Главное отличие колоний-поселений от исправительных колоний заключается в том, что осуждённые содержатся там без охраны. Администрация ведёт только надзор за соблюдением режима отбывания. Поэтому зоной, как таковой, «посёлки» уже не считаются, как и «посёлочники» не сходят за зэков. Несмотря на наличие режимных требований, а также ряд ограничений, «посёлочники» всё-таки пользуются правом свободного передвижения по колонии, а с разрешения администрации – и по населённому пункту за её пределами, носят «вольную» одежду, имеют при себе деньги и ценные вещи, не ограничиваются в передачах и свиданиях, даже имеют возможность проживать с семьёй, арендовав жилплощадь на территории близлежащего муниципалитета. Это, конечно, уже не тюрьма.

А вот зона – исправительная колония – это самый, что ни есть, казённый дом с самыми настоящими зэками.

Для женщин, приговорённых к отбыванию в исправительной колонии, законом предусмотрен только общий режим независимо от тяжести совершённых преступлений. И отбывают они свой срок в отдельных колониях.

К "услугам" осуждённых мужчин – зоны трёх видов да ещё с разными вариациями – на все вкусы, как говорится. Выбор богатый…

В каждой исправительной колонии независимо от вида режима существуют три варианта отбывания наказания: обычный, строгий и облегчённый.

Разница между обычным и облегчённым вариантом, в общем-то, только в количестве положенных передач и свиданий да в возможности пораньше покинуть казённый дом. А вот строгие условия помимо ограничений в передачах и свиданиях предусматривают ещё и пребывание в закрытых отрядах с усиленным режимом на ограниченном и наглухо изолированном участке с минимумом свободы передвижения по нему.

Такие отряды назывались ранее – ОСУС (отряд строгих условий содержания), а теперь – ОСУОН (отряд строгих условий отбывания наказания). В обиходной речи зэки говорят просто: «сус». Иногда из-за этого узников таких отрядов зовут сусликами.

В исправительных колониях (ИК) общего режима отбывают наказание осуждённые за совершение преступлений небольшой и средней тяжести, причём и неоднократно судимые, но не отбывавшие наказания в колониях или с погашенной судимостью. Кроме них к общему режиму суды приговаривают и совершивших тяжкие преступления, но впервые.

Обычно эти многолюдные зоны с нестабильным составом – срока-то, в основном, небольшие. Этапы подвозят толпами и освобождающиеся уходят ежедневно тоже чуть ли не толпами. Словом, движение контингента интенсивное. Из-за этого упорядочить эту массу бывает сложно. А ещё из-за особенностей самого контингента зэков, большую часть которых составляют мелкие похитители велосипедов, кур, гусей, алкаши, набедокурившие по пьяни, юные наркоманы, пойманные с косячком дикой анаши в кармане, бомжи и разная шантрапа. Приучить таких даже к элементарному соблюдению правил личной и общественной гигиены, и то бывает нелегко. Что уж говорить, насколько сложно такую массу организовать и контролировать, прививать навыки лагерной движухи. Многие освобождаются раньше, чем успеют обжиться и разобраться, что к чему.

Иное дело – зоны строгого режима. В одних из них сидят первоходы, осуждённые по особо тяжким статьям. В других – ранее судимые, то есть второходы, уже побывавшие на тех или иных зонах и вновь приговорённые за новые преступления, иными словами – рецидивисты.

На «строгачах» народа меньше, а вот срока у них побольше. Живут они в зонах долгие годы, давно изучив друг друга – кто чего стоит. Поэтому эти сообщества – сплочённые, имеют стабильную структуру, иерархию. В них-то больше и чаще всего оживают те самые пресловутые арестантские понятия и традиции. Если не всегда функционируют, то по крайней мере сохраняются, как консервы.

В зонах особого режима содержат особо опасных рецидивистов, неоднократно судимых за особо тяжкие преступления, например, убийства. Но там обычно гораздо более жёсткие требования режима и условия жизни – им не до фольклора. Так что, если и сохранились старые тюремные традиции, то явно без тени романтики.

В специальных зонах особого режима отдельно отбывают наказание осуждённые к пожизненному лишению свободы и те, кому смертная казнь была заменена на пожизненное заключение. Таких зэков называют пыжами или пыжиками. Они пребывают в чрезвычайно суровых условиях при самом жестчайшем контроле за ними. Живут в маленьких камерах по одному-два, передвигаются вне камеры в наручниках, руки за спиной, нагнувшись вперёд. И тут уж точно не до уголовно-тюремных понятий, не до традиций…

Перед тем, как поставить точку в главе о видах казённых домов, я хотел бы услышать вопрос: «Но ведь бывает, что и полицейских сажают! А они-то где сидят? Неужели вместе с уголовниками?».

Я бы на это ответил, что, конечно же, сажают, и не только за должностные преступления, но и за всевозможные бытовые. И не только полицейских и гаишников-обдирал, но и следователей, и прокуроров, и судей, и всю их шайку-лейку, и за взятки, и за всякое прочее.

Но на зонах с простыми уголовниками они сидят только в кино. Например, в комедии "Каникулы строгого режима", где персонажи С. Безрукова (вор в законе) и Д. Дюжева (бывший милиционер) мотали срок на одной зоне. Потом ещё и сбежали с неё напару. Комедия, конечно, смешная, и актёры хорошие. Но патологического искажения действительности это не убавляет.

Бывшие военные-отставники, крупные чиновники-госслужащие, не говоря о мелких – те отбывают на обычных зонах и на общих основаниях. А вот для бывших сотрудников правоохранительных органов, силовых структур и правосудия, начиная от какого-нибудь засранца-стажёра, претендовавшего на должность судебного пристава, до уровня министра юстиции или внутренних дел – отдельные зоны, также общего, строгого и особого режимов. Причём не в центральной России, а на периферии: в Оренбуржьи и где-то ещё у черта на куличках. Как говорится, с глаз долой, из сердца вон!

В главе "Искусство в долгу!" я уже рассказывал, как киноиндустрия может засирать мозги обывателям. Ещё одним подтверждением может служить культовый для своего времени, захватывающий сериал «Побег». Там изображена российская тюрьма. Но почему-то она копирует американскую. Копирует грубо и пародийно, как обезьяна человека, а человек обезьяну. Скажем так, этот сериал породил какое-то рассеянное, смешанное чувство. Наверное, такие же эмоции вызвал у Золушки поступок злой мачехи, которая перед отъездом на бал во дворец насыпала и перемешала какие-то разные крупы и велела ей всё разобрать по сортам.

Во-первых, само здание тюрьмы похоже то ли на нефтебазу, то ли на летающую тарелку, то ли на реконструированный Колизей. Но это ладно.

Во-вторых, сидят в ней вперемежку какие-то бывшие герои-силовики, воры в законе, мелкая уголовная шушера, а также отбывающие пожизненное заключение. Одни ещё под следствием, другие уже мотают срок. Шастают по тюрьме из камеры в камеру, как за здрасте. Все вместе выходят на прогулку в один большой двор. Подельники на прогулках обсуждают, какую позицию им выбрать на суде. Короче, как в Ноев ковчег, собрали каждый твари по паре, и непонятно, что это – СИЗО или тюрьма.

Половина персонажей явно лишняя, поскольку их сочетание не вписывается в рамки какого-либо учреждения отечественной пенитенциарной системы. Особенно выбивается из ряда вон старый еврей, напоминающий монаха Фариа из «Графа Монте-Кристо», со своей ручной мышью, паранормальной загадочностью и интригой с зарытыми на воле сокровищами.

Размышление классика устами его героя, что, мол, в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань, не стала препятствием для создателей "Побега", и они впрягли… Точнее, посадили вдвоём в одну камеру вора в законе Кобу и юного талантливого активиста, который бегает делать поделки в кабинет к начальнику тюрьмы и откровенничает там с ним… Теоретически даже коня с ланью реальнее запрячь в одну телегу. Правда Кобу за эти «художества» едва не раскороновали, то есть не лишили воровского статуса, так что допущенное недоразумение, можно сказать, почти замяли сюжетными переплетениями.

Но в целом данный сериал, распаляя воображение склонных к криминалу и тюремной романтики юнцов, но не имея при этом ничего общего с реальностью, на мой взгляд, безусловно вреден, как бы хороши ни были средства, игра актёров, да и сама задумка. Не стоит фальшивкой заманивать молодёжь в нашу "субцивилизацию", грех это…

Итак, на что же в общих чертах похожи тюрьма и зона?

На армейскую часть с казармами, столовой, выскобленной территорией, но без военных атрибутов и в другой форме одежды?

На психбольницу, где также вместе пижам – арестантские робы-спецовки?

На монастырь, где эти робы вместо ряс, нет бород, церковной утвари и благолепия?

Я однажды поинтересовался у одного из осуждённых, который с детства объездил множество монастырей, паломничал по святым местам: есть ли сходство между колонией строгого режима и монастырём? Он ответил:

– Ты знаешь, порой мне кажется, что зона один в один похожа на захудалый монастырь. Отличия – в деталях. И молиться не ходят. А так, по сути, всё то же самое…

Завершая эту главу, приведу слова, услышанные когда-то и приписываемые какому-то писателю: «Монастырь – это тюрьма Бога, а тюрьма – это монастырь сатаны»…

Повторю, напомню ещё раз то, что и без меня общеизвестно: слово «тюрьма» более ёмкое по смыслу, чем просто вид исправительного учреждения. Оно отождествляется с понятиями «неволя» и «несвобода». Как их синоним. И как социальный феномен.

Примечания к главе 6:

* младший обслуживающий персонал в СИЗО формируется из осуждённых по статьям небольшой и средней тяжести к небольшим же срокам и носит обиходное название: хозотряд или хозбанда; также их называют шнырями, а тех, кто работает при кухне – баландёрами; основная масса шнырей – уборщики, подсобные рабочие, прачники, грузчики, повара, сантехники и т.д.;

** поставить на лыжи – выгнать с позором из камеры с необратимо испорченной репутацией, в данном случае, фуфлыжника (пустого болтуна), а точнее вынудить самого виновника попросить мусоров перевести себя в другую хату; это ещё называется – ломануть (и, соответственно, ломануться) из хаты (жарг.);

*** положенец – он же смотрящий за тюрьмой или зоной, уголовный авторитет очень высокого статуса, негласно управляющий тюремной жизнью зэков и связанный с ворами в законе – лидерами преступного мира.

Глава 7. Штрихи к портрету

Написать портрет – задача отнюдь не простая даже для профессионального художника. Ведь суть не в том, чтобы нанести на холст особенности внешнего строения субъекта. Для этого можно обойтись и цифровой камерой мобильного телефона. Но художник выразительным языком живописи переносит на холст как максимальное внешнее сходство, так и особенности внутреннего мира человека, черты его характера, загадки души. Это, как минимум, надо уметь разглядеть, метафизически увидеть, что не каждому дано. Такая же сложная задача стоит и передо мной.

Кинематограф мог бы здорово помочь, но пока не желает. "Какая отвратительная рожа!" – восклицает Эраст Гарин в роли профессора-археолога в советской кинокомедии «Джентельмены удачи». Ощерившийся и шмыгающий углом рта Доцент, взбалмошный Косой, сиплый алкаш Хмырь, простодушный Вася-Алибаба – давно уже призрачные карикатуры из прошлого. Таких колоритных зэков уже днём с огнём не сыщешь. И слава Богу! Нет. Здесь, конечно, тоже всякие монстры встречаются, не без этого. Но они сюда не с Луны падают – их тут не больше, чем там, за забором, в свободном мире.

Здесь нужен усреднённый вариант, среднестатистический, если угодно, чтобы ответить на вопрос: "Какой же он всё-таки, современный зэк? Зэк русской тюрьмы первой четверти двадцать первого века…".

Будет ещё лучше, если получить ответ на другой вопрос: «А почему он такой? В связи с чем?». Может быть, резоннее и начать с этого вопроса, чтобы нагляднее и полнее раскрыть ответ на первый?

Я уже упоминал, что лицо зэка меняется, оно мобильно. Одновременно и соответственно перестраиваются понятия и представления внутри сообщества. В чем же дело? Ларчик открывается просто. Только ключик от него хранится надежно – в когтях двухголового дракона. Одна его голова отвечает за «социальный заказ», а другая за статистику…

В нулевые, в рамках борьбы с бродяжничеством и попрошайничеством, тюрьмы и зоны заполняли всевозможными бомжами. Они пришли на смену образу идейных братков из девяностых. Лик тюрьмы стал туберкулёзно-гепатитным, измождённым – ликом непутёвого доходяги. Бомжам подбрасывали улики, наркотики. Их увещевали участковые и опера уголовного розыска, прельщали временным пристанищем: сытой жизнью, теплом и крышей над головой. И те брали на себя чужую вину за кражи, а нередко и за трупы… Этот «социальный заказ» – миссия одной головы. А вторая голова только рада – статистика раскрываемости преступлений растёт как на дрожжах! И все довольны. Головы хоть и разные, а жопа-то одна…

В конце нулевых – начале десятых пошла «волна» на педофилов и сексуальных маньяков. А чуть позже – на сбытчиков наркотиков. И вот уже добрый десяток лет эти «волны» выбрасывают на тюремные берега целыми пачками шустрых озабоченных старичков с перепуганными бегающими глазками, очкариков – любителей разглядывать в интернете сиськи-письки, и целые орды юных безусых созданий по статье, которую сейчас называют «народной».

Это статья 228.1 Уголовного Кодекса – сбыт и распространение наркотиков. Поделился с другом косячком марихуаны – это сбыт, повёлся на лёгкий заработок – разложить по району "закладки" – это распространение, или наоборот, то распространение, а это сбыт. Нашли при себе наркотики – это покушение на сбыт. И так далее. Ведь сбыт и распространение – это вовсе не обязательно продажа, торговля наркотиками. В этом случае роли не играет – за деньги продал или угостил по-приятельски.

А статистика-то поёт! Вторая драконья голова заливается, как соловей: то там пресечена деятельность сети наркодилеров, то тут…

И пошли по этапу сопливые наркобароны! Из десяти этапников примерно семь – полудетские лица!

Вот как тут быть художнику? Писать портрет зэка на манер многоликого языческого божества? Ерунда какая-то…

Ну, хорошо. Педофилов переловили. Наркокартели прикрыли. Дальше что? Драконьи головы плачут: «соцзаказ» никто не отменял, «статистика» летит псу под хвост!

Оставшихся бомжей и пьянчуг, наконец, тоже пересажали, кого обвинив в педофилии («Пьяный-де возле подъезда мочился, а дети гуляли и увидели!"), а кому пакетик с белым порошком подкинув, или коробок с дичкой (т.е. дикорастущей коноплёй). Но и бомжи ведь тоже не резиновые. Рано или поздно закончились и они. Что дальше?

А дальше пошли грести всех подряд: и правых, и виноватых! Дедушка внучку поцеловал в попку – ага! Педофил! Внука в баню с собой взял – оп! Понятно! Пьяный дома на полу без трусов валялся – извращенец!

Наркодельцы как «работали» так и «работают» – травят народ, прельщают юнцов кайфовой жизнью и деньгами. А потом их же и «сдают», особенно самых совестливых и неудачливых. С первой драконьей головой порешали полюбовно, чтоб вторая не плакала. "Всё хорошо, прекрасная маркиза", – поют головы. Система работает, жернова ворочаются, всё хорошо…

Поразительно, но за двенадцать лет отбытого срока мне довелось воочию пронаблюдать отчётливую тенденцию к снижению числа осуждённых за разбои, крупные вымогательства, убийства, даже бытовые. Зато выросло количество покушавшихся на убийство. Я, конечно, сужу по нашей зоне. Может, это случайность. А может следственные и судебные органы мухлюют: драку между соседями в подъезде легко выдать за покушение на убийство. Чтоб «статистику» не нарушать.

Как работает эта канцелярия, я хорошо знал и до тюрьмы. Вспоминается телефонный разговор с начальником ПДН* одного из районных ОВД:

– Здорово, Игоревич! Дело к тебе на миллион!

– Здорово-здорово. Чем обязан на этот раз? Опять занавески вам в кабинет подарить? Канцтовары? Бумагу? Краску? Стулья? – ответил я не без сарказма.

Попрошайничество в подобных государственных структурах – норма жизни. Их работники не стесняются решать свои проблемы за счёт других бюджетных учреждений. Иначе, в случае отказа, непременно подстроят какую-нибудь пакость…

– Не-е-е! Бумага есть. Тут, короче, дело другое – нам нужно п++дюка какого-нибудь. Чисто для протокола, по типу – в алкогольном опьянении. Но чтоб ему было пятнадцать лет, не больше, не меньше!

– Чего? Я чё-то не уловил. Какого ещё п++дюка?

– Да тут, бля, отчёт годовой готовим. В этом году у нас снижение по малолеткам, задержанным в пьяном виде. По несовершеннолетним – всё ровно, а вот по малолетним, короче, ну, кто старше четырнадцати, но младше шестнадцати, тех не хватает… – полицейский объяснял, как мог, коряво и путась в социальных терминах.

– И что? – нетерпеливо перебил его, – Что в этом плохого-то? Это, вроде бы, наоборот – хорошо! Не понимаю…

– Ну ты чё? А вдруг на будущий год больше будет? Это же будет рост! Понимаешь? Нас тут всех прокуратура вые++т!

Я тогда начал смутно понимать, в чём дело. Никогда ранее прежние начальники даже не заикались об этом так огульно, зная, что не каждый поведётся на подобное безобразие. Они по-тихому, в узком кругу, решали такие проблемы через закадычных приятелей – работников ПТУ, интернатов и т.д.

А этот дуролом, вчерашний участковый, который кроме, как гонять таких же алкашей, как сам, ничего особо и не умеет, взял трубку телефона и… нагло предлагает малознакомому работнику образования, совершить подлость…

Просил он, если кто-то не догадался, всего-навсего дать ему данные на какого-нибудь пятнадцатилетнего “трудного” Васю или Петю, чтоб составить на него “липовый” протокол о задержании в пьяном виде. Потом заплатить за него по-тихому штраф “по минималке” и забыть. Этот Вася-Петя и знать бы не знал. Мало ли у него таких “подвигов” на счету! От него не убудет…

Я тогда, помню, занервничал от негодования так, что даже растерялся, не находя, что и как ему ответить. Пусть это выглядит с моей стороны ханжеством. Но, согласитесь, крайне неприятно, когда тебя вот так запросто принимают за безнравственного и бессовестного человека! За заведомого подлеца, который готов вот так вот взять и предать, как минимум, свою профессию. Предать свои идеалы. Предать и того, в кого вкладывал душу, тратил здоровье, силы и годы. Одного из тех, кого считаешь своими питомцами…

Если откровенно, начистоту, то в прошлой, то есть дотюремной, жизни я был отпетым идеалистом – беззаветно посвятил эту самую первую половинку жизни заботам о тех, кого называют трудными подростками, кого суровая действительность когда-то безжалостно исхлестала…

А этот дурак… Он просто взял и плюнул мне в душу. И, само собой, я не сдержался:

– Ага! Щас, б++дь, уже побежал! Поймаю на улице, напою, б++дь, и к тебе приволоку! Ты вообще соображаешь, что ты мне предлагаешь? Ты там не бухой часом?

Тот опешил:

– Да ладно тебе, Игоревич! Ну чё ты…