Довольный тем, как, на его взгляд, он всё толково объяснил, Пётр Васильевич посмотрел на сына, задержался на какое-то время на исхудавших чертах его лица и спросил:

– Как ты думаешь, не пора ли нам с тобой отправляться на поиски людей? Снега сошли, земля подсохла. Сколько здесь можно оставаться? Для меня баржа стала хуже тюрьмы.

– Конечно, пора. Тем более что и есть-то уже нечего. Не считая вот этого, – Игорь тряхнул пуком зелени, из которого на ходу выбирал и отправлял в рот то стебелек щавеля, то корешок свинороя.

Из зимних запасов у них остались только пшеница и подсолнечник. Рыбу они доели в конце мая, а говядина кончилась ещё в апреле. С появлением зелени они всё больше переходили на подножный корм. Большинство трав ели просто так, а из некоторых кое-что готовили. Крапиву, например, использовали при варке пустых пшеничных щей. Листья одуванчика, измельчив ножом, смешивали с освобождёнными от шелухи семечками подсолнечника. «Салат в трюме» в шутку называли они это блюдо, делая ударение на последнем слоге. Листья смородины и малины заваривали кипятком, получая приятные пахучие отвары. И всё было бы ничего, если бы не чувство голода, которое после такой еды только усиливалось.

– Если мы останемся здесь ещё на одну зиму, – сказал Игорь, – то на таких харчах протянем ноги.

Как всегда в походах, Цыган челноком сновал по сторонам и впереди, выискивая и пожирая разных насекомых. Он охотился за ними большую часть суток и с наступлением лета был обеспечен питанием лучше своих хозяев. Однажды в их присутствии он поймал и тут же сожрал какого-то зверька размером с крысу. Шерсть на нём, потускневшая к концу зимы, снова стала лосниться. Несмотря на худобу, вид у него был вполне здоровый.

* * *

5 июля они оставили баржу и двинулись на юг, где должен был находиться Саратов. Маловероятно, конечно, увидеть город в целости и сохранности. Если уж Волга исчезла или переместилась так далеко, что они не смогли её обнаружить, то, наверное, и с Саратовом не всё было благополучно. Но они надеялись встретиться там с кем-нибудь из оставшихся в живых.

До Саратова было двести с лишним километров, и они рассчитывали добраться до него за шесть-семь дней, если не будет задержек из-за сложного рельефа местности.

С собой они взяли всё, что могло пригодиться в пути: зажигалку, нож, ведро, удочки, обе клюки, сковороду из обожжённой глины, две миски и две ложки, рюкзак с пшеничным зерном. Дублёнку перекроили и перешили в заплечный мешок с лямками и двумя отделениями, одно из которых тоже загрузили пшеницей, а другое – подсолнечником.

Из матраца Пётр Васильевич сшил себе простёганное пальто, несуразное на вид, но тёплое и вполне пригодное для носки.

В корзину, сплетённую из молодых ивовых прутьев, поместили горшок с горящими углями. Горшок закрывался крышкой, а по бокам были проделаны отверстия для доступа воздуха. В корзине находился и запас древесного угля, который они подкладывали в горшок по мере надобности. Корзина была довольно обременительна, но, имея живой огонь, они экономили горючее в зажигалке. Свирель Игорь положил в карман джинсовой куртки.

Шли без спешки, останавливаясь везде, где только можно было раздобыть что-нибудь съестное. Своё меню они разнообразили сочными водянистыми побегами хвоща, горьковатой дикой редькой, пряным козлятником, мучнистыми корнями рогоза и лопуха, листьями малины, смородины, шиповника, зелёными поначалу, а потом и спелыми ягодами клубники, луговыми опятами, шампиньонами и молодыми дождевиками. Словом, всем, что пошло в рост и годилось для употребления.

На ночлег располагались в местах, где имелось и топливо, и источник воды. Разводили костёр и пекли лепёшки. Или варили грибной суп. Или щи из лебеды или крапивы.

На девятнадцатый день пути они подошли к большому озеру. Противоположный берег его был так далеко, что едва различался в мглистой синеве, нависшей над водой. Неподалёку от озера зарастал травой и кустарником лесочек, уничтоженный стихией. Столько дров, да у воды им ещё не попадалось. Лучшего места для ночёвки нельзя было придумать.

Вечером, на закате солнца, они услышали, как в озере плещется рыба. Недолго думая, отец с сыном закинули обе удочки, использовав для наживки кусок лепёшки, оставшийся от ужина. Вскоре на крючок попался окунь, за ним второй, третий. Потом наживку заглотил подлещик, за ним было поймано несколько ершей. Для ухи этого было вполне достаточно. Пётр Васильевич взял на себя поварские обязанности, а Игорь продолжил рыбалку. Пока отец хлопотал у костра, он надёргал ещё с десяток ершей и бычков. Этот улов тоже пошёл в кипящее варево.

Когда уха была уже готова, Игорь поймал такого крупного сазана-горбача, что еле выволок его на берег. По обоюдному согласию сазана оставили на утро.

Наконец, Пётр Васильевич и Игорь сели к полуночной трапезе. Многодневная растительная диета изморила их, и потому уха показалась им особенно вкусной. Свою роль играло и то, что располагались они под открытым небом, на природе. Они ели, пока не вычерпали всё до дна. Потроха, кости и головы, как обычно, перепадали Цыгану. Он мгновенно всё пожирал и, роняя слюну, с вожделением поглядывал на хозяев в надежде на очередную подачку.

На утренней заре Игорь возобновил рыбалку и до восхода солнца поймал пять окуней, двух крупных судаков и одну щуку. Из окуней и половины сазана сварили уху, а судаков и щуку завернули в листья лопуха и запекли в золе. Еды было вдоволь. Впервые за долгое время досыта наелись и люди, и собака.

Игоря охватил рыбацкий азарт. На полпути к погибшему лесочку каким-то образом сохранилась оплывшая куча полуперепревшего навоза; то ли его буртовали на этом месте перед внесением в почву, то ли здесь был когда-то летний животноводческий лагерь. Как бы то ни было, в рыхлой коричневой массе его с примесью соломы было полным-полно червей. Накопав с пригоршню, Игорь сменил наживку, и… началось! Не успевал поплавок коснуться воды, как рыба была уже тут как тут. Клевало сразу на обеих удочках.

– Пап, иди, помогай! – крикнул Игорь. – Скорее, у меня завал!

Подложив в костёр побольше сучьев, Пётр Васильевич присоединился к сыну. Но и вдвоём они еле справлялись с рыбой, спешившей на крючок. Пробовали ловить на блесну и на кембрики, оставшиеся у них с той, последней в Тихой Заводи рыбалки. Рыба брала всё, что ей ни предлагали. Среди прочей добычи попались несколько зеркальных карпов, два линя, лещ, толстолобик, белый амур и судак.

День превратился в сплошной пир. Уху сменяла рыба, испечённая в золе. Затем шла – зажаренная на вертелах. Проходило немного времени, и вновь поспевала уха. Рыбаки объедались и под конец могли только лежать и отдуваться. Не было сил даже разговаривать. Цыган аппетитом не уступал хозяевам. Его кормили, пока он не стал закапывать рыбу в прибрежный песок.

– Не озеро, а скатерть-самобранка, – сказал Игорь, немного придя в себя после обильной еды. – И откуда здесь столько рыбы?

– Возможно, здесь был рыбопитомник, – сказал Пётр Васильевич. – Я больше ничем другим объяснить не могу.

– Рыбопитомник? Нет, слишком большой. Видел я рыбопитомники – они раз в десять меньше.

– Но он мог увеличиться при землетрясении.

– Разве что… Но почему при таких глубоких снегах рыба подо льдом не задохнулась?

– Кто его знает почему? – Пётр Васильевич недоумённо пожал плечами. – Но подток воздуха в воды озера, несомненно, откуда-то был. Положим, он поступал из каких-то земных пустот. А, как ты на это смотришь?

– Не знай, не знай. Что-то верится с трудом.

За рыбалкой пролетела неделя. Все отъелись, вошли в тело. На Цыгане шерсть блестела и переливалась парчовой волной.

– Не жизнь, а сплошной курорт, – сказал как-то Игорь, проснувшись после очередной обильной трапезы. – Остаться бы у этого озера. Насовсем.

– Неплохое местечко, – отозвался Пётр Васильевич. – Летом, конечно. А что здесь будет зимой? На морозе в нашей одежонке не порыбачишь – вмиг закоченеешь. И какие песни мы с тобой тогда запоем? Нет, договорились разыскивать людей, вот, и давай их искать.

Жалко им было оставлять приютившее их озеро, но делать было нечего. После восьми дней отдыха они снова были в пути.

Горы и пропасти вынуждали их уклоняться то на запад, то на восток. Но обойдя очередное препятствие, они неизменно поворачивали на юг, который обещал более сносные условия существования и где, по их мнению, встреча с людьми была более вероятной.

Ни на Саратов, ни на другие города они так и не вышли. Или они миновали их стороной, или от них не осталось и следа. Они давно поняли, что с лица земли стёрло не один только Тихомиров, что скорее всего катастрофа имела планетарный характер.

После месяца путешествия они набрели на широкую с сохранившейся разметкой автомагистраль. Она пролегала в нужном им направлении, и несколько километров отец с сыном прошли по асфальтовому покрытию, растрескавшемуся и кое-где разорванному на куски. Но всё же это была настоящая дорога, по которой когда-то мчались автомобили.

С обеих сторон её выше головы лесом поднимался буйно разросшийся бурьян. Захватив обочины, растительный мир устремился к середине дорожного полотна, посылая передовые зелёные отряды по всем его трещинам и разломам. Путники дивились, видя, как быстро природа поглощает остатки человеческой цивилизации.

Асфальт закончился глубочайшим разломом, протянувшимся от горизонта до горизонта. Свернули в сторону, на запад. Шли целый день и всё никак не могли вернуться на прежний путь. Только к вечеру разлом стал мельчать, раздаваться вширь и превращаться в обычную глубокую балку.

Переправившись через неё, они поднялись на пригорок и на некотором расстоянии перед собой увидели улочку деревенских домов. Одни из них частично или полностью были разрушены, но некоторые выглядели совершенно неповреждёнными.

Отец с сыном обменялись взглядами и, ни слова не говоря, изо всех сил припустили к деревне.

Ах, как было бы хорошо, как были бы они счастливы, если бы в этих домах жили люди! Но чем ближе становились постройки, тем больше первый порыв сменялся разочарованием, и они невольно стали сдерживать шаг. Ничто не говорило о присутствии человека. Заросли бурьяном огороды, не видно было ни тропинки, ни единой примятой травинки. Окрестные поля представляли собой одни только девственно зелёные холмы и косогоры.

На всю деревню уцелело лишь три дома. Чёрные глазницы выбитых окон развеяли последние надежды. Отец с сыном двигались по улице медленно и безмолвно, как по кладбищу. Они заглянули в один дом, в другой. В обоих – пусто и сыро, на полу наносы пыли и тускло блестевшие осколки грязного стекла. В третьем доме, добротном, крытом оцинкованным железом, окна были наглухо заколочены досками, и они вынуждены были остановиться у порога, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте.

Когда тьма несколько рассеялась, они увидели трупы людей с намотанным на каждом ворохом одежды. Два на кровати под одеялом и один на печи. Все – женские. Иссохшие почерневшие лица.

Очевидно, эти люди погибли от холода. А может быть, потеряв близких, им просто не хотелось жить и они угасли, задавленные тоской.

Печальное зрелище, однако, не слишком потрясло наших путников; после гибели родного города мало что могло их смутить. Постояв перед мертвецами и отдав им тем самым дань уважения, они прошли по домам и собрали кое-что из вещей: два топора, одну штыковую лопату, одну ножовку по дереву, четыре ножа – все, что разыскали, один крупнозернистый брусок для заточки инструментов, шесть ложек – четыре из нержавейки и две деревянные. Взяли они также чугун литров пяти вместимостью, два ведра – одно оцинкованное, другое эмалированное, большую сковороду с прозрачной крышкой, эмалированную миску и две эмалированные же кружки.

Пётр Васильевич положил в свой мешок опасную бритву в футляре, шило, с десяток крупных иголок с просторными ушками, клубок дратвы, клубок суровых ниток, несколько шпулек с простыми черными и белыми нитками, моток лески и коробку рыболовных крючков разных размеров. В одном из домов в ящике стола нашли ножницы.

Одежда и обувь у них стала совсем негодной. Последние дни шли в поршнях – так они называли лоскуты коровьей шкуры, которыми обматывали ступни ног. Поэтому они были несказанно рады, когда им попалось несколько мужских рубашек и брюк, брезентовая куртка, телогрейка, рабочие ботинки и почти не ношенные кожаные туфли.

Сбросив лохмотья, они облачились в «обновы», а оставшуюся часть найденной одежды запихнули в заплечные мешки.

Солнце к тому времени закатилось за возвышавшиеся на западе холмы. Ночевали под открытым небом. Для костра натаскали дров, поленницу которых нашли в одном из сараев.

Перед тем как покинуть деревню, они вырыли под окнами дома могилу и похоронили мертвецов. «Здесь покоятся три женщины». Такую надпись Пётр Васильевич вырезал на перекладине креста.

* * *

Пролетело лето, наступил сентябрь, а отец с сыном, словно одержимые, шли всё дальше на юг.

– Слушай, пап, – сказал однажды Игорь, – а ведь мы, наверно, уже на территории другого государства, как ты думаешь?

– Какого государства, где оно? – спросил Пётр Васильевич, посмотрев из-под ладони на вздымавшийся вокруг гористый ландшафт и поворачиваясь в одну и другую стороны. – Покажи, не вижу. Нет никаких государств, как нет границ, которые когда-то нагородили люди. Ничего нет. Я думаю, не остались ли мы с тобой вообще вдвоем на всем земном шаре. Мы будто на другой планете. Посмотри: одни горы и пропасти, всё искромсано, искорёжено – нет ничего похожего на обычное, земное.

– Ну почему только горы! – возразил Игорь. – Нам попадались и равнины.

– Которые совсем недавно были морским дном, судя по останкам животных, что мы там находили.

– Ладно, хватит об этом. Я вот думаю, нам надо поднажать, поскорее двигаться туда, где круглый год тепло. Если здесь нас настигнет зима, мы погибнем, сами превратимся в останки.

– Погибнем, – сказал, усмехнувшись, Пётр Васильевич. – Вот страшно-то! Да я завидую тем миллионам, сотням миллионов, которые… Для чего мы сейчас живем? Какой смысл в нашем существовании? Никакого смысла нет. Не сегодня-завтра и мы с тобой последуем за всеми остальными. Ну не завтра, так через год или два. До сих пор нам везло. Но наступит момент, когда повернётся по-другому. И тогда мы загнёмся. И что останется после нас?

– Конечно, когда-нибудь и нас не станет, – сказал Игорь. – Но до тех пор… Короче, ложиться и помирать я не собираюсь. Мы с Цыганом будем держаться до последнего. Верно, Цыган?

Услышав своё имя, пёс оглянулся на хозяев, радостно гавкнул и завилял хвостом.

– Видишь, Цыган заодно со мной! Да и ты зря так растравливаешь себя. Сколько можно об одном и том же? Раз уж мы остались живы, надо, говорю тебе, держаться. Ну и должны, должны где-нибудь остаться люди. Надо их только искать. Кого-нибудь мы да встретим.

– Да, люди, – заговорил вдруг минуту спустя Пётр Васильевич. – За деньгами, за богатством гонялись всё, а кто за славой. Какие умники были, какие речи произносили с самых высоких трибун! А надо было, дуракам, о земле, о природе больше заботиться да солнышку радоваться, глядишь, и не случилось бы всего этого. А теперь ни богатство, ни слава уже не требуются. И получается, за чепухой гонялись людишки-то. Эх, не тем надо было всем нам жить!

За летом миновала осень, а наши путники всё так же неутомимо двигались в южном направлении. Они обрели выносливость и могли совершать большие переходы. Их жгло солнце, поливали дожди. На одном из горных перевалов их захватила снежная буря, у них не было укрытия, и они едва не погибли. Но снежный заряд пролетел и исчез, и они снова устремились в полуденную сторону. Увы, во время бури пропала свирель. Очевидно, она выпала, когда они шли, подгоняемые порывами северного ветра.

Трижды огонь, который они несли в корзине, угасал. Два раза из-за того, что кончились угли, а дров, чтобы нажечь новые, у них не было. Один раз огонь залило сильным дождём. Но зажигалка, которую они берегли как зеницу ока, действовала безотказно, поэтому проблем с разведением костра не возникало.

Они привыкли кочевать. Изменения рельефа местности и климатических особенностей привносили ощущение новизны, а конечная цель путешествия отступила куда-то на задворки сознания.

Как-то раз, это было в середине дня, они услышали странный приглушённый рокот. Он доносился из-за песчаной дюны, на гребень которой они взбирались, и то усиливался, то притихал, но не умолкал ни на одно мгновение. Игорь вспомнил гул – предвестник вселенской катастрофы – и у него болезненно сжалось сердце.

Они преодолели подъём и ахнули, поражённые красотой раскинувшейся перед ними бесконечной дали синего моря. Волны его обрушивались на пологий песчаный берег и откатывались назад, оставляя за собой прозрачный, исчезающий шлейф воды.

В море, в километре от берега, поднимались тёмные причудливые каскады скал; над ними и вокруг них, над всем обозримым пространством воды реяли, пикируя на волны, сотни и тысячи чаек и других, незнакомых птиц, крик которых плотно накладывался на шум водяных валов, разбивающихся о берег.

– Что же это за море такое?! – крикнул Игорь, окидывая восхищённым взором волнующийся простор. – Чёрное или Каспийское?

– Что с тобой? Очкнись! – с насмешкой отозвался Пётр Васильевич. – Те моря остались далеко на севере. Обрати внимание – уже декабрь, а тепло, как летом. И смотри, как высоко солнце!

– Так, где же мы?

– Я думаю – у Индийского океана.

– У Индийского! Так далеко! Ух ты, страшно даже стало. Как же мы вернёмся обратно? Надо же нам когда-нибудь вернуться, а? Как ты думаешь?

– А куда возвращаться? К барже, опять в то подземелье? И кто нас там ждёт?

– Ну, там наша родина.

– Там могила нашего города. И больше ничего.

– А что мы будем делать у моря?