Глава 2,
в которой Лунин выходит на работу, но не работает

Лунин сидел неподвижно, закрыв глаза, подпирая одной рукой левую щеку, а другой выстукивая незамысловатую дробь по столу. Тук. Пауза. Тук-тук. Тук. Пауза. Тук-тук. Тяжело. Тяжело возвращаться к работе после полутора месяцев, проведенных на больничной койке, а затем еще четырех недель домашнего отдыха^[1]. Это почти то же самое, как неожиданно протрезветь после длительного запоя. Организм, который долго привыкал и, наконец, привык к ничегонеделанию, не понимает, в чем дело, почему праздник жизни закончился, кто в этом виноват и как сделать, чтобы все вновь вернулось на круги своя.

Конечно, последние пару месяцев Лунин уверял себя и окружающих, что соскучился по работе, что ему надоело валяться в кровати без дела, смотреть однообразные сериалы и читать, как оказалось, не менее однообразные скандинавские детективы. И вот теперь, оказавшись в собственном кабинете, сидя за рабочим столом перед включенным монитором, Илья понял, что врал. Врал не только самому себе, что не так страшно, поскольку себя Лунин был готов простить незамедлительно, но и всем тем, кто периодически интересовался его состоянием, хотя таких людей на самом деле было немного.

– Врунишка, – не открывая глаз, пожурил сам себя Илья и зевнул.

Если пребывание в стационаре Лунина на самом деле изрядно утомило, то оказавшись наконец дома, он сполна ощутил все прелести оплачиваемого безделья. Проснувшись, как правило, в районе девяти, ближе к половине десятого Илья добирался, наконец, до кухни, где, включив небольшой, стоящий на холодильнике телевизор, неторопливо готовил себе завтрак под жизнерадостное бормотание ведущей, рассказывающей о том, как сохранить здоровье до наступления глубокой старости, а может быть, даже и на более долгое время. К удивлению Лунина, оказалось, что почти все телеканалы, из тех, которые, по его мнению, можно было отнести к «приличным», по утрам считали своим долгом осчастливить зрителей несомненно ценной, но в то же время исключительно скучной информацией о том, как уберечь свой организм здоровым, бодрым и исправно функционирующим. Чтобы соблюсти баланс между пользой от излучаемой с экрана информации и той тоской, которую она навевала, Лунин выставлял громкость телевизора так, чтобы было слышно, что в нем что-то говорят, но что именно, разобрать было невозможно. Завтрак Лунина всегда отличался от вчерашнего, хотя и готовился ежедневно из одного и того же стандартного набора продуктов. Собственно говоря, существовало всего два варианта завтрака, которые Илья чередовал день за днем – яичница из двух яиц и молочной сосиски, нарезанной на аккуратные тоненькие кружочки, и омлет из все того же количества яиц и все той же сосиски. Считая себя от природы гурманом, Лунин щедро добавлял к завтраку несколько ложек консервированного горошка, ибо, по его твердому убеждению, ничего вкуснее консервированного горошка в природе просто не существует, разве что тот же самый горошек, обильно заправленный майонезом.

Рокси тоже получала свою долю удовольствий. Насыпав белоснежной болонке очередную порцию сухого корма, Илья некоторое время пытался сопротивляться умоляющему взгляду маленьких черных глаз-бусинок, но в конце концов брал в руки вилку и откладывал собачонке несколько розовых сосисочных кругляшей, и они оба с аппетитом поглощали свой завтрак. Рокси управлялась гораздо быстрее, после чего забиралась на специально установленный для нее небольшой розовый пуфик, с которого ей было удобно любоваться своим хозяином, Лунин же ел неторопливо, иногда удивленно откладывая вилку в сторону, чтобы понять смысл действий суетящихся на экране людей из массовки, которые под руководством ведущей пытались изобразить вышедший из почек и теперь с трудом пробирающийся по мочеточнику камень.

Покончив с завтраком, Илья открывал на экране смартфона приложение, сообщающее ему о скорости дующего за окном ветра, температуре воздуха, этим ветром перемещаемого, и наличии солнца, наблюдающего за всем этим безобразием. Лунин подходил к окну, чтобы убедиться, что солнце действительно светит, а ветер не так уж сильно колышет еще не обрезанные ветки растущих во дворе дома тополей. Это означало, что для их предстоящей с Рокси прогулки нет никаких препятствий. Как правило, гуляли они достаточно долго, часа два, а порой и больше. В это время дня основными посетителями расположенного неподалеку сквера были в основном пенсионеры и мамочки с колясками. Лунин старался держаться подальше и от тех, и от других. Из колясок зачастую доносились душераздирающие, на всю округу, вопли, от которых у Ильи тут же начинала болеть голова. Что было не так со стариками, Лунин сказать затруднялся. Он прекрасно знал, что старость не является заразным заболеванием. Она передается по наследству и с рождения живет в организме каждого человека, скрываясь в нем до поры до времени. И все же он старался держаться от пенсионеров подальше, словно общение с ними могло ускорить его собственное неизбежное старение.

Нагулявшись вволю, Лунин с Рокси возвращались домой, где после сытного обеда устраивались на диване в гостиной и под негромкое бормотание телевизора, отличающегося от своего кухонного собрата значительно большим размером экрана, предавались каждый своему любимому занятию. Рокси, свернувшись клубочком в ногах Лунина, засыпала, а сам Илья, открыв очередную книгу, погружался в унылый и холодный мир шведских или норвежских полицейских, чьи флегматичность и отстраненное равнодушие к самым невообразимым в своей жестокости и весьма подробно описанным преступлениям удивительным образом сочетались с тонкой душевной организацией и бесконечной, словно январская ночь на севере Скандинавии, рефлексией.

Так проходил час за часом, пока не наступало время ужина, а на следующий день все повторялось, к полному удовольствию и Рокси, и Лунина.

И вот этой счастливой размеренной жизни пришел конец. На смену беззаботному утру и неторопливому завтраку пришли пронзительный звонок будильника и поспешное запихивание в рот еды, которую не воспринимали еще не успевшие проснуться вкусовые рецепторы.

Лунин открыл глаза. Стрелки висящих на противоположной стене часов показывали уже половину двенадцатого. Начальник Среднегорского областного управления следственного комитета генерал-майор Хованский, пообещавший вызвать Илью к себе в первой половине дня и озадачить его первым после длительного перерыва делом, явно не торопился выполнять свое обещание. «Еще немного продержаться, и обед, – мысль о предстоящем перерыве в так и не начавшейся работе придала Лунину сил, – а пока можно посмотреть прогноз погоды на вечер. Ведь вечернюю прогулку с Рокси никто не отменял».

Негромкий стук отвлек Лунина от созерцания карты осадков. Илья покосился на так и не открывшуюся дверь и произнес голосом человека, которого оторвали от бесконечно важной и не терпящей отлагательства работы:

– Да.

Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель проникло робко улыбающееся лицо.

– К вам можно? – Голос, как и лицо, принадлежал женщине лет шестидесяти, высокого роста, худощавой, той распространенной, особенно в сельской местности, породы, которую принято называть жилистой. Что именно в облике женщины навеяло Лунину ассоциации с деревней, Илья не понял, но мысль о том, что она не из Среднегорска, пришла к нему сразу.

– Заходите, – бросив прощальный взгляд на надвигающийся с запада циклон, Илья закрыл окно браузера. – Чем обязан?

Вошедшая в кабинет женщина не торопилась занять стоявший по другую сторону стола стул для посетителей. Застыв у двери, она пристально разглядывала Лунина, от чего Илья вдруг почувствовал себя неуютно, что в его собственном кабинете бывало не так уж и часто.

– Вы по какому вопросу? – Илье показалось, что пауза чересчур затянулась.

– Лунин? – с сомнением произнесла женщина. – Илья?

– Илья Олегович.

Не любивший фамильярности Лунин нахмурился. Ему вдруг показалось, что визит женщины сулит ему некие, пока неизвестные, неприятности, избавиться от которых можно лишь выставив посетительницу за дверь.

– А матушка Ольга Васильевна, верно?

Брови Лунина медленно поползли вверх и, достигнув максимально возможной точки, замерли, изогнувшись удивленными запятыми.

– А дедушка, царствие ему небесное, Василий Захарович был, правильно я говорю?

Мысль о том, что женщина знает всех его родственников, включая усопших, и сейчас собирается перечислить всех поименно, подтолкнула Илью к более решительным действиям.

– Вы кто? – Он вскочил, оттолкнув стул ногой, отчего тот звонко ударился о стену. – Вам что нужно?

– Я? Я – Татьяна Васильевна. – Женщина беззащитно улыбнулась смутно знакомой Лунину улыбкой. – Лунина Татьяна Васильевна, Олина сестра, – торопливо добавила она, делая наконец шаг вперед и кладя на стол развернутый паспорт.

Илья машинально взял в руки документ. С фотографии, сделанной лет пятнадцать–двадцать назад, на него смотрело совсем другое лицо. Лицо пусть и не очень молодой, но еще достаточно красивой, уверенной в себе женщины, снисходительно позволяющей объективу фотоаппарата любоваться ее красотой. Лунин помнил это лицо, очень смутно, но помнил. Тогда оно было еще лет на десять моложе, чем на фотографии, еще красивее, и с него почти не сходила заразительная белозубая улыбка, глядя на которую всегда хотелось улыбнуться в ответ. На лице стоящей перед ним женщины не было и тени улыбки, и все же это было то самое, только очень постаревшее, осунувшееся лицо, с неровными складками морщин над переносицей, тяжелыми веками и покрасневшими, слезящимися глазами.

– Тетя Таня? – неуверенно произнес Илья, выбираясь из-за стола. Он остановился в полуметре от посетительницы, не зная, что делать дальше. Слишком много лет они не виделись, слишком много того, что он силился сейчас вспомнить, стерлось из памяти, и теперь эта пустота в воспоминаниях не давала Лунину сделать еще один шаг вперед.

Посетительница сделала этот шаг сама. Она метнулась навстречу Илье, с силой уткнулась лбом ему под подбородок, а уже в следующее мгновение все ее тело содрогнулось от беззвучных и от этого особенно пронзительных рыданий. Лунин, все еще сжимавший в правой руке паспорт так неожиданно объявившейся спустя четверть века тетки, растерянно замер, не зная, что предпринять. Плечи рыдающей тети Тани вздрагивали все сильнее, а затем, откуда-то из-под ее головы, послышался вначале едва слышный, но постепенно становящийся все более громким вой: «Ооо…я, ооо…я!»

– Оооля! – наконец смог разобрать Лунин.

Бросив паспорт тетки на стол, Илья попытался отстраниться от плачущей женщины, чтобы иметь хоть какую-то возможность понять причину ее страданий из-за неведомой ему Оли, но это оказалось не так просто сделать. Женщина обеими руками обхватила Лунина за спину, и разомкнуть ее объятия, не приложив изрядного количества физических усилий, не представлялось возможным.

Спас Илью неожиданно распахнувший дверь Хованский.

– Ну что, тунеядец. – Улыбающийся начальник управления стремительно ворвался в кабинет и замер, осекшись на полуслове.

Услышав за спиной чей-то энергичный голос, Татьяна Васильевна вздрогнула и на мгновение ослабила хватку, чем Илья тут же и воспользовался, освободившись из ее цепких объятий.

– Вот оно как, – вид плачущей шестидесятилетней женщины несколько снизил градус жизнерадостности генерал-майора, – с населением, значит, работаешь.

Лунин быстро кивнул, следя за тем, чтобы тетка вновь не кинулась ему на шею.

– Ты, как с потерпевшей закончишь, зайди ко мне. – Хованский исчез за дверью так же стремительно, как и появился.

Вновь оказавшись в пустынном коридоре, Дмитрий Романович поплотнее прикрыл дверь кабинета Лунина, чтобы доносящиеся из него всхлипывания не отвлекали остальных сотрудников.

– Плачет девушка в автомате, – пробубнил себе под нос он слова неожиданно вспомнившейся ему песни. – Потерпевшая… Интересно, откуда у Лунина потерпевшая, если я ему еще никакого дела не поручал?

Ответа на вопрос у Хованского не было, и это начальника управления необычайно расстраивало и даже в какой-то мере нервировало. Он даже дотронулся до дверной ручки, намереваясь получить ответ у самого Лунина, когда из кабинета глухо донеслось очередное «О…я, ооо…я!». Отдернув руку, Дмитрий Романович тихо выругался. Нежелание находиться в одном пространстве с рыдающей гражданкой было еще сильнее, чем раздирающее его любопытство.

– Ладно, потом придет, сам расскажет, – буркнул Хованский и, сунув руки в карманы и, сутулясь чуть больше обычного, направился в сторону своего кабинета.

Вновь оставшись с рыдающей родственницей один на один, Илья решил перейти к более активным действиям. Прежде всего надо было чем-то занять цепкие руки тетки, а заодно попытаться вытянуть из нее хоть что-то, кроме уже начинающих действовать на нервы «Ооо…я». Наполнив кружку еще теплой водой из чайника, Лунин протянул ее Татьяне Васильевне. Та мгновенно схватила кружку двумя руками и прижала к себе, словно надеясь в ней найти утешение своему горю.

– Вы водички-то попейте. – Илья осторожно, указательным пальцем надавил снизу на дно кружки, заставляя тетку поднести воду к губам.

Сделав небольшой глоток, Татьяна Васильевна еще раз по инерции всхлипнула, после чего залпом втянула в себя оставшуюся воду. Лунин одобрительно кивнул и моментально наполнил кружку по новой, справедливо полагая, что на полный желудок, пусть даже полный одной только кипяченой водой, любая беда переносится значительно легче, чем натощак. Заметив, что глотки стали более неторопливыми, Илья придвинул тетке стул для посетителей и аккуратно надавил ей на плечи. Татьяна Васильевна сползла вниз и притихла. Довольный тем, как развиваются события, Лунин обогнул стол и вернулся в свое кресло. Почувствовав, что его тылы надежно прикрыты, а между ним и убитой горем родственницей высится надежный оборонительный рубеж письменного стола, Илья окончательно осмелел и еще не совсем забытым за долгое время вынужденного ничегонеделания тоном профессионального бюрократа полюбопытствовал:

– Итак, что за Оля и что с ней приключилось?

– Толя, брат твой, – Татьяна Васильевна поставила кружку на стол, и Лунин, быстро вытянув руку, тут же отодвинул ее от края, – арестовали его.

– Здесь, в Среднегорске? – машинально уточнил Илья вопрос подследственности.

– У нас, в Одинске. – Тетка отрицательно качнула головой и уставилась на Лунина покрасневшими от слез глазами. – Помоги ему, Илюшенька! Хоть ты помоги!

Некоторое время спустя, после того как тетка выпила еще кружку воды, две кружки чая и сходила в расположенный в противоположном конце коридора туалет, картина произошедших более чем в двухстах километрах от Среднегорска событий предстала перед Луниным если и не во всей, то в весьма откровенной неприглядности. Двоюродный брат Лунина, Анатолий, тридцативосьмилетний, дважды разведенный холостяк, был вначале задержан, а затем, два дня спустя, арестован за убийство своей собственной невесты. Таковы были факты, которые Илья, как опытный следователь, смог извлечь из потока обрушившейся на него противоречивой информации. На самом деле фактов было еще меньше. Была ли убитая в действительности невестой Анатолия или же отношения между ними не сияли радостной перспективой предстоящей свадьбы, выяснилось не до конца. Тетя Таня, точнее Татьяна Васильевна, как начал называть ее Лунин, перейдя на более официальную манеру общения, в показаниях путалась и всякий раз, когда Илья силился вытащить из нее новые подробности происшедшего, норовила вновь зарыдать, подрагивая худыми, костистыми плечами.

И все же какие-то детали Лунину узнать удалось. Все началось с того, что восемь дней назад Анатолий, или, как его называла Татьяна Васильевна, Толик, выпил. Само по себе это событие не предвещало никаких печальных последствий. Толик, почти сорокалетний, крепкий мужик, от выпивки никогда не отказывался, однако, в отличие от многих своих ровесников, в пьянстве знал меру, как правило ограничиваясь одной, редко когда двумя бутылками водки (при этих словах тетки Лунин уважительно причмокнул губами), а будучи подшофе, всегда пребывал в настроении благодушном, и максимум, что мог себе позволить такого, чего, как правило, не делал в состоянии трезвости, так это спеть несколько песен, аккомпанируя самому себе на гитаре.

– А что, трезвый он не пел никогда? – удивился Илья.

– Не пел. Я уж и просила его сколько раз, голос ведь у него замечательный, душевный. Так нет же, нахмурится сразу, голову опустит и бормочет что-то непонятное, мол, настроения у него нету.

Татьяна Васильевна громко шмыгнула носом и, нашарив в сумке носовой платок, уткнулась в него носом. Высморкавшись, она продолжила:

– Это как Оксанка, жена первая, его обидела, сказала, что от его песен у нее зубы сводит, так он с тех пор петь и бросил. Главное, уж развелись давным-давно, а так обида та его и гложет.

Повод для выпивки у Анатолия, а также еще нескольких, бывших с ним в одной компании, мужиков был серьезный. У Эдика Кравцова, жившего на соседней улице, – а жил Анатолий не в самом Одинске, а в расположенном в десяти километрах от него селе Старое Ясачное, – родился ребенок.

– Не абы какой, – еще раз трубно дунув носом в платок, добавила Татьяна Васильевна, – мальчик, первенец. Ну как тут не отпраздновать? Они с Лариской, женой, семь лет ждали, дождаться не могли. Понятно, если он у тебя восьмой по счету, так можно и не праздновать уже.

Лунин на всякий случай кивнул, предпочитая тетке пока не возражать, но, очевидно, сдержанного кивка ей показалось недостаточно.