Ноги элементаля встали рядом друг с другом и срослись вместе, скрутившись и обратившись в неистовый вихрь, поднявший своего хозяина на пару метров в воздух. Обе руки элементаля – и левая, и правая, которая отросла обратно – превратились в лавовые шары. Элементаль завис надо мной и стал попеременно обеими руками швырять в меня огненные всполохи, которые при ударе с землей поджигали уснувшую под снегом траву, заставляя ее чадить серым смрадом. Я умело уворачивался от снарядов, попутно доставая арбалет. Вскинув его на руку и не особо целясь, я выстрелил в центр чудища. Болт вошел в твердую каменную плоть элементаля и застрял там, но ненадолго, так как вскоре тело элементаля расплылось, превратившись в мягкую землю, и болт, немного покачавшись, вывалился из монстра, гулко плюхнувшись на подтаявший снег.

Я не растерялся и быстро перезарядил арбалет, теперь уже точнее целясь в центр элементаля. Однако первый же выстрел пролетел мимо него, потому что монстр вовремя заметил летящий болт и превратил все свое тело в один сплошной вихрь. Воздух вокруг него завертелся, ускоряясь с каждым мгновением, захватывая с собой старые пожухлые листья и летящую от горевшей церкви золу. Элементаль наклонился вперед, ко мне, и полетел прямо мне навстречу, злорадно ухмыляясь, что было видно по темной ломаной линии, изображающей пасть чудища, а также щурящимся чадящим глазам.

Вихрь подхватил меня, пронеся немного вдоль поверхности земли, от чего мои ноги немного проехались по снегу, а один ботинок не удержался и сорвался, прокатившись, словно колесо, до ближайшего оврага, где он благополучно затерялся.

Элементаль же немедля понес меня наверх, удерживая в своем маленьком смерче. Мои конечности болтались так, словно мне не принадлежали. Я пытался удержать меч в руке. Наконец, у меня получилось вывернуться так, что я смог несколько раз махнуть по туловищу монстра клинком. Однако это не увенчалось никаким успехом. Я надеялся задеть хотя бы одним ударом средоточие стихий, которое наверняка там скрывалось, но у меня ничего не получилось. Со следующим взмахом от элементаля отделилась воздушная рука, превращаясь в водяной столп, который затормозил движение моего меча. Как только меч оказался в толще воды-руки, та сразу же превратилась в землю, а потом – в твердый камень. Рот элементаля расширился, будто улыбаясь, и тут же каменная клешня стала сжиматься вокруг стального оружия. Послышался жуткий треск, после чего камень разжал свою хватку, и я увидел множество металлических осколков, летящих далеко вниз, поблескивая от вспышек пожара.

Мой меч! Это было мое, пусть и не самое лучшее в мире, но тем не менее достойное оружие, которое я с честью носил с собой. Его мне подарил Двиллий на окончание школы. Я тогда уже умел им владеть, так как учился фехтованию у знакомых мастера-следователя. Пусть эльф Аурум и говорил, что меч – плохой выбор для боя, он оставался для меня частью жизни. Теперь же эта часть уносилась от меня в виде кучки обломков.

Элементаль довольно нес меня все выше и выше. Некоторые деревья, самые молодые в лесу, уже остались позади, и мы летели рядом с высоченной трехсотлетней сосной, которая едва не задевала меня своими длинными, широкими хвойными ветвями. Я судорожно стал перебирать в уме все вещи, которые у меня остались с собой. Почти наугад, я выхватил толстую колбу широким горлышком из-за ремня на груди и пустил ее в грудь элементаля, но немного промахнулся и прошел под тем местом, где у людей бывает левая подмышка, а у чудища это было воздушной ямой на встрече двух соседних торнадо.

Дым из глаз элементаля перестал чадить, а я услышал дребезг колбы и увидел, что внутри стеклянной посуды лежит, переливаясь всеми цветами радуги, небольшой кристалл в форме правильной призмы. От кристалла исходил ровный теплый свет, и я ни капли не сомневался, что это и есть средоточие стихий. От радости я вскрикнул, но тут же осекся.

Очертания элементаля стали расплываться, вихри унесло настоящим, природным ветром, и я остался один в воздухе, без какой либо поддержки. На секунду повиснув в небе, я стал падать вниз. Мне вспомнилось падение после взрыва из пещеры, но теперь меня некому было спасать – эльфа рядом не было, а монахи не смогут так быстро сообразить. На мое счастье, я быстро обернулся и увидел древнюю сосну, которую мы с элементалем так и не обогнали по высоте. Падая, я задвинул колбу со средоточием стихий за ремень и постарался подобраться ближе к толстому стволу. Вот я уже был совсем близко. Я попытался взяться за ствол руками, но мое падение было слишком быстрым, и я моментально стер ладони. От неожиданно возникнувшей боли я закричал. Мозг лихорадочно пытался придумать другое решение. От безысходности я подтянулся к стволу еще ближе. Осознавая, что я скоро упаду, а удержаться надо, я понял, что мне нужна какая-нибудь защита на ладони, но такой защиты не было. Взглянув на руки и осознавая свою глупость, я прильнул к сосне и обнял ее руками, защищаясь рукавами своей рубашки. Голову я отвел назад, чтобы ненароком не стереть себе лицо. Тонкий лен быстро стирался и становился тоньше, зато я, крепко держась за сосну, заметно замедлял свое падение. Чуть погодя, я обхватил ствол еще и ногами, прижавшись коленями. Так я и соскальзывал, пока не стукнулся задом об одну из веток, торчавших на моем пути.

Я взглянул вниз и увидел, что до земли оставалось всего немного, примерно пару десятков метров. Ошалевшие священники, отвлекшись от тушения церкви, заметили меня и, бурно что-то обсуждая, притащили откуда-то широкое полотно, расстелив его точно подо мной. Я устало вздохнул и упал вниз.

Меня наскоро осмотрели и, удостоверившись, что я более-менее в порядке, убежали обратно тушить пожар. Я вылез из кучи полотна и увидел рядом с собой Клемма с взъерошенными темно-бордовыми волосами, покрытыми пеплом.

– С-спасибо, что помог, добрый человек, – робко ответил он.

– Да уж, было бы за что благодарить, – печально ответил я, осматривая себя.

У меня были в кровь стерты руки и сильно ушиблены локти с коленями. Про одежду и говорить было нечего – все было разодрано до такой степени, что не поддавалось починке. Про свое оружие я даже не хотел вспоминать – в схватке с элементалем я остался охотником без снаряжения.

Однако ходить и таскать тяжести я все еще мог, поэтому я вскочил на ноги и, кивнув Клемму в сторону других священнослужителей, сказал:

– Пошли помогать.

– Как? Ты же ранен! – удивился Клемм.

– Ну не настолько, чтобы просто смотреть на горящую церковь, пока остальные трудятся – ответил я и пошел к шеренге водоносов.

Работа шла быстро и скоординировано, а главное, элементаль больше не мешался, поэтому довольно скоро весь пожар был потушен. Огонь, к сожалению, практически полностью съел все здание церкви и половину колокольной башни, а также несколько деревьев в округе, зато амбар и крытый загон с животными, пусть и чудом, но остались целы.

Во время тушения я заметил, что Клемм тихо, но рьяно помогал своим братьям в работе, стараясь сделать даже больше, чем от него рассчитывали. Сказать по правде, мне это показалось несколько странным по сравнению с первым ощущением, которое оказал на меня этот робкий послушник. Он выглядел маленьким и щуплым, особенно по сравнению с остальными монахами, рослыми и коренастыми.

Когда пожар закончился, все священники собрались вместе на перекличку, и старый, седоватый с проплешиной, игумен с большим железным восьмиконечным крестом на шее называл поименно каждого человека, спрашивая о его состоянии. К счастью, все были на месте, и никто (кроме меня) не был ранен. В конце переклички игумен подошел ко мне и спросил мое имя. Игумен, в свою очередь, представился мне как отец Лоуренс.

– От лица всего церковного прихода и от лица Создателя, что живет над нами и созерцает наши жизни, благодарю тебя, Гавилан, за избавление от напасти! – ответил отец Лоуренс. – Позволь же нам в ответ приютить тебя, излечить твои раны и привести тебя в порядок.

Я, конечно же, согласился. Так или иначе, мне пришлось бы здесь остаться – у меня не было ни одежды, ни оружия, ни тем более еды, при этом я был изрядно голоден.

Всю следующую неделю я пробыл в приходе. Отец Лоуренс, словно специально, приставил ко мне Клемма для ухода за ранами. Сам я в стороне не оставался и при любом случае помогал священникам восстанавливать церковь. Большие суровые монахи, вроде братьев Тарайля и Жешшена, срубали и стачивали деревья для каркаса церкви, монахи-кузнецы исправляли помятый колокол и делали дверные крепежи, а такие, как Клемм – не обладавшие особым умением послушники – собирали вокруг приходского озера, которое находилось поблизости от церкви, глину для укрепления стен. Я исполнял роль разнорабочего, стараясь помогать всем, кому нужна была помощь.

Обедали мы в амбаре, где также временно проживали. Клемм всегда подсаживался ко мне, восхищенно слушая мои истории про чудищ. Оказывается, он родился в деревне неподалеку от леса и, хоть номинально его деревня относилась к региону Ланира, много жителей промышляло охотой в окраинах Энтеррского леса. Клемм с детства грезил охотой, но однажды его внимание привлекли странствующие монахи, проходящие мимо его дома. Внешний вид сильных людей, посвятивших свои жизни служению вере и помощи окружающим людям, привлек его еще больше, и вот он оказался в лесном церковном приходе, помогая старшим собратьям по хозяйству и готовясь стать полноценным священником.

– Знаешь, Гавилан, я никогда не думал, что есть охотники на чудищ, – сказал однажды за обедом Клемм, тщательно прожевывая солонину. – Я думал, что существует просто охота – на животных, и мечтал о том, как буду ходить в лес и снабжать добрых людей свежим мясом и шкурами. Но потом я понял, что смогу сделать больше – уже даже сейчас – будучи причастным к церкви крестоворота.

– Причем, Гавилан, он неплохо справляется, – ответил сидящий рядом с послушником Тарайль, похлопывая Клемма по плечу, от чего тот стеснительно съежился. – Еще немного, и он станет хорошим монахом. Вот только немного храбрости ему не хватает, даже не знаю, как ему вообще в голову пришло быть охотником.

Я улыбнулся и сказал:

– Мечты не всегда отражают внешние признаки человека, но всегда отражают внутренние. Главное, что Клемм стремится к своей мечте во что бы то ни стало.

– Это ты верно говоришь, – согласился Тарайль и вытер рукавом грязную от каши бороду. – Хоть ты и сам молод, но способностей у тебя хоть отбавляй. – Он сделал три больших глотка вина из кружки и довольно крякнул.

Восстановление церкви шло скоро, но никакая работа не могла отвлечь меня от грустных мыслей о моем мече. Я не знал, что мне делать и куда деваться – никакой покупной меч не мог быть близок к тому, что был у меня, ни по качеству, ни по удобству. С печалью смотрел я на оружейные стойки крестоворотцев, вытащенные из старой церкви – там были и кистени, и шестоперы, и боевые вилы, которые монахи называли трезубцами. Мне казалось странным, что среди всех видов оружий, хранящихся в приходе, не было ни одного обычного. Я не удержался и спросил отца Лоуренса, почему так.

– На церковь много кто может посягнуть, Гавилан, – отвечал он. – Нам неоткуда ждать помощи, приходится защищать самих себя. Мы не такие умелые бойцы, как закаленные в бою воины и наемники, но мы обладаем небольшой хитростью. Да, все оружия здесь необычны, зато каждый наш монах долгое время тренируется сражаться с их помощью и достигает в этом какого-то мастерства. Владей он мечом, он бы тоже мог сразиться с противником, но здесь все иначе. Нестандартным оружием сложно драться, не скрою, но также сложно и драться против него. Например, ты, Гавилан, умеешь биться против кистеня?

– Не знаю, – признался я. – Я никогда не сражался. Возможно, я смогу справиться, ведь у меня есть опыт сражений с чудищами, которые сами по себе имеют врожденные нестандартные оружия…

– Но ты не уверен, – подытожил Лоуренс. – Ты, хоть и научен боевому искусству, не знаешь всех особенностей сражения против кистеня, его отличия от меча или топора. А монах, который учился драться кистенем год или два, знает, как себя ведет это оружие, и может не только предугадать ход боя, но и развернуть его в свою сторону. Для нас это важно, ведь мы оберегаем не только свои жизни, но и весь приход, и свою веру в целом.

После этого разговора я всерьез задумался о новом оружии. Мне стало понятно, что нужно научиться владеть таким оружием, против которого никто не умеет воевать. Таким образом, мечи, топоры, копья и кинжалы отбрасывались сразу. Если я выберу себе такое оружие, которого ни у кого нет, то потом мне будет легче сражаться против людей и даже чудищ. Я обходил оружейные стойки по много раз, разглядывая наиболее полюбившиеся экземпляры. Но ничто не смогло меня взбудоражить – ни кистень, ни шестопер, ни странное оружие в виде двух палок, скрепленных цепью, которые монахи называли двубиткой. Я не мог ни к чему привязаться. По ночам, когда все спали в общей зале, я сидел и безуспешно пытался что-либо придумать.