Мы с Михаилом Болумеевым ехали в одном купе плацкартного вагона – седьмого. А в шестом, через вагон-ресторан, находились наши товарищи по команде, бывшие собровцы капитан Тимофей Зуев и лейтенант Глеб Фролов.
Местом нашего прибытия был Ольмаполь. Город, в котором я родился и вырос и который во многом определил мой жизненный путь, включая осуждение на пятнадцать лет колонии строгого режима. Туда же в тот же день утренним авиарейсом должен был прилететь и наш старшой, полковник в отставке Дмитрий Иванович Лошкарин.
Меня не покидали мысли о генерал-майоре Храмове, которого нам надлежало спасти от гибели, предначертанной ему высокими функционерами.
Около месяца назад военный суд, состоявшийся в Ольмаполе, приговорил его к десяти годам заключения. По сфабрикованному, как я уже упоминал, обвинению в финансовых махинациях.
В моём представлении вся государственная машина обрушилась на возмутителя спокойствия, надумавшего вынести сор из избы.
Уголовное дело на генерала было заведено спустя недолгое время после того, как он предпринял решительные действия по разоблачению армейских мошенников с большими звёздами на погонах, высших офицеров, наделённых широкими полномочиями и расхищавших многомиллиардные суммы.
На украденное строились дворцы заграницей, преимущественно в Европе и Северной Америке, покупались самолёты, яхты, способные бороздить океаны, заводились роскошные любовницы, словом, налаживалась замечательная райская жизнь, наполненная удовольствиями и снобизмом.
Инициаторами судебного процесса над Храмовым и стали те самые военные чины, которых он обвинял в обогащении на казённых деньгах.
Даже будучи осуждённым, генерал продолжал оставаться опасным для участников хищений. Все они могли жестоко пострадать за провёрнутые ими финансовые аферы. Крушением служебной карьеры, отъёмом накопленных средств, а кому-то и посадкой на длительные сроки. Такие примеры не были редкостью. Обычно это происходило, когда расхитители действовали самостоятельно, без ведома более высоких должностных субъектов, от которых во многом зависели, и не делились с ними наворованным.
Поэтому – по информации, полученной Лошкариным из достоверных источников, – его намеревались убить на другой день после этапирования в колонию строгого режима «Полярный медведь», расположенную на северо-востоке Сибири, недалеко от базальтового плато Путорана, по другую, левую сторону нижней части Енисея. Убийство должно было выглядеть как несчастный случай, и всё для его совершения было приготовлено.
«Полярный медведь» – это зэковский лагерь, в котором мы с Михаилом Болумеевым в своё время отбывали наказания по суду. Он – за разбой, а я – по ложному обвинению в попытке изнасилования несовершеннолетней девушки. И якобы за нападение на полицейских при исполнении ими служебных обязанностей. Хотя на самом-то деле блюстителей порядка я уложил, лишь защищаясь от них, когда они набросились на меня с резиновыми дубинками во время следственного действия в допросном помещении.
Так что обычаи «Полярки», как зэки называли это распроклятое место, были нам хорошо известны.
Убить заключённого тамошние тюремщики (или по их приказу козлы, то есть зэки, которым администрация лагеря давала власть над другими зэками) могли походя и самым изуверским способом, без малейших последствий для них самих, что и происходило неоднократно за годы моего пребывания на зоне.
Задача нашей команды – или группы – состояла в том, чтобы упредить убийц, освободить генерала и переправить его в безопасное место, недосягаемое для карательных органов.
За некоторое время перед отправлением в Ольмаполь мы, пять человек, собрались на московской явочной квартире и обсудили план предстоявшей операции.
В тот день я и Михаил прибыли из Канады по полученному мной извещению от Лошкарина, состоявшему из нескольких слов: «Прилетай. Срочно. Треба твоё содействие». И через пару часов после прибытия узнали о сути намеченного дела: что для выполнения его придётся ехать ещё дальше, на восток, в Сибирь и что, как я и ожидал, оно полно рисков для жизни.
А накануне мы с моей женой Наташей – Натальей Павловной Веряниной, талантливейшей художницей, известной на всём американском континенте, – должны были приехать к Болумеевым в гости. Между нами была договорённость, они ждали и готовились к встрече. До этого ни мы у них, ни они у нас ещё ни разу не бывали.
Я позвонил Михаилу и объяснил: так, мол, и так, мне срочно надо лететь в Россию.
Он категорически заявил, что летит со мной. Я отговаривал его, указывая на грядущие опасности, но тот стоял на своём. Пришлось уступить.
Кроме этого я сделал звонок в ресторан «Калина красная», где выступал со сцены, развлекая гостей своим шансоном – таким способом я зарабатывал на жизнь, – и тоже предупредил об отъезде.
Меньше чем через двое суток мы уже были в Москве, где и встретились с Лошкариным в упомянутом конспиративном пристанище.
Сначала полковник переговорил с нами двумя и коротко изложил существо грядущего, весьма незаурядного предприятия. После чего пригласил Зуева и Фролова, находившихся в соседней комнате.
Полковник оглядел всех, задерживая на каждом взгляд проницательных глаз, и сказал:
– М-да, немного нас. Но, может, это и хорошо – больше народа, больше сутолоки. На крайний случай, у Измайлова и Болумеева, – он поочерёдно посмотрел на меня и Михаила, – остались друзья в Ольмаполе, и на них можно будет рассчитывать в случае чего. Так, господин Петров или не так?
Лошкарин назвал меня по фамилии, прописанной в фальшивом паспорте. Я представлялся Петровым Виктором Степановичем, а Михаил – Киселёвым Артёмом Владимировичем.
– Так точно, товарищ полковник, – отчеканил я, вытягиваясь по стойке смирно, – на них можно всецело положиться; окажут всю необходимую помощь, уверен в этом. Мы с ними много чего рискового проворачивали вместе.
Наш командир предложил располагаться кому как удобно, и мы присели: двое на кушетке и двое на стульях.
– Итак, напомню ещё раз, – продолжил Лошкарин, расхаживая по комнате. – Нам необходимо освободить генерала Храмова и переправить его в надёжное убежище. После чего обеспечить ему эмиграцию. У кого какие будут соображения?
Он посмотрел на Михаила.
– Сперва пусть выскажет своё мнение самый младший по воинскому званию.
Заканчивая фразу, полковник снисходительно улыбнулся, но тут же, негромко кашлянув, снова принял строгий деловой вид. Он знал, что Болумеев в армии не служил и никакого воинского звания у него не было.
Михаил хотел встать, но Дмитрий Иванович остановил его движением руки и словами:
– Пожалуйста, не надо вставать. Говорите.
– Считаю, – сказал Михаил, – что самое надёжное – ударить во время этапирования генерала по маршруту следования конвоя к району нахождения режимного лагеря. Нам с Петровым, – он кивнул на меня, – довелось побывать и в ольмапольском СИЗО, и в «Полярном медведе». Из обоих мест вызволить человека практически невозможно, только если с боем и большим количеством атакующих. Но это грозит серьёзными людскими потерями, и далеко не факт, что удалось бы выполнить задуманное.
Все остальные участники встречи согласились с его мнением. В ходе состоявшегося обсуждения был сделан вывод, что самым правильным будет нападение на заключительном этапе конвоирования – при провозке осуждённого на теплоходе по Енисею.
Иного пути добраться до «Полярного медведя» в летнее время не существовало. Зимой можно было по зимнику, то есть по дороге, проложенной прямо по снегу, на последнем отрезке – по льду Енисея, а с поздней весны до ледостава – только водой.
– Насколько мне известно, – сказал Лошкарин, у которого были надёжные люди в правоохранительной системе, обеспечивавшие его достоверной информацией, – непосредственно в колонию генерал-майора Храмова Бориса Александровича собираются доставить с общим этапом в количестве тридцати человек. На грузовом судне, в специально оборудованном трюме. Под надёжным сопровождением, разумеется. И скорее всего, этим судном будет сухогруз «Витус Беринг».
Тимофей Зуев предложил действовать под видом речной полиции. И что лучше всего совершить нападение, когда судно переместится в нижнюю часть реки, примерно за сутки до его подхода к пристани посёлка Забудалово, являвшейся местом высадки конвоя с генералом и другими осуждёнными, вдали от крупных населённых пунктов с их многочисленной полицией и Росгвардией.
На том и остановились. Обговорили ещё кое-какие вопросы.
Речь зашла об оружии.
Я сказал, что нам с Михаилом достаточно будет стволов, которые мы спрятали во время моего прошлогоднего пребывания в Ольмаполе и его окрестностях.
Тогда, год назад, я приезжал на родину, чтобы выполнить последнюю волю своего погибшего друга Филиппа Никитича Татаринова, с которым мы вместе отбывали сроки в «Полярном медведе». Татаринов был смотрящим, главным среди блатных, то есть зэком, отвечавшим за ситуацию в лагере и взаимоотношения между сидельцами. Блатным был и Михаил Болумеев.
Я же относился к низшей касте мужиков – к заключённым, оказавшимся на зоне случайно, в силу тех или иных житейских обстоятельств или по дурному норову своему привнёсшим сумятицу в человеческое сообщество.
Впрочем, ко мне относились с уважением и блатные, так как я мог постоять не только за себя, но и за тех, кого опекал. Что многажды доказывал. С Татариновым мы были друзьями и в течение всего совместного пребывания на зоне, и после, уже на воле.
Оружие наше находилось в лесном схроне возле Салымовки, обезлюдевшей деревеньки, расположенной за сорок километров от Ольмаполя.
Это были снайперская винтовка «Гюрза-2» с оптическим прицелом и три пистолета. Два моих – ТТ и «Грач»; последний – восемнадцатизарядный, со скорострельностью тридцать пять выстрелов за минуту, но немножко капризный, иногда дававший осечки в холодном состоянии. И болумеевский «Макаров», иначе ПМ.
Полковник и его помощники также были вооружены: пистолетами и короткоствольными автоматами. И ещё у нас был один шприцемёт, тоже выполненный в виде пистолета.
Всего этого было вполне достаточно для затеваемых действий.
Кроме того, Лошкарин должен был обеспечить всех надёжными документами, гласившими, что обладатели их являются значимыми сотрудниками Госбезопасности.
Мы собирались выехать через день после встречи на явочной квартире, но заминка с получением этих удостоверений, которые обещала предоставить полковнику какая-то неведомая мне и Михаилу сетевая организация в силовых структурах, задержала нас в Москве на несколько суток.
Отмечу, что обсуждение плана операции по освобождению генерала Храмова в значительной степени носило формальный характер, так как ещё до нашего с Михаилом приезда Лошкарин со своими собровцами обговаривали его, пришли к точно таким же выводам и уже начали предварительную подготовку. Об этом позже с игривой усмешечкой обмолвился Глеб Фролов.
Уже по завершении совещания Михаил, ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс вопросительно:
– А кто на самом деле эти военные чиновники, которых обличал генерал Храмов?
Вопрос прозвучал с несколько наивными интонациями.
– Эти чиновники – паркетные шаркуны, прирождённые холуи, которые усердно лижут зад начальникам, стоящим над ними, – сухо ответил капитан Зуев. – Благодаря своим «выдающимся талантам» они успешно строят карьеры и обретают огромную власть, в то время как достойные, способные офицеры, настоящие профессионалы, задвигаются в дальний угол и остаются в тени. Такая практика, наносящая огромный урон армии и державе, в настоящее время сплошь и рядом.
С момента отправления поезда прошло два часа.
Взглядом и кивком головы я сделал знак Болумееву; мы поднялись и прошли в вагон-ресторан. Сели за один из свободных четырёхместных столиков напротив друг друга. Подошёл официант. Заказали еду из трёх блюд.
Кроме нас в обеденном салоне были ещё трое посетителей, сидевших по разным углам: одна женщина и двое мужчин, все ничем не примечательные личности, какие встречаются почти на каждом шагу.
Через пять минут появились Зуев и Фролов. Устроились сбоку от нас, по другую сторону салона. По их виду я понял, что у них всё в порядке. Выглядели они обычными пассажирами. Только холодная решимость, время от времени обозначавшаяся в глазах Зуева, показывала, что он человек опасный и что лучше с ним не связываться, а обойти стороной.
Я невольно взял это себе на заметку и с ещё большим тщанием постарался принять облик самого заурядного провинциала, добавляя лицу выражение простодушия, дабы избавиться от малейших признаков собственной крутизны.
Фролов же выглядел едва ли не деревенским увальнем, и я фиксировал его трансформацию как положительный факт. От природы он был немного артистом и беззаботным весельчаком, и в этом отношении у него было чему поучиться.
Отобедав, сразу вернулись в свой вагон. Михаил лёг спать, а я долго сидел у окна, провожая глазами пейзажи, проплывавшие в отдалении.
В сознании нарисовались прощальные сценки с Натальей Павловной, дорогой, любимой.
– Измайлов! – восклицала она, заламывая руки. – Это безобразие! Я едва успела привыкнуть к тебе после твоей прошлогодней поездки в Ольмаполь, будь он неладен. И вот ты снова прёшься туда. Образно говоря, опять по своей воле суёшь голову в петлю.
– Наташа, родная, меня попросил приехать полковник Лошкарин, – отвечал я. – Нам надо помочь ему, у него какая-то проблема, и, судя по всему, нешуточная. Лошкарин был командиром нашей группы спецназа на Ближнем Востоке. Мы обязаны жизнью друг другу, я – ему, он – мне, так что…
Увидев, что сказанное мною не убедило её, я продолжил:
– Ты же знаешь – полковник помог мне эмигрировать из России. Если бы не он, меня или пристрелили бы при попытке захвата, или опять посадили, причём лет на двадцать, а то и пожизненно; ты сама говорила, что меня там могло ожидать. И что, мне теперь отказать ему? Да кем бы я был после этого!
Жена ударилась в слёзы.
– Я же на восьмом месяце, – сказала она, всхлипывая и положив руки на вздымавшийся живот.
– Ну и что?
– Как я буду рожать без тебя?
– Может, я к тому времени вернусь!
– Да-а, вернёшься… О, Господи, вот несчастная-то я!
– Не плачь, милая, – говорил я, обнимая её. – В твоём положении нельзя расстраиваться. Всё будет хорошо, вот увидишь. Сколько раз мне доводилось участвовать в разных наворотах, и всегда я выходил сухим из воды.
– Когда-нибудь это «участвование» плохо кончится для тебя, и я останусь одна с тремя детьми на руках.
– Наташа, ну зачем накаркивать! – довольно жёстко проговорил я. – Это всего лишь деловая поездка, можно сказать, как раз по моему спецназовскому профилю. Полковник и люди, которые с ним будут, и я тоже, зубы проели на разных острых делах, имеющих военный оттенок. В конце концов, ты знала за кого выходишь замуж, и видела в какой суровой обстановке сходишься со мной.
– Ага, за кого выходишь! Заморочил тогда мне голову, как тут не выйти.
– Х-ха, это ещё большой вопрос, кто кому что заморочил! Ну-ка скажите, сударыня, кто спровоцировал меня на первые объятия?
Наверное, мне не надо было говорить с ней так неделикатно, но она никак не хотела примириться с моим отъездом, и это немножко ожесточало и выводило из себя.
Поезд прибыл в Ольмаполь точно по расписанию.
Было уже начало июня. Город встретил нас палящим солнцем и влажной удушливой жарой; даже в тени воздух оставался горячим. Лёгкие куртки мы сменили на светлые рубашки с короткими рукавами; попадавшийся народ волей-неволей обращал внимание на наши внушительные бицепсы и трицепсы.
Обогнули здание вокзала, прошлись по привокзальной площади, подошли к ларькам, торговавшим прохладительными напитками, мороженым и табачными изделиями. Выпили по стаканчику освежающей газировки.
– Обратили внимание? – с вопросительными интонациями произнёс Фролов.
– На что? – откликнулся Болумеев.
– На то, какие каменные, застывшие лица у здешних. Особенно у людей зрелого возраста.
– Пожалуй, да, есть такое. Наверное, из-за «необыкновенно богатой» провинциальной жизни, – Михаил рассмеялся странным горловым смехом. – Тут поневоле закаменеешь и голову повесишь. Неслучайно многие, особенно молодёжь, так и норовят бросить якорь в столицах. В итоге Москва и Петербург только и растут по численности народонаселения, а глубинка из года в год обезлюживается. Функционирование государства так «удачно» устроено, что всей его мощности при неисчислимых, богатейших в мире природных ресурсах едва хватает на развитие этих двух мегаполисов.
– Какой ты, Мишка, грамотный стал, – сказал Фролов, усмехаясь. – Как верно обозначил первопричину демографической проблемы. Вопрос, где ты этих знаний понабрался?
– Да всё же на виду, Глебушка, откройте глаза! – воскликнул Михаил. – Москва – это метрополия, куда стекаются основные денежные потоки. В погоне за ними и люди туда же норовят нырнуть. Большая же часть провинции – это колония, подвергающаяся нескончаемому драконовскому ограблению и, как результат, влачащая жалкое существование. Отсюда все упомянутые негативные последствия. Между прочим, демографические проблемы, возникшие на этой почве, давно перезрели, приобрели катаклизмический характер и начали угрожать цельности государства. Только нынешние правители, вероятно, по скудоумию своему, не замечают этого. Или делают вид, что не замечают.
– Предлагаю завязать с подрывными кухонными разговорами, – скрипуче пробурчал Зуев. – А то услышит какой-нибудь бдительный «дятел», ревнитель патриотических настроений, и позвонит куда следует. Зачем привлекать к себе излишнее внимание? Болтовня ни к чему хорошему никого ещё не приводила. Донос, стукачество в нашем обществе – стародавняя традиция, помните об этом.
– Да ладно тебе… – начал было возражать Болумеев, но Зуев оборвал его строгим взглядом и продолжением назидательной речи, сопровождаемой жёсткими интонациями:
– Не ладно, иной раз лучше помолчать. Для собственного благополучия. Иначе кончится тем, что твой язык тебя до каторги доведёт. По нарам соскучился, да? Или по дубинкам в полицейском отделении? Не забывай, что с тобой там могут сделать. И главное – бестолковый никчёмный словесный понос может сорвать всю операцию, ради которой мы приехали сюда.
О проекте
О подписке