– Как посты обойдут, так мы и рванем! – толкнул его в плечо товарищ. – Вдвоем одну коробку стащим. Никто потом не заметит. Тут их вон сколько. А если и поймут, что ее нет, так сначала всех тыловиков дергать начнут. На нас никто и не подумает.

– Так там свой солдат на посту стоит! – перебил собеседника Виктор.

– Нет там никого! – попытался осадить товарища сослуживец. – Раньше был, а потом перестали ставить. По кругу один ходит, охраняет сразу несколько ниш. Наши ребята после возвращения из караула постоянно смеются, что на этом участке, таком большом, всего один часовой, а потому враг там может спокойно действовать.

Виктор никогда не воровал. Тем более брать чужое, армейское, имущество, да еще в военное время, да в почти что боевой обстановке, он никак не мог себе позволить. Таких мыслей у него не было никогда.

Но голод мучил его настолько, что думать о чем-либо ином было невозможно.

– От моего поста до твоего почти рукой подать, – начал озвучивать сослуживец свой рискованный и опасный план действия. – Дождемся момента, когда обход состоится и тот часовой, что ходит по кругу, скроется из виду, да и махнем. Три-четыре минуты возни – и ходу назад.

– В ночной темноте как ты собираешься его увидеть? – поинтересовался Виктор.

– Ребята говорили, что за час он три раза должен обойти по кругу все посты. А ночь сегодня обещает быть светлой. Мы его вполне сможем видеть, – улыбнулся в ответ сослуживец, давая понять, что риск не так велик, как считает Виктор.

Все получилось так, как было спланировано. Луна освещала землю. Начальник караула обошел посты, проверил каждого в оговоренное время и скрылся в темных земляных коридорах траншей. Часовой у склада, на котором лежал запас тушенки в банках, был довольно хорошо виден издали, а потому его удаление из поля зрения тут же заметил сослуживец Виктора. Он подкрался к его посту, шепотом окликнул Виктора, и они вместе двинулись туда, куда хотели попасть.

Склад не был заперт. Лишь один навес из куска брезента закрывал вход в него. Дальше находилась обшитая грубо отесанными досками, ограждавшими внутренние стены, не очень широкая ниша в земле, напоминавшая полуземлянку. Бойцы подсветили ее горящей спичкой. Увидели приметные коробки. Осторожно, чтобы не шуметь, сняли одну сверху штабеля и в полной темноте двинулись назад.

Во мраке ночи никто не заметил в траншеях, что у двух возвращающихся с поста солдат карманы штанов и шинелей набиты банками с тушенкой. А едва оказавшись в расположении, в своей родной землянке, где жил целый взвод, довольные собой молодые солдаты устроили пир для тех, кто сейчас нуждался в дополнительном питании.

Тушенка за каких-то пять минут была съедена. Банки из-под нее тут же были собраны. Их закопали здесь же, в грунтовом полу землянки, в углу, под дальними от входа нарами. Сытые и оттого радостные солдаты тут же завалились спать, наслаждаясь давно не виданным ими всеми удовольствием. Среди них в это время не оказалось только фронтовых стариков, их наставников и старших в иерархии пулеметных расчетов, что спали ближе к своим позициям.

– …Красноармеец Волков, к командиру роты!.. Красноармеец Волков, к командиру роты! – пронеслось по солдатской цепи в траншеях через несколько дней.

Именно таким образом или с помощью специально отправленных вестовых передавались указания по всей линии оборонительных укреплений. Услышав свою фамилию, Виктор закинул за спину свою винтовку, кивнул старшему по команде и двинулся в направлении НП своего командира роты. Уже на половине пути, в одном из поворотов в траншеях, незнакомый ему солдат преградил путь и указал в сторону той самой землянки, где проживало подразделение Виктора. Тут же он увидел в ближних стрелковых ячейках высокого роста бойцов, один из которых держал на груди автомат. И все они смотрели именно на него, а не как было обычно – на сектор обстрела за бруствером, где находился враг.

Сердце молодого солдата тут же сжалось от нехорошего предчувствия. Спереди стояли трое крепких и плечистых бойцов в ватниках и с оружием в руках. Сзади, когда он обернулся, был замечен тот самый, что первым преградил ему путь. Виктор понял, что его направляют только по одному пути. Сдать назад уже не получится. Да и обстановка не та. И воспитан он слишком правильно, чтобы предательски бежать, спасая себя.

«Будь что будет», – подумал он и двинулся дальше, стараясь не смотреть на крепышей в ватных куртках.

– Красноармеец Волков по вашему приказанию… – оборвалась его фраза на полуслове, когда перед собой, в полумраке взводной землянки, он увидел не только командира своей роты, но еще и комбата, а также незнакомого ему представителя командного состава, знаки различия которого говорили, что он из особого отдела.

Ему все сразу стало ясно. Так хорошо отлаженное и спланированное действие, основанное на наблюдательности нескольких внимательных ребят из его взвода, вскрылось. Теперь за него придется отвечать по всей строгости военного времени. Недооценил он и его сослуживец работу тыловых служб, думая, что довольно легко покроется отсутствие одной коробки с банками тушенки. Что спишут они пропажу или вообще не заметят ее. Глупо все, глупо. Недостающие на складе продукты начали тщательно искать. Заработало следствие. А тот, со знаками различия НКВД, оказался не промах, опытный и въедливый. Всего день прошел, и кража вскрылась.

– Полакомились за народный счет?! – пробасил командир батальона. – Теперь четверо в дивизионном санбате с животами маются. Еще двое еле успевают до уборной добежать.

После этих слов комбат что-то поддел ногой в темноте под нарами, и оттуда к ногам Виктора вылетела одна из тех самых банок из-под тушенки, что он с товарищами закопал в углу.

– Мало того, что народное добро украли, так еще и боеспособность целого пулеметного подразделения подорвали.

Боец опустил голову. Не к этому он готовил себя мысленно, когда чуть более полугода назад сбегал на фронт, скрыв свои намерения от родителей, которым уже потом в письме коротко изложил, что у него все хорошо, что сыт, здоров и бьет ненавистных немцев. Сообщить что-либо иное о себе он не мог. Не хотел их расстраивать правдой о своем полуголодном существовании, о суровом окопном быте.

– Красноармеец Волков, сдать оружие! – резко сказал тот, что носил знаки различия НКВД.

Едва он это произнес, как чья-то сильная рука ловким движением вырвала из пальцев Виктора винтовку. Сразу после этого его тело резко развернули лицом ко входу и сдернули с плеч и с пояса ремни с подсумками и саперной лопаткой, забрали противогазную сумку.

Солдат не сопротивлялся. Он обессилил от осознания того положения, в которое угодил по слабости характера, по воле другого человека, своего сослуживца, на уговоры которого так легко купился. Пошел на преступление из-за одолевшего и доконавшего его и товарищей голода. Преступил запретную черту ради других, кого по уличным мальчишеским неписаным законам уважал и оберегал. Они все были его командой, все заодно, в едином строю. Каждый мог прикрыть в бою товарищу спину. Их этому учили старшие солдаты-наставники, заменившие на передовой отцов и старших братьев. А теперь слабость характеров и организмов, полная неподготовленность к крутым поворотам судьбы у его малоопытных в житейских делах сослуживцев привели его к аресту. Многих из тех, с кем он делил землянку и ел из одного котелка, воспитывала не улица. Не привыкли они выживать в суровых условиях городских рабочих кварталов, где царило лидерство сильных, отважных и крепких духом ребят. Где каждый отвечал за сказанное слово, был способен на поступок и уважал товарищество и братство.

– Расстреляют? – Виктору показалось, будто ему вонзили острый нож в грудь, когда он услышал слова комбата, адресованные особисту.

– Не мне решать, – ответил тот и скомандовал солдату: – Пошел!

Дальнейшее действие для молодого бойца происходило как в тумане. Он очень плохо соображал, почти ничего не слышал, смотрел только себе под ноги и подчинялся голосу того человека, что шел позади. И сразу, очутившись в коридорах траншей, заметил на себе взгляды солдат своего батальона, мимо которых его вели в неизвестном направлении, а они провожали его глазами, еще не зная ничего о том, что произошло.

– Куда это Витьку? – спросил один.

– Помалкивай пока, – оборвал его второй.

Как назло, заморосил ледяной дождь, капли которого стали колко бить по его лицу, которое он ничем не мог защитить, не смел прикрыть руками, потому как держал их за спиной. Шинель и шапка на голове, а затем и валенки на ногах моментально стали мокрыми, а потом начали покрываться тончайшей корочкой льда. Ему стало сначала очень жарко. Пот выступил по всему телу. Потом ему вдруг стало очень холодно. К моросящему ледяному дождю добавился ветер. Это произошло в тот момент, когда особист вывел его из петляющих траншей и повел по поляне к лесу, в котором располагались полковые штабы, службы, склады. В том числе и тот самый, который стал злополучным для красноармейца Волкова.

Вели его так больше часа. А потому Виктор довольно быстро понял, что путь его лежит не в резиденцию особого отдела родного полка, а намного дальше. Туда, где базировалось подразделение НКВД всей дивизии. И это значило, что вина его настолько тягостна, что заниматься делом о хищении нескольких банок тушенки будут на куда более высоком уровне. Усугубляется его положение подрывом боеспособности целого подразделения. Следовательно, наказание для него выглядит намного суровее, чем он себе мог представить. А зловещее «расстреляют» становится реальностью.

Путь конвоя из двух солдат особого отдела и полкового особиста завершился на окраине лесочка, где под обширными кронами высоких деревьев удачно прятались от любопытных глаз две бревенчатые деревенские избы. За ними виднелись еще постройки – большой каменный амбар, конюшня, низенькая баня и еще пара сараев, да навес под сено или дрова. Кругом ходили сурового вида рослые, широкоплечие солдаты с оружием. Пахло варевом от скрытой с глаз кухни. И слышался странный, похожий на протяжный вой звук, доносившийся со стороны не то амбара, не то конюшни, что стояла рядом.

– Стой! – прозвучала за спиной Виктора резкая и громко произнесенная команда.

Она в одно мгновение сковала его тело, парализовала волю. Кожа начала будто гореть от волнения и отчаяния. Хотелось выть и кричать, доказывать им всем, кто стоял сейчас вокруг, что само отчаяние, а не злой умысел направило его на путь хищения продуктов питания. Но всем вокруг него было наплевать на его мысли и чувства. Они монотонно делали свою суровую работу.

Чьи-то крепкие пальцы спороли с него петлицы, сорвали с шапки звездочку, обшарили карманы, изъяв из них все содержимое: крохотный складной перочинный нож, ложку, завернутые в платочек комсомольский билет и красноармейскую книжку. Забрали кисет с махоркой и самодельную зажигалку, изготовленную умелыми руками Виктора еще в цехах родного механического завода.

– Пошел! – толкнули его в спину.

Ну все! Конец! Сейчас расстреляют! Какой бесславный конец жизни! Ни тебе геройских подвигов, ни отражения вражеских атак, ни штыковых, ни метких пуль! Конец! Конец! Конец!

Шатаясь из стороны в сторону, с трудом переставляя ватные ноги, Виктор брел вперед – туда, куда его направляли солдаты особого отдела дивизии.

– Лицом к стене! – резанули по сердцу парня громкие слова кого-то сзади.

– Это конец, – еле слышно прошептал он самому себе, прижимаясь горящей щекой к ледяной каменной кладке деревенского амбара.

Ему захотелось завыть от отчаяния, упасть на землю, не вставать. Пусть так расстреливают. Все равно конец всей жизни столь бесславен, что теперь уже совсем все равно, как она завершится.

– Заходи! – снова прозвучал строгий голос.

Виктор открыл глаза. Слева от него была распахнута дверь в широкий темный проем, из которого тянуло мерзлой сыростью и смесью неприятных запахов. Его подтолкнули. Кто-то даже хихикнул позади. Он медленно переступил порог, и его снова подтолкнули в спину, отчего Виктор едва не упал лицом вниз.

Через несколько секунд глаза парня стали привыкать к полумраку довольно большого, наполовину утопающего в землю помещения с каменными стенами и четырьмя крошечными, с решетками в них, окошками. Света они пропускали внутрь столь мало, что его едва хватало для элементарного ориентирования в пространстве. Холодный и сырой воздух внутри был пропитан запахами давно не мытых тел и ношеных портянок. Смрадом тянуло от большого ведра с человеческими испражнениями, что стояло в углу. Помещение было почти до отказа набито людьми в военной форме: шинелях, бушлатах, ватниках, солдатских шапках. Мелькнули пилотка и кубанка, комсоставский меховой жилет и сильно поношенная вытертая кожаная куртка. Люди сгорбленно и молча сидели везде, куда только удавалось кинуть взгляд. Кто-то негромко стонал, раскачиваясь вперед-назад. Еще кто-то постоянно всхлипывал и причитал, перечисляя вполголоса несколько женских имен, видимо дочерей.

Виктор нашел себе место под окном. Но уже скоро сильно замерз на сквозняке, а потому, начав со временем неплохо ориентироваться в помещении, перебрался в другое место, расположился посреди нескольких солдат, один из которых что-то бормотал себе под нос, а другой громко шмыгал носом. Выбирать ему было не из чего. А потому ждать расстрела он решил тут, впав в то состояние, когда человека охватывает полное равнодушие к своей судьбе, покорность сторонней воле.

До вечера, а потом и на следующий день в помещение было доставлено на содержание еще несколько человек в солдатском обмундировании, а также двое в гражданской одежде, причину попадания которых сюда никто не стал выяснять. Вскоре их вызвали, они ушли и назад уже не вернулись. Пару раз солдаты выводили из двери двух-трех арестантов, которые приносили в помещение деревянный бак с питьевой водой, а потом выносили на улицу помойное ведро.

Утро третьего дня началось с того, что в распахнутую дверь громкий низкий голос выкрикнул фамилию одного из арестантов. Названный человек в солдатском ватнике и в кубанке, медленно шагая, шатаясь из стороны в сторону и тяжело, с шумом дыша, поднялся по ступенькам наверх. Дверь за ним закрылась, а через несколько минут где-то за пределами помещения раздался хлесткий хлопок винтовочного выстрела.

Арестанты разом вздрогнули. В помещении началось роптание. Послышались причитания и ругань. Такого скорого развития событий никто из них не ожидал.

– Неужели началось? – прерывисто произнес один из тех, что находился рядом с Виктором.

Дверь снова распахнулась. Голос из-за ее пределов громко назвал следующую фамилию, обладатель которой еще несколько минут после этого никак не мог подняться. Громко с хрипом плача, бормоча что-то вроде «простите меня, пожалуйста», он, пригнувшись, прижав к животу согнутые в локтях руки, сотрясаясь всем телом, медленно прошагал к выходу.

– Быстрее! – крикнул ему конвойный.

Дверь за ними закрылась. Через пару минут послышался душераздирающий крик, смешанный не то с воем, не то с плачем. Прогремел выстрел. Все сразу стихло.

– Языка взятого не довел, – сдавленно прохрипел сидевший рядом с Виктором боец, тот самый, что постоянно громко шмыгал носом. – Три дня его пасли. Взяли наконец. Шесть часов потом пробирались назад. Нас засекли. Так пока прятались, перестарались. Задохнулся он у нас с кляпом во рту. Так что, меня теперь за это к стенке ставить?

Солдат посмотрел на Виктора. Они встретились взглядами. Такого смелого и решительного отчаяния во взгляде, такой силы в глазах человека, по всему видно, давно воевавшего, служившего в разведке, пересекавшего, рискуя жизнью, линию фронта, парень еще никогда ни у кого не видел.

– Я с Финской воюю, – начал бить себя кулаком в грудь солдат. – У меня две медали. А меня к стенке за все мои заслуги?

Он отвернулся. Виктор закрыл глаза, сдавив веки. Кто он теперь по сравнению с тем самым фронтовиком-разведчиком, который сидел рядом с ним больше суток? Мелкая жалкая вороватая тварь! Не больше. Поддался на уговор. Украл и попался. Так получи по заслугам!

Нервозность и гул в помещении нарушили скрип двери и голос, произнесший новую фамилию. Ее обладатель возник из мрака недалеко от входа. Лица его видно не было. В проникающем со стороны входа дневном свете вырисовывался только его силуэт. Названный человек снял с головы шапку, повернулся ко всем присутствующим и произнес сдавленным, простуженным голосом:

– Простите меня за все, люди добрые!

Он отвесил всем еле заметный поклон, накинул на голову снятую ранее шапку и вышел за дверь. Минут через пять раздался выстрел.

В помещении началась возня. Люди нервничали. То с одного угла, то со второго слышались молитвы. Кто-то постанывал, кто-то негромко причитал, кто-то плакал. Виктор почувствовал, что не может контролировать эмоции. Его сильно трясло от холода, а еще больше от крайней степени волнения, от животного страха за свою жизнь.

Снова распахнулась дверь. Из-за нее голос назвал новую фамилию. Ее обладатель медленно поднялся и, враскачку ковыляя, сгибаясь к земле, молча проследовал к выходу. Дверь с грохотом закрылась. Минута, другая, третья. Выстрел.

Опять из дверного проема голос называет фамилию. Опять кто-то, с трудом переставляя ноги, шагает к нему, стонет и что-то бормочет на ходу. Проходят минуты. Звучит выстрел. Так повторяется раз за разом. Виктор с волнением пытается сосчитать количество людей, покинувших помещение. Сбивается на десяти. Дальше теряется. Но из-за двери продолжают периодически называть новую фамилию. Пауза в несколько минут – и снова грохочет выстрел.

Потом опять пауза. Она затягивается. Уже минут двадцать никого не зовут.

– Обедать, видать, пошли, – хрипит рядом с Виктором солдат-разведчик.

Едва он это произносит, как дверь распахивается настежь. В помещение проникает непривычно широкая полоса яркого дневного света. В проеме виднеется высокая и широкая в плечах фигура представителя особого отдела дивизии. Он выкрикивает одну за другой четыре фамилии. И вдруг звучит пятая, последняя, произнесенная хлестко, словно удар кнутом по мокрой спине:

– Волков!

Виктор вздрогнул от неожиданности. Тело его машинально согнулось. Голова вжалась в плечи. Локти притянулись к тощим костлявым бокам. Дыхание остановилось. Сердце начало колотиться со скорострельностью пулемета, едва не выпрыгивая из худенькой груди парня под ватником и шинелью.

– Нет! – еле слышно выдавил он из себя.

– Волков! – взревел голос из дверного проема.

Никогда еще Виктор не чувствовал себя столь скверно, как сейчас. Никогда его ноги не были такими тяжелыми и непослушными, а тело таким неповоротливым, как в эти секунды. Он не понимал и не осознавал, что его нижняя челюсть расслабленно опустилась вниз и рот оттого широко открылся. Не думал и не чувствовал, как его взгляд застыл на дверном проеме. Он медленно поднялся со своего места, поджал к низу живота еле сжатые в кулаки руки и, шаркая валенками по земляному полу, направился к выходу. В ближайшие полминуты он был вне себя, не видел и не слышал ничего вокруг. Не ощущал на себе пронзительных и сочувствующих взглядов тех, чьи фамилии еще не были названы представителем особого отдела.