Дизайнер обложки Владимир Чумаков-Орлеанский

© Александр Куприн, 2021

© Владимир Чумаков-Орлеанский, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0055-3399-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Красавица

По сегодняшним стандартам ее посчитали бы полной, но тогда, в семидесятых, она казалась самим совершенством. В пять тридцать все пацаны нашего двора усаживались на длинную доску у трансформаторной будки чтобы смотреть как она возвращается с работы. Сколько ж ей тогда было лет?…да не больше тридцати, наверное. Свободная, легкая походка, очень крутые бедра и грудь. Грудь тогда считалась архиважной! Меня же сводила с ума ее спина. Однажды я шел за ней от самой остановки до нашего подъезда и чуть не свихнулся – так мне захотелось обнять эти округлые плечи и зарыться лицом в ее густые, слегка вьющиеся каштановые волосы. Некоторые женщины невероятно хороши в летнем платье!

Ее сын Илья учился в нашей школе, а жили они вдвоем. Свободная, значит, она была – свободная и красивая. Может это нас и заводило. А Илюха этот себе на уме – странный очень. Учился неплохо и много читал. Все время читал. Однажды он решил застрелиться. Никто не знает – зачем, думаю и он тоже не знает. Взял трубу, заплющил ее молотком с одного конца, накрошил внутрь спичечных головок, а вместо пули засунул сверло. Зажег газ, положил эту трубу на огонь и сел читать книгу. Трубу при этом направил себе в висок. Через минуту бахнуло и сверло влетело Илье в голову.

Он остался живым. Ослеп только. Его красивая мама уволилась с работы и занималась теперь только им. Неизвестно откуда вдруг появился отец, правда ненадолго. Во двор Илья и раньше особо не выходил, а теперь его и вовсе никто не видел. Но однажды я столкнулся с ним в подъезде – он спускался с мамой вниз и вдруг остановился у моей квартиры

– Сань, ты что ли?

– Ну.

– Как там… в школе-то?

– Ничо. То же самое. Ты что же – не пойдешь больше учиться?

– Да как я пойду – не вижу ж ничего! Вот Семен говорит – в Москву меня отвезет на операцию. Может поможет – тогда пойду снова. Второгодником буду.

– Не Семен, а папа! – робко вмешалась красавица-мать. И они тихонько пошли вниз к выходу. Ни в какую Москву он не поехал, а стало ему еще хуже – нужно было все время за что-то держаться.

– Ты, Сашенька, заглядывай к нам, когда время будет. С Илюшей поговори, – сказала она мне как-то во дворе. Но в юности мы все немного сволочи и эгоисты – я так никогда не зашел к соседу Илюхе, не поговорил, не спросил – зачем он стрелялся и что он теперь видит взамен того, что видим мы – остальные?

После девятого класса я на все лето уехал в Крым и вернулся уже мужичком, попробовавшим и женщин и вино. Жизнь двора мне стала неинтересна.

Бедная илюхина мама, чтобы быть поближе к сыну, устроилась кассиршей в овощной магазин в нашем же доме. Теперь уже она не проходила гордо мимо приподъездных бабок, а иногда даже разговаривала с ними – главным образом о том где какие продукты выбросили. Походка ее изменилась, взгляд приобрел несколько заискивающее выражение, а каштановые свои волосы она прятала в платок.

И никто уже больше не глядел ей вслед.

История любви

Случилось мне, значит, в немыслимо уже далеких восьмидесятых попасть в казарму Челябинской межобластной школы милиции. Что означает межобластная? Ну, типа – всесоюзная. Туда отправляли выпускников технических вузов, решивших попридержать свой вклад в развитие народного хозяйства, а пока поискать себя в уюте милицейских кабинетов. Днем нас гоняли в тир, в спортзал, на плац, и время пролетало пулей, но вот длинные осенние вечера в казарме были невыносимы. Уже на сто раз пересказаны анекдоты и прочие жизненные истории, но не станешь ведь до самого отбоя смотреть в окно на серый дождик индустриального Челябинска? Но вот слово берет выпускник Туркменского госуниверситета, курсант Оразмухаммед Бердыев:

– А хотите, про любов расскажу?

Я так лбом в стекло и треснулся от неожиданности. Но все молчат – тема-то стремная. Не казарменная тема-то, да и не ментовская вовсе.

– Ну расскажи, брат Бердыев, – говорю я неуверенно.

И он начинает.

Есть у него в деревне осел. Старый рабочий осел. Лет ему немало, упрям невероятно, но службу свою ослиную несет без нареканий и жрет умеренно.

– А как зовут-то? – бесцеремонно вторгается кто-то из самого угла.

– Так зачем звать? Ведь не слушает он все равно. Надо за веревка тащить.

– Не, ну имя-то есть у него?

– Ишак же. Зачем ему имя? – снисходительно отвечает рассказчик.

И продолжает.

А дом Бердыевых стоит на самом краю деревни Гарауль. Сразу за домом – большой оросительный канал. Оразмухаммед долго и обстоятельно рассказывает, как строился этот канал, как бульдозеры вязли в песке, как на дно канала стелили толстую полиэтиленовую пленку, как с непривычки в воду падали и тонули дикие сайгаки, но потом научились пить не падая. Никто рассказчика не перебивает, хоть он и ушел от романтики в унылые будни соцстроительства. Делать-то один хрен нечего, а до отбоя далеко. Но вот канал с горем пополам построен, и рассказчик возвращается, собственно, к любви. Однажды он заметил в своем подопечном на первый взгляд незначительную, но странную перемену – у старого ишака приподнялись уши, до этого годами безжизненно висевшие. Тут вся казарма затихла, и стало слышно, как по жестяному подоконнику снаружи барабанит дождь. Дальше – больше: ослик начал уклоняться от службы, укусил бабушку и вообще стал проявлять склочный, антисоциальный характер, не подобающий сознательному советскому ослу. Уши его с каждым днем медленно, но неуклонно поднимались, мутные прежде глаза заблестели, и вот однажды он запел, повернув морду к каналу.

– Как это запел? – выплеснул я немного здорового скепсиса. Бердыев повернулся ко мне, глаза его наполнились слезливой тоской, он закинул голову, и по казарме понеслось протяжное: «И-и-и-и-и-й-й-я-я-а-а-а!» Тут же в коридоре загремели сапоги, и показался перепуганный дневальный.

– Тс-с-с, – замахали на него руками очарованные слушатели. – Иди, иди осюдова на пост! – Но тот не ушел, заинтригованный, а ступил внутрь и прикрыл за собой тихонько дверь.

Любовь. Невидимая постороннему глазу, всепоглощающая, бессмертная любовь разливалась между тем в насыщенном песочной пылью воздухе совхоза Гарауль. Довольно скоро Бердыев выяснил, что на другом берегу канала приезжие творческие люди снимают кино. Они разбили немаленький лагерь, и среди камер, машин, проводов, синего автобуса, полевой кухни и прочей атрибутики есть у них в штате две ослицы для подвозки всякой всячины. К ним-то и воспылал удаленно старый заслуженный ишак. Им ушастый Ромео и песни пел. Еще через неделю он начал перепрыгивать изгородь и болтаться вдоль берега, но в воду войти не решался, даром что осел. Привести его обратно становилось все труднее – он огрызался и сам в ответ кричал непотребности на ослином. Потерявший всякое терпение Оразмухаммед решил его привязать. На беду в это время в деревню привезли баллоны с газом. Требовалось незамедлительно сделать четыре ходки с пустыми баллонами для замены их на полные – всегдашняя ослиная работа. Но влюбленный забастовал.

– Я бил его палкой – толко пыл пошел.

Вот, – подумал я рассеянно и с некоей даже гордостью, – говорит туркмен по-русски через пень-колоду, а слова какие редкие знает – «пыл прошел». Вот что значит наша родная советская школа! Но из дальнейшего повествования сделалось ясно, что от ударов палкой из ослика пошла пыль. Пыл же его вовсе не прошел. Больше того – ночью осел перегрыз веревку и бесследно исчез. Тут Бердыев сделал паузу, а мы скоренько сунули дневальному в руки чайник и отправили за водой, чтобы послушать развязку под ароматный грузинский чай с опилками. Но, подобно влюбленному ослу, дневальный не слушался – чайник взял, поставил под ноги, а идти отказался. Очень хотелось и ему узнать все перипетии ослиной любви.

Долго ли, коротко ли… но через несколько дней наш ослик вернулся. Пришел сам. Бердыев даже показал, как это выглядело – прошел, виновато глядя в пол и ритмично раскачиваясь в стороны, между рядами кроватей, а к ушам приложил свои ладони пальцами вниз. Опустились, значит, уши. Был герой-любовник худ, грязен и густо облеплен репьями да колючками. Самое же главное – он улыбался!

– Как улыбался? – опять раздался богомерзкий голос из угла.

– А вот так, – ответил рассказчик и улыбнулся по-ослиному, при этом углы рта были опущены вниз. Это была настоящая ослиная улыбка. Как он это сделал, я, к сожалению, передать не могу – тут нужен настоящий писательский талант. Могу только сказать, что черные туркменские глаза его в этот момент светились смесью счастья и гордости за своего безымянного ослика.

Вот такая Love Story.