Аэропорт

Дима часами глазел на пассажиров, вглядывался в их лица и пытался представить себя с билетом и паспортом в кармане. Что они чувствуют – эти люди, прошедшие уже таможенный и пограничный контроль? Каково оно – ощущение, что ты скоро покинешь это гигантское замкнутое пространство – СССР? Очень скоро он научился отделять угрюмых, знающих свои права, никуда не спешащих дипломатов от нервических командировочных, спортсменов от артистов, группы совтуристов от еврейских эмигрантов. Семейные пары и вообще группы родственников являлись точным индикатором отъезжающих навсегда по пятой графе – никогда советский турист не мог выехать за границу в компании супруги, это было совершенно невозможно – один из них должен был остаться в залоге. И уж совсем безошибочно, на раз, Димка определял самого замызганного иностранца от своего, советского. Глядя сверху на жидкий ручеек очереди на посадку, он испытывал необъяснимое волнение и представлял себя вон тем полным армянином, что, отдав билет и небрежно показав в последний раз паспорт, уходит вниз к автобусу, или вот этим полуобморочным туристом в толстых очках, что до сих пор не может поверить оказанной ему родным профсоюзом чести – выделенной путевке в братскую Болгарию. Димке казалось, что эти люди, пересекшие уже границу, сразу за КПП должны стать легкими, как бабочки, – такими же беззаботными и счастливыми. Однако автобус увозил на летное поле никаких не бабочек, а обычных тяжелых, потных и взвинченных советских людей. Они нервно оглядывались по сторонам и поправляли в сумках электрические кипятильники, фотоаппараты ФЭД и твердые палки сырокопченой колбасы или бастурмы. Отдельно стояли иностранцы – их легко можно было распознать по отсутствию в руках полиэтиленовых пакетов – непременного атрибута и опознавательного знака советского туриста, где бы тот ни находился.

План начал формироваться, когда однажды в подсобку прибежала посудница Люся и сказала Димке следовать за ней. Эта довольно глупая грязноватая женщина неопределенного возраста и таких же неопределенных обязанностей с малолетства стучала во все инстанции от месткома до КГБ и в этом находила свое призвание и значимость. Парадокс был в том, что и все остальные точно так же стучали, но вот посудницы почему-то побаивались. Смертельно боялся ее и Димка – он подскочил как ужаленный и поспешил за Люсей в бар. Здесь он испугался еще больше, увидев заплаканную Аню с потеками туши на щеках. В угол бара, чтоб не пугать посетителей, вынесли складную ширму, за которой Дима обнаружил абсолютно пьяного финна. Финн, лежа лицом на столике, посмотрел на Диму красным глазом, подмигнул и засмеялся, выдувая носом пузыри.

– Да не этого! Этот нормальный. Вон того поднимай – и к кранам, в посудную!

Только тут Дима заметил второго финна – тот свернулся на полу и мирно спал в луже собственной мочи. С трудом затащили его к раковинам, прислонили к стенке и сунули под нос нашатырь, но финн не приходил в себя, а только фыркал и мычал. Аня в истерике стала бить его наотмашь по щекам и, только перепуганный Димка перехватил ее руки, как пьяный открыл глаза и обильно выблевал на пол.

– Ну миленький, ну хорошенький… ну пожалуйста… – запричитала Анна и к Димке: – Принеси быстро плащ там, на стуле!

Он метнулся за плащом, вдвоем они вытащили из кармана билет и паспорт, застегнули плащ на все пуговицы и усадили финна на стул, а Анька быстро вымыла лицо, поставила в бар официантку и пошла вниз. За ней шел Дима, поддерживающий внезапно побледневшего пьяницу. На посадке регистраторша начала было шипеть, но, получив от Аньки двадцать марок, свернутых в маленький кубик, чтоб не увидели в видеокамерах, спрятанных в потолке, пропустила пьяного на посадку. Да и куда бы она делась – оставить его в аэропорту означало возвести проблему на следующий круг: с разборками, объяснительными, новым билетом и прочее. Отгребли бы обе – Ане, у которой накачался этот клиент, прилетело бы больше, но и регистраторов смены не обошли бы выговорами. Второй финн как-то смог собраться и, шатаясь, сам прошел посадочный контроль.

Уже ночью Анька, вспоминая эту историю, вдруг снова расплакалась и уткнулась носом в любимое плечо. Димка машинально гладил ее по волосам и не мигая смотрел в окно на большую луну в ночном московском небе – он думал.

В пропитанной запахом кислятины коммуналке за Павелецким вокзалом напряженно ворочала мозгами посудница Люся. Куратор Валов, которому она позвонила доложить о пьяных финнах, отказался встречаться с ней, сославшись на срочные дела, а попросил подробно описать весь инцидент на бумаге. И вот Люся, покусывая ручку, мучительно выводит на бумаге слова и формирует предложения. Исписав три листа, она под каждым аккуратно вывела свой оперативный псевдоним – «Кравец». Посудница свернула листы втрое, положила на дно своей сумки, прижав свернутой шалью, и вышла в коридор коммуналки. Было слышно, как у кухни храпит ее сын-инвалид – у него была своя комната, которую тот никогда не закрывал. За ближайшей дверью тихонько шепчется молодая пара – они подумывают перейти на работу в область, где есть шанс получить служебное жилье – лишь бы уйти из этого зоопарка. Дверь в ванную приоткрыта – посудница зашла и, не включая свет, шумно помочилась в унитаз – соседский шепот сразу стих. Вернулась к себе, выключила лампу, и комната наполнилась рассеянным серебряным светом – над столицей висела полная луна.

Валов

Вышел из отпуска начальник Третьего отдела Евгений Солодов, которого замещал Валов, – бумажной волокиты резко убавилось, и майор-куратор опять стал частым гостем в Шереметьево-2. «Насколько все же приятней заниматься живым делом, чем этим мерзостным бумаготворчеством», – с чувством некоторого превосходства размышлял он. Даже их относительно немногочисленный отдел генерировал невообразимое количество бумаг – каждый опер вел по два-три ДОРа (дела оперативной разработки), дела оперативного наблюдения, литерные дела. Велись особо противные и скучные «дела по установлению анонима» – любой анонимный сигнал требовал выяснения личности автора. Будучи установленным, этот человек, уже продемонстрировавший склонность к стукачеству, в большинстве случаев становился доверенным лицом, а позднее агентом. Но это в случае, если информация находила подтверждение. Если же сигнал был ложным, с «доброжелателем» проводилось профилактирование, чтобы отбить у него желание строчить анонимки. И вся эта деятельность протоколировалась, превращалась в унылые планы агентурно-оперативных мероприятий, материалы и заключения исследований, оперустановки, сообщения доверенных лиц и агентов и прочая и прочая… Само собой, весь этот массив нес грифы «секретно» или «совершенно секретно». Утрата любой из этих порой бессмысленных бумаг могла стать колоссальным ЧП. Майор испытал огромное облегчение, передав бразды правления отделом обратно в руки Солодова. Никакой карьерной зависти к последнему он не испытывал.

Валов вновь подолгу стоял, облокотившись на перила второго этажа, и разглядывал пассажиров или сидел с двойной порцией мороженого за угловым столиком. Впрочем, много времени теперь приходилось проводить с инженерами в отсеках с надписью «Гражданская оборона». В это время в системах видеонаблюдения начала внедряться технология time-lapse, заменившая 30 кадров в секунду «живого» видео на один кадр. Это позволило в 30 раз сократить количество пленки и освободить операторов наблюдения, что сидели в специальных помещениях. Качество существенно упало, ведь в записи, по сути, вместо полноценного фильма оставалась лишь цепь последовательных фотографий. Все оперативные мероприятия и операции, впрочем, как и прежде, фиксировались на живое, нормальное видео. Майор с интересом вникал в эту техническую тему и довольно быстро начал неплохо разбираться в тонкостях видеоконтроля. По первому образованию он был инженер-связист.

Начальник отдела Женя Солодов и сам недавно еще работал «на земле», с Валовым они приятельствовали много лет. Оба считали себя настоящими оперативниками, в отличие от «комсомольцев» – детей партэлиты, пришедших в Комитет из секретарей райкомов ВЛКСМ. Толку от таких не было – они лишь говорили правильные, идейно-выдержанные вещи и смотрели водянистыми глазами. Заставить работать с душой их было невозможно, от наказаний защищала родословная. К счастью, оперативной работы эти блатники и сами избегали, а стремились больше в политотделы, орготделы да в следствие. Страшно раздражало Валова и то, что внешне «комсомольцы» не отличались от фарцовщиков и барменов валютных баров – те же шмотки, та же «шестека» «Жигулей», те же знакомства в нужных сферах… Солодов, впрочем, был гораздо снисходительней – его всегда интересовал только результат. Не важно, как проводит время вне службы его подчиненный, если при этом он выдает неплохие показатели – воспитанием пусть занимаются многочисленные замполиты. А уж моральные качества источников информации его не тревожили вовсе. Да и какой, извините, оперативной информацией может располагать со всех сторон правильный передовик производства и верный муж? Нет уж: настоящий агент – всегда немного подонок, всегда подлец.

– Что с этим грузчиком? Есть какие-то материалы?

– Сделали оперустановку, запросил бумаги из гарнизона, где он служил, – угрюмо отвечал Валов.

– И что там?

– Ничего хорошего – в армии к нему дважды особым отделом был сделан оперативный подход и оба раза он отказался от сотрудничества.

– Я не понял – а зачем ты его пропустил тогда? Зачем нам праведник в зоне вылета? Что с тобой?

– Эти материалы я получил после того, как он был принят. Моя вина. А не пропустить его тоже нельзя было – это единственная просьба «Ларина» за много лет.

– И?

– У грузчика роман с «Анжелой», которую надо выводить из агентурной сети. Как только ее уволят – он сам уйдет за ней.

– А что она? Продолжает имитировать сотрудничество?

– Да. Ноль информации от нее – по ушам ездит, крыса…

– Может, как-то наехать на нее, напугать, обломать? Ведь за исключение агента тебя наказывать придется.

– Да с хера ли? – задохнулся от возмущения майор. – Это не мой агент. Мне ее Шадурский слил, когда его в политуправление переводили. Я ее не подбирал, не готовил, не вербовал!