за тунеядство. Семен показал партбилет, чем вогнал старого капитана в ступор – он тут же порвал все бумаги и ушел, а тунеядец все же принялся искать работу. И нашел – он стал инкассатором. Работа эта была на редкость бестолковая и унизительная. На смене требовалось носить форму, фуражку и наган, но Семен был принят «на замену», то есть без постоянного маршрута. В этом качестве набиралось не более 7—8 рабочих дней в месяц, что позволяло безбоязненно фарцевать.

– Семен-джан! – Гурген смотрел в сторону, поправлял мокрый от пота воротник. – Нужны бабки на адвоката. Маму твою под подписку выпустили, но, похоже, арестуют в оконцовке.

– Были бы бабки, разве надел я когда нибудь вот это, – Сеня снял с вешалки фуражку с зеленым околышем.

– Что? Так плохо? Совсем? – захлопал ресницами носатый. – А те 500, что я тебе после дембеля дал?

Но Сеня только руками развел. Дали матери три года, и он вернулся в квартиру, а через год его самого приняли. И вовсе не за спекуляцию.

Был у него постоянный покупатель из Челябинска. Своего рода оптовик. Прилетал раз в месяц и выгребал все, на чем можно было заработать, даже видеокассетами не брезговал. В этот раз он ничего брать не стал, а попросил подержать его деньги – пять тысяч рублей.

– Я, – сказал, – хочу недельку побухать в Белокаменной и оттянуться, а дела с тобой мы перед отлетом сделаем.

И забухал, и исчез. Вдруг звонок в ночь на воскресенье:

– Сёма, выручай! Я в трезвак залетел, документы потерял где-то, и меня сейчас в спецприемник увезут. Возьми штукарь из моего бабла – приедь и выкупи меня. Я договорился уже.

Вытрезвитель оказался совсем недалеко.

– Что вы, что вы, – засмущался дежурный, увидев свернутые колбаской деньги в кулаке, – ну не здесь же! Впрочем – считайте!

– Что считать? Зачем? – опешил Семен, спинным мозгом поняв, что сейчас произойдет. Он разжал кулак, ловко, как футболист, запнул рулончик с деньгами под стол дежурного и повернулся, чтобы быстро уйти. За спиной улыбались двое в гражданском, и еще одна женщина снимала происходящее на видеокамеру. RCA, BetaCam – определил фарцовщик и сел прямо на заплеванный пол.

 
                                     * * *