Но неужели мои амбиции сильнее воли к жизни, которой, по большому счету, осталось и так немного?  Да, я разорился и в одночасье остался без средств к существованию и без работы. Но так полстраны сейчас живет, перебиваясь с хлеба на воду! А многие попали даже в гораздо худшее положение, чем я. Что может быть хуже нищеты? Вероятно, только окончательная потеря здоровья и близких людей.

Вы знаете, что такое нищета? Это когда полгода чистишь зубы одной щеткой без пасты и ходишь зимой пешком в стоптанных летних ботинках, вместо того чтобы ездить хотя бы на трамвае. Когда на улице меня встречали старые знакомые и спрашивали: «Привет, как дела?» – я пришпоривал себя и, стараясь улыбаться, отвечал: «Спасибо, хуже не бывает!» Но все думали, что я шучу. А небрежность в одежде принимали за особый шик. Я и не пытался никого переубеждать, у меня не было желания тиражировать для посторонних людей свои проблемы. О подлинном положении дел знал только мой друг Мишка Пестров. Он в любое время дня и ночи безотказно давал мне деньги в долг и никогда не спрашивал их обратно. Но так не могло продолжаться до бесконечности! В последний раз, когда я занял у него 200 долларов, он словно почувствовал мое настроение и на прощание сказал: «Вань, ты только глупостей не делай. Приходи в любое время, я дам тебе еще…».

На следующий день я шел по Рождественской улице в поисках милицейской конторы, где мне должны были срочно заменить старый паспорт в связи с тем, что срок его действия истек, и теперь за собственное разгильдяйство мне грозил солидный штраф. В кармане лежали двести долларов, занятые у Мишки для этой неприятной процедуры. На углу рядом с продовольственным магазином ко мне пристал мальчишка лет двенадцати. Он подошел и жалостливо попросил немного денег. Я ответил, что у меня только доллары. Мальчишка оживился, и, выжимая из себя слезу, сказал, что у него умерли родители и вообще он очень хочет есть. Оставлять голодным несчастного пацана было не по-христиански, поэтому я обменял по грабительскому курсу 200 долларов, привел его в магазин и спросил, чего он хочет. Мальчишка сказал, что ему все равно, мол, что купите, то и съест. Но потом неожиданно выяснилось, что он был не один, а с двумя старшими братьями. Те тоже очень голодные и ждут его на улице. Я попытался рассмотреть через витрину магазина его «братьев», которые стояли на другой стороне улицы, слегка пошатываясь, и не были похожи на голодающих. Я понял, что меня разводят на еду, а до этого хотели развести на деньги, но все равно купил мальчишке килограмм докторской колбасы, буханку хлеба, кетчуп, печенья, творожных сырков и апельсинового сока. За все я заплатил почти шестьсот пятьдесят рублей и был этим крайне удручен, поскольку еще совсем недавно на такие же деньги мы с женой покупали гору продуктов, и нам хватало их почти на целую неделю. Однако на мальчишку не произвела впечатления моя щедрость. Он с нескрываемым пренебрежением буркнул мне «спасибо», очевидно, рассчитывая на другие формы сострадания, но пакет с едой взял и быстро ушел. А я остался рассматривать ценники на полках, показавшиеся мне безумными, и подсчитывать оставшиеся деньги. Я подумал: если меня обманули, пусть это останется на их совести. Правда, сам я теперь вынужден остаться или без нового паспорта, или без ужина. Но на кой черт мне новый паспорт, если я все равно не собираюсь долго жить? А так хоть какое-то доброе дело сделал. Может быть…

С этой мыслью я купил себе жвачки и в добром расположении духа вышел из магазина. Перейдя через дорогу, я свернул в старенький переулок в сторону отделения милиции, как раз мимо двух странных персонажей – «старших братьев» голодного мальчишки, которые по-прежнему еле стояли на ногах. Я был погружен в свои мысли и вдруг услышал, как кто-то сзади крикнул: «Эй! Придурок!». Поскольку кроме меня в переулке никого не было, очевидно, кричали мне… Я остановился в некотором недоумении, почуяв горечь испорченного праздника. Никто в жизни меня так еще не называл! Неужели это обращение было действительно адресовано мне? МНЕ?!!! Такому большому, умному, красивому и доброму? Неужели я так похож на то, чем меня только что назвали? У меня было полсекунды, чтобы принять решение. Стоило ли связываться с обколотыми наркоманами? Конечно, я мог сделать вид, что ничего не заметил, не расслышал, пройти мимо и навсегда остаться тем, чем меня только что назвали. Но такая жалкая перспектива не оставляла выбора. Я обернулся, чтобы окончательно убедиться, что не произошло никакой ошибки.

– Это вы мне? – как можно дружелюбнее переспросил я молодых ублюдков. Один из них в это время расстегнул ширинку и стал беззастенчиво мочиться на угол дома.

– Тебе, тебе, тля, кому же еще? – с презрением ответил второй и смачно сплюнул через щель между зубами. Его плевок изогнутой соплей шлепнулся об асфальт, зашипел и растворился, а я почувствовал, как мерзкие капельки долетели с дуновением ветра до моего удивленного лица и окропили стекла эксклюзивных очков. На мгновение я увидел себя со стороны, глазами этих подонков. Перед ними стоял неделю небритый, зачморенный «ботаник» в модных очках и помятом пиджаке от кутюр, во внутреннем кармане которого оставалось еще почти пять с половиной тысяч рублей. Они смотрели на меня и искренне презирали. Но они грубо ошиблись в главном. Я хоть и ношу очки, но редко проглатываю подобные обиды. Я почувствовал, как внутри заискрило короткое замыкание, возникло ощущение, будто стоишь на последнем этаже высотного дома перед открытой шахтой лифта и сейчас шагнешь в нее…

Я подошел к обидчику и схватил за горло с такой силой, что у того немного выдавились глаза. Понизив голос, я попросил его повторить то, что он только что произнес в мой адрес. Второй парень, наблюдая происходящее, как триллер по телевизору, явно не спешил вступиться за кореша и таращился на меня глазами сумасшедшего с картины Иеронима Босха. В руке парня я увидел мой пакет с продуктами… Видимо, моя отчаянная решимость произвела на них сокрушительное впечатление. Они, конечно, никак не предполагали, что я решусь связаться с ними, невзирая на их численное превосходство. Оба были явно обдолбаны наркотиками и теперь никак не могли сообразить, как отвязаться от меня.

– Повтори, что ты сказал? – прошипел я и сдавил горло еще сильнее. Так сильно, что парень посинел, как баклажан. Я поймал себя на мысли, что если через секунду он рискнет произнести хоть одно слово, то удавлю его прямо на месте, при свидетелях из окрестных домов, в этом засранном переулке. И тогда моим страданиям придет долгожданный конец! Мне не нужен будет новый паспорт! И не нужно будет думать о том, как заработать деньги, чтобы раздать долги! Меня посадят за убийство в тюрьму, где кормят бесплатной баландой и где сидят сотни тысяч таких же обколотых ублюдков, которые с удовольствием зарежут меня ночью на нарах, после того как им не удастся опетушить меня днем. Но на это мне наплевать, потому что я не хочу жить придурком в этой затраханной стране.

– Так кто из нас кто? – зашипел я на посиневшего наркомана, едва отпустив его трепыхавшийся, словно придушенный воробей, кадык. Я не представлял раньше, что могу так неудержимо ненавидеть и хотеть кого-то убить. Без малейшего сожаления держать за горло человекоподобное существо, будто курицу с оторванной башкой. Еще небольшое усилие с моей стороны – и он больше никогда не будет кукарекать! И при этом меня даже не пугала перспектива сесть в тюрьму. Пугало совсем другое – то чудовищное страдание и горе, которое я неизбежно доставлю своим самым близким людям, если совершу убийство этого никчемного жителя земли. Убить этого ублюдка означало практически убить мать, потому что она всегда обо мне думала лучше, чем я есть на самом деле…

Я медленно разжал кулак. Парень, как задыхающаяся рыба в сетке стал жадно глотать воздух, но больше не дергался, опустившись на асфальт. Он только схватился руками за придушенную шею и почти не двигался. Это спасло его. Потому что во дворе дома, где я рос, были очень жесткие правила, но никогда не били лежачих.  Я перевел взгляд на другого ублюдка, разинувшего от удивления слюнявый рот. Он не успел застегнуть ширинку и теребил ее левой рукой, а в другой держал пакет с моей едой. Заметив мой взгляд, сосредоточенный на пакете, он как-то дернулся и, видимо, что-то хотел сказать, но я, не раздумывая, расценил его действия как угрозу, вырвал пакет и на всякий случай врезал ему ногой по яйцам.

Полчаса спустя, возвращаясь из паспортного стола, я снова увидел эту парочку на том же углу. Один из них сидел на корточках в луже собственной мочи, а другой лежал на спине и держал себя за горло обеими руками. Когда он поднял глаза в мою сторону, мой кулак снова рефлекторно сжался, но я не стал его трогать, а только переспросил:

– Ну, что, чучело?  Теперь ты понял, что был не прав?

Наркоман уставился на меня немигающим взглядом оловянного солдатика и всем видом изобразил, как ему больно в горле, но не посмел выдавить из себя ни единого звука. Мне не было его жаль. И я по-прежнему был готов убить его, если б он только дернулся. Мне было жаль мать, которая не пережила бы, что я стал убийцей.

Немного пройдя вперед, я завернул за угол и услышал над головой странный свист. Обернувшись, я увидел убегавшего мальчишку, которого некоторое время назад опрометчиво хотел накормить. Не успев пригнуться и отскочить в сторону, я словил лицом удар металлической палицы, которая оказалась здоровенным подшипником. Сноп искр рассыпался в моем мозгу, будто заработал газосварочный аппарат. Оправа очков сломалась как спичка, стекла жалобно звякнули и посыпались мелким бисером на асфальт. Подшипник смачно врезался в переносицу, разбил хрящ, будто тот был из тонкой яичной скорлупы.

Чтобы экономить деньги, я ничего не ел, но это было абсолютно бесполезно, так как экономить можно только тогда, когда есть хоть какие-то доходы. Я поселился в гараже Мишки Пестрова на окраине города. Однажды утром там меня нашла мать. Она сделала это каким-то одной ей известным таинственным способом. Увидев меня с разбитым лицом на продавленном матрасе, неделю немытого, она не выдержала и тихонько заплакала, как будто я был уже мертвый. Я не удивился ее появлению. Сделал усилие над собой, поднялся с матраса и с трудом ее успокоил. Она достала дорожную сумку, накормила меня из пластмассового термоса теплым куриным бульоном с ложечки, а потом протянула небольшой конверт. Это была вершина моего позора, потому что в конверте лежали деньги, которые мать откладывала себе на похороны. Она уговаривала меня поехать жить к ней, но я наотрез отказался – слишком много людей узнали бы о моем чудовищном падении.

Страшно хотелось напиться. Но, к большому сожалению, я не имею такой привычки. Многие приятели говорят, что именно в этом корень моих проблем. И тем не менее заблеванные забулдыги, заливающие горе мерзкой водкой, ничего, кроме отвращения, у меня не вызывают.

Однако душа после вынужденного бездействия требовала поступка, впечатляющего и смелого! После короткого раздумья я пошел и отправил половину денег своей несчастной жене. Но этого мне показалось мало…

Напротив дома, где я прежде жил, находилась художественная школа. Из моих окон было отлично видно, как молодые художники учатся рисовать. Я наблюдал за ними в течение многих лет почти каждый день и завидовал свободе творить форму, облачая ее в стихию цвета, света и тени… Мой бывший бизнес зависел от тысяч разных обстоятельств и произвола бездушных чиновников, поэтому я работал почти всегда на грани чудовищного фола. Приходилось преодолевать невероятное сопротивление людей, главным занятием которых было вставлять палки в колеса и затем цинично наблюдать, как они будут перемалывать мои кости. Я устал от этой чудовищной зависимости, мне хотелось начать делать что-то без оглядки на самодурство разжиревших на откатах чиновников. Я безумно завидовал настоящим свободным художникам, их умению непринужденно передвигаться во времени и пространстве и тому, что результат их работы зависел только от таланта и усердия. В детстве я рисовал и даже одно время мечтал стать художником, но был для этого слишком непоседлив и нетерпелив. Мне всегда хотелось сделать нечто необычное. Я даже сам не знал, что. Это «нечто» было на уровне предчувствия. Я нашел в гараже кусок замасленной фанеры, а на оставшиеся деньги купил себе краски и растворители, чтобы заняться живописью. Я намеренно «забыл» купить себе поесть, чтобы сытый желудок не свалил меня спать. Хотел, чтобы голод окончательно проветрил мои мозги и толкнул на новую смелую авантюру взамен всей моей предыдущей жизни, потерпевшей сокрушительный крах. А, может, так и должно было произойти, и все, чем я так гордился прежде, не стоило и ломаного гроша? Так я начал свои первые опыты в рисовании.