Зуев и Фролов взяли такси и поехали в гостиницу «Заезжий дом “Таверна Кэт”», в которой сняли двухместный номер. В «Таверне» поселился и полковник Лошкарин, чей самолёт приземлился за час до нашего приезда.
А мы с Михаилом отправились на квартиру Кости Маткивского, моего старого дружбана, чтобы узнать, что у него и как. Меня связывали с ним не только дружеские симпатии и совместное эпизодическое времяпровождение, но и оказание взаимных услуг с немалыми рисками для жизни и здоровья.
Я несколько раз звонил ему из Москвы и по дороге на разных промежуточных станциях, и позвонил сразу по приезде, рассчитывая встретиться и договориться о постое, но он не отвечал. Поэтому мы ехали наудачу. В любом случае, надо было узнать причину его молчания, это стало нашей главной целью.
Позвонили в дверь. Ответа не было. Я нажал на кнопку звонка ещё и ещё. Всё тот же результат.
Тогда мы прошли в соседний подъезд – благо наружная дверь была открыта, – где проживала Марья Петровна Ильина, Костина приятельница, старушка лет семидесяти с небольшим. Я был знаком с ней, и однажды у нас даже было общее застолье по её приглашению и с участием Маткивского.
Михаил притопил кнопку звонка возле её двери. В квартире прозвучал отрывок классической мелодии, что-то из Огинского. Следом послышались шаркающие шаги, дверь открылась, и перед нами предстала хозяйка квартиры.
Она вмиг узнала меня, приветливо ответила на наши «здравствуйте!» и пригласила к себе.
Вошли. Сняли обувь на половичке в прихожей. Марья Петровна провела нас на кухню и за непродолжительным чаепитием рассказала весьма печальную историю.
С полгода назад, в начале зимы, Костя вечером возвращался после работы домой, уже темно было. И на автобусной остановке сделал замечание трём подвыпившим парням весьма внушительных габаритов и вверх, и вширь, грязно матерившимся в присутствии детей, школьников младших классов, мальчишек и девчонок.
В ответ, не переставая извергать нецензурную брань, молодчики набросились на Маткивского и несколькими ударами по голове булыжником, подвернувшимся им под руки, свалили его на заснеженный асфальт. Уже лежачего, его принялись бить ногами по туловищу и опять же по голове. С минуту, наверное, били, изливая пьяную злобу, после чего сели в подошедший автобус и уехали.
Костя же остался лежать на площадке пассажирского павильона.
Дети, разбежавшиеся во все стороны, собрались возле него, затормошили, чтобы он поднялся, но тот лежал без какого-либо движения, словно мёртвый, и вроде бы даже не дышал. Ладно, один из мальчиков догадался вызвать машину скорой помощи, а то он так и доходил бы на снегу, пока не закоченел.
Врачи приехали и увезли моего друга в больницу, где его определили в реанимацию.
Марья Петровна, узнав о случившемся от знакомой медсестры, каждый день приходила проведывать соседа.
Через трое суток Костя очнулся. Но вроде бы никого не узнавал, по крайней мере поначалу, лепетал что-то бессвязное, нечленораздельное, больше похожее на короткие мыканья. И потерял всякую координацию движений – лишь хаотично подёргивал руками и ногами.
– И где он сейчас? – спросил я, выслушав невесёлый рассказ.
– У себя в квартире, – ответила Марья Петровна. – Месяца четыре назад выписали бедного из нейрохирургического отделения, куда перевели после реанимации. Никому, кроме меня, он не нужен оказался, ни родственников не сыскалось, ни друзей настоящих. Вот, я привезла его, ухаживаю за ним, готовлю, кормлю с ложечки. Да ему, лежачему, много и не надо. И остальной уход делаю.
– Вы одна только им занимаетесь?
– Нет, Клавонька ещё, дочка моя, приходит. После работы и по выходным. Когда есть время, она целыми днями возле него, а я в это время отдыхаю. Книжки всё разные читает ему, художественные, больше приключенческие, которые сама любит. Костик же слушает и иной раз улыбается или печалится. Смотря что в той или иной книжице описывается.
Марья Петровна слегка развела руками, на лице её проявилась грустная улыбка.
– Он ведь сейчас понимает всё, только высказать не может. И полностью осознаёт, что представляет собой совершенно беспомощного инвалида.
Я был наслышан об истории дочери Ильиной. Это была тридцатилетняя женщина, у которой росла дочь двенадцати годков.
В ранней юности, будучи школьницей выпускного класса, Клава дружила с одноклассником, мальчиком весьма красивой наружности и очень продвинутым в плане познавания разных наук, особенно точных.
И так получилось, что она забеременела от него. Родители виновников экстремального события настаивали на аборте, но молоденькая носительница плода только рыдала в ответ на увещевания взрослых.
Через три месяца после окончания школы Клавдия родила здоровенькую девочку и с радостью принялась растить её. Дочку она назвала Машенькой в честь своей матери. А отчество дала по покойному родителю Алексею. И в свидетельстве о рождении новоявленная гражданка стала фигурировать как Мария Алексеевна Ильина.
Отец же ребёнка, в то время семнадцатилетний парень, проявив душевную слабость, прекратил всякое общение с Клавой сразу же, как только узнал об её интересном положении. Даже сворачивал в сторону и прятался по подъездам, когда она попадалась ему на пути.
Мало того, чтобы не видеть её и не испытывать чувства вины перед ней, за месяц до окончания учёбы перевёлся в другую школу, где его с удовольствием приняли, ибо он был на редкость способным учеником, неоднократно становившимся победителем школьных олимпиад.
Сейчас он преподаватель вуза, кандидат математических наук, по слухам, начал готовиться к защите докторской диссертации; в общем, известнейший учёный города с ещё более солидными видами на будущее.
– Каковы же перспективы у Кости? – спросил я у Марьи Петровны по окончании её рассказа. – Есть подвижки к выздоровлению? Что врачи говорят?
– Никаких улучшений. На постели сесть не может; как полугодовалое дитя. Врачи сказали, что нужна операция на головном мозге. Но у нас такие не делают, да и как их делать при такой повальной «оптимизации», когда государственные больницы тут и там закрывают одну за другой и увольняют медперсонал, – Ильина вздохнула глубоко, покачала головой и продолжила: – Знающие люди сказывали, что надо везти в Германию, только там лучше всего могут прооперировать. Но кто и как повезёт, и кому надобна такая хло́пота! И стоят эти операции огромных денег. А где их взять? Одна перевозка больного человека в такую даль сколько потребует!
– К нему хоть можно пройти?
– Отчего же нельзя! Пойдёмте. И Клавонька, должно быть, уже пришла к нему. Она частенько, не заглядывая ко мне, прямиком туда.
Прошли в Костин подъезд, поднялись в его квартиру. И в самом деле, нас встретила молодая веснушчатая женщина среднего роста, довольно миловидная, с ясным чистым взором и скромной стеснительной улыбкой на лице.
Мы представились Костиными друзьями и сказали, что полчаса назад звонили в дверь.
Женщина приветствовала нас неглубоким книксеном и наклоном головы, сказала, что зовут её Клавдией, что она ухаживает за больным и что только что, минут пять как, пришла к подопечному. После чего провела нас в комнаты.
Он лежал на постели, чистенькой, опрятной, и сам чистенький, умытый, и немного повернул голову при нашем появлении.
Мне показалось, что он узнал меня и попытался что-то сказать. Но издавал только звуки, похожие на «ме-ме» и «ва-ва»; действительно как малый ребёночек, несколько месяцев назад рождённый, не способный ещё вставать на ножки. Губы его искривились в горькой улыбке, на глазах появились слёзы.
Некоторое время я стоял в растерянности, увидев его таким; опомнившись же, сказал:
– Ничего, Костян, дружище, не плачь. Мы вылечим тебя, – я приблизился к нему, пожал его слабую безвольную руку и погладил её. – Вот отвезём в Германию и вылечим. Не сомневайся, обещаю, при всех обещаю.
И посмотрел на стоявших в двух шагах Марью Петровну и Михаила. Затем – на Клавдию, поправлявшую подушку больному.
Привлекало внимание, как она смотрела на него: столько тёплого участия было в её взгляде! Так обычно мать смотрит на своего ребёнка.
– Вы уж позаботьтесь о нём, – всё же сказал я ей.
– Я стараюсь, – коротко ответила она.
Когда мы вернулись к старшей Ильиной, я спросил у неё:
– Часто в течение дня навещаете Маткивского?
– Да я почти все свободные минуты провожу с ним, бедолагой, – ответила она. – И по ночам захожу. Книжки тоже всё читаю ему. Сейчас взялись за «Сказки братьев Гримм». И Клавонька, я уже говорила, не отходит от Кости, почитай. Иной раз так вымотается, что засыпает на стуле возле евонной постели. Только если он спит, мы оставляем ненадолго страдальца.
За стеной, в соседней квартире, раздавалась громкая беспрерывная музыка. Какой-то ультрасовременный музыкальный аппарат долбанил. Так же громко, надрывно звучало и в прошлый, годичной давности визит, когда мы с Костей, тогда здоровым человеком, сидели за столом у этой пожилой женщины – по её приглашению. И до Костиной квартиры доставало оглушающе, ибо жилплощадь, где гремели аккорды и литавры, была смежная и с ней.
– Кто это накручивает там? – спросил я, обратившись к Ильиной. – Аж уши режет.
– Да отставной подполковник один, – сказала она; лицо её сморщилось, словно от зубной боли. – Сарпушин, кажется, фамилия его, да, так. В каких-то очень важных органах служил раньше.
– А сейчас?
– Сейчас на пенсии по выслуге лет. Донял всех музыкальными развлечениями своими и в нашем подъезде, и в соседних. С утра до вечера гоняет. И на Костика действует угнетающе, чуть не плачет бедный иной раз от этого треклятого музона. Сколько раз увещевали Сарпушина, никаких слов не понимает; встанет только как истукан, вылупит волчьи глаза, и ни слова в ответ.
– А что, не обращались к кому-нибудь, чтобы успокоили вашего доморощенного менестреля, к той же полиции, например?
– Как же, звонили соседи по подъезду. Приезжал полицейский наряд, поднимались к нему. Он, Сарпушин, как показал им своё удостоверение, так они взяли под козырёк, извинились и уехали. Жильцам же, которые вызывали полицию, сказали, что если ещё будут надоедать, то самих арестуют на пятнадцать суток за хулиганство.
– И участкового просили, чтобы урезонил этого типа?
– И того. Тот отмахнулся только, сказал, что не до вас, мол, у него и так полно работы, и что надо проявлять толику терпимости.
– Совсем, значит, нет управы на человека.
– Ой, нисколько!
– Ладно, нет так нет. Тогда мы сами.
Я посмотрел на Михаила.
– Сходим глянем, что там к чему?
– Отчего ж не сходить, – легонько усмехаясь, произнёс мой товарищ. – Да ты здесь будь, я один.
Он направился к выходу и уже взялся за ручку двери и отодвинул ригель замка, но я остановил его.
– Нет, Миша, пожалуй, не надо пока. Давай не сейчас. Вот сделаем дело, ради которого приехали, вернёмся и тогда уж наведём порядок в танковых войсках.
Ильина смотрела на нас внимательным взглядом.
– Какие-то вы, мальчики, не такие, – сказала она. – Необычные, не как все. Есть в вас внутренний стержень какой-то, уверенность в себе особенная. И что-то вы друзья, задумали, к чему-то готовитесь серьёзному, нутром чую. Ой, смотрите, не натворите дел!
– Это вам, уважаемая сеньора, только кажется насчёт «стержней» и «натворения», – сияя медоточивой улыбкой, ответил Михаил. – На самом же деле мы народ смирный, воды не замутим.
– Сказал тоже – сеньора! – негромко воскликнула хозяйка квартиры. – В первый раз простую бабу так назвали. Шутник, однако.
Марья Петровна предложила нам остановиться у неё на бесплатный постой. Мы согласились, и она выдала нам ключ от квартиры – один на двоих. Михаил заявил, что устал с дороги, и улёгся спать на диване в отведённой нам комнате.
О проекте
О подписке