#10

Ректору Селеноградского исторического университета Сонцезатменскому Гало Нимбовичу

от студентки 4-го курса факультета прикладной истории Овиновой О.

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ

Уважаемый Гало Нимбович!

Как я уже объясняла Вам в двух предыдущих своих объяснительных, 8-го октября мы с подругой вышли из общежития и пошли в университет. В небе светило солнце. Мужчины на пустыре не было. Собаки тоже. У Комбыгхатора был инсульт. Он ходил боком, как самолет с одним отказавшим мотором. Вечером мы с мужчиной выгуливали собаку еще один раз. После этого он предложил нам с Лизой по чашечке кофе. Мои колени были выше уровня журнального столика, и я видела, что мужчина иногда опускает на них свой взгляд. Я старалась казаться непринужденной, но всегда чувствовала коленями его взгляд.

«Вы знаете, нам надо домой», – проговорила я, когда мы допили кофе.

«Домой», – сказал он.

Я уже привыкла к тому, что он повторяет последнее слово, мое или Лизино, но сейчас он вдруг замолчал, и «домой» повисло в воздухе, как топор.

Лиза пошутила, что он говорит, как инопланетянин,.

«Ну, что вы, – проговорил он. – Не думайте обо мне настолько уж хорошо».

Он встал и начал собирать кофейные чашки. Лиза бросилась помогать. Две чашки они разбили. С кухни доносились их голоса, но я не вслушивалась. На письменном столе лежали листы бумаги, одни чистые, исписанные и исчерканные. Ещё лежали тетрадь и альбом – из тех альбомов для рисования, какие мы приносили в школу. Альбом был сильно потрепан, обложка круто оттопырилась вверх, и оттого казалось, что альбом наполовину открыт. На первой странице я увидела карту Луны.

Я видела множество карт Луны, но все они были обычные. Я сказала, обычные, потому что наш глаз не видит на них никаких искажений. Хотя они есть. Например, все те очертания, которым не повезло находиться внизу или вверху карты, всегда растянуты вширь. Тут действует закон отображения поверхности шара на плоскость. Из-за этого, например, получается, что река Полюсна даже в самых узких своих верховьях столь же широка, как и здесь, когда течет через город, а то болотное озерцо, из которого она вытекает, вообще не имеет границ, потому что законы проекции разворачивают его в северный полярный океан.

Другая карта состояла из двух полушарий, и в ней я узнала глобус уезда. Или глобус Луны, поскольку уезды отменены. Я знаю, что глобус Луны не бывает в свободной продаже, и подумала, что этот мужчина художник-любитель и рисует для себя. Старшее поколение все еще про себя верит, что Луна находится на Земле. Их можно понять. Им трудно говорить «луна-матушка» и хоронить себя в лунном грунте. На лекциях нам объясняют, что это у них генетическое. Их слишком долго пугали исторической безопасностью, потом туманили мозги исторической фантастикой, и сейчас они просто не верят, что история может быть необходимой наукой.

Карты в альбоме еще не кончились, как тут в кабинет прискакала Лиза – в фартуке и с тряпкой в руках. Увидев меня, она закричала: «Нельзя трогать не свои вещи!» – а после даже не улыбнулась. Лиза вытерла журнальный столик и еще раз оглянулась на меня из дверей. Я думала, что она извинится, но она только посмотрела.

Дождавшись, когда она уйдет, я закрыла альбом. Потом походила по кабинету. Подождала. В кухне было тихо. В квартире и во всем доме стояла неприятная тишина. Я снова взяла тот стул, на котором сидела, когда пили кофе, подставила его к журнальному столику. Села. Справа от меня было кресло, в котором сидел мужчина. Слева – Лизка.

Глупая Лизка. Я поняла, какая же она глупая еще в первый день. Когда мы с ней познакомились. Она сидела на кровати и красила на ногах ногти. Я сказала, что у нее красивые ногти. «Да, – сказала она и вытянула всю ногу. – И длинные. Как у пианистки». В этом вся Лизка. Из-за этого ей прощается многое.

Я так и сидела. Сидела одна перед чистым и пустым столиком. И только боялась, что они меня позовут, а я не успею встать. Или вдруг они входят, а я сижу.

Но никто не вошел. Я слышала, как они вышли в коридор и стали кормить Комбыгхатора. Я пошла туда.

Он начал есть, еще лежа на боку и вылакивая еду из плоской неглубокой тарелки, но потом ему помогли разобраться с лапами, и он смог лежать прямо. Но всё равно приходилось придерживать. Еда была бедная, какая-то невнятная кашица, но он ел ее с жадностью, и при каждом глотании его острая, почти птичья, грудина гулко стукала о пол. Каши было немного. Съев, собака снова опрокинулась на бок и вылизала тарелку снизу. Тарелка под языком прокручивалась и с каждым разом отъезжала все дальше. Потом Комбыгхатор вздохнул и закрыл глаза. Следующего вдоха мы ждали, казалось, вечность.

Покормив собаку, мужчина начал одеваться, стали одеваться и мы. Он не просил, а мы не напрашивались, и все же так получилось, что через пять или десять минут мы все сидели в машине. Он за рулем, Лиза рядом с ним, я – на заднем сиденье, держа на коленях голову лежащего Комбыгхатора. Пес был тяжелый и, когда машина неожиданно тормозила, все время норовил упасть на пол.

В машине с мужчиной произошла перемена. До этого он казался вполне сдержанным человеком, но когда включил скорость и выжал сцепление, с ним что-то произошло. Я сама садилась за руль и знаю, как это бывает с иными людьми. Машина рванула с места, как на гонках на выживание.

Через минуту я потребовала меня высадить, он вежливо извинился, но медленнее от этого не поехал, зато стал останавливаться на светофорах. Это тоже было нехорошо, потому что он тормозил слишком резко, как при аварии, с визгом тормозов и клевком носом, но, главное, он не предупреждал, когда будет останавливаться, а когда нет. Я видела, что Лизу тоже мутит. Она улыбалась и в чем-то поддакивала ему через силу.

Мужчина сказал, что мы едем к одному человеку, который принимает животных у себя дома. Я решила, что это ветеринар, и мне почему-то показалось, что он должен собаке сделать какой-то укол, от которого Комбыгхатор уснет и уже не проснется. Почему-то мне так казалось. Собаке тоже было тревожно. Ей тоже ничего заранее не сказали.