Глава 2

Готфрид решительно прокладывал себе дорогу через толпу. Многие, успев обернуться и увидеть конунга, отступали в сторону, остальных он бесцеремонно отталкивал со своего пути. Было не до любезностей. Наконец Готфрид сумел пробиться к скале, у подножия которой полукругом стояли стражники. Начальник стражи, умудренный опытом здоровяк Торбьорн, был уже на месте. Увидев конунга, он сделал шаг навстречу и, наклонившись, с высоты своего гигантского роста горячо зашептал прямо в ухо:

– Это действительно Алрик, нет никаких сомнений.

– Очень плохо, очень не вовремя, – проворчал конунг.

– Смерть всегда не вовремя, – мрачно кивнул Торбьорн, – особенно такая.

– Это правда, – Готфрид замялся, – то, что мне сказали?

– Смотри сам!

Торбьорн присел на корточки рядом с телом и немного приподнял край покрывала, которым был накрыт убитый. Конунг, кряхтя, тоже опустился на колени и, заглянув под ткань, отшатнулся. Три дня назад, выступая на малом совете, он обвинил Алрика в горячности, которая может навредить всему острову. В запале спора он крикнул своему оппоненту: «Алрик, зачем тебе голова? Ведь ты уже совсем потерял ее от глупости и гордыни. Ты считаешь, что ты Алрик – великий? Нет же, ты Алрик – безголовый».

И вот теперь Алрик, посмевший спорить с самим конунгом, действительно потерял голову. Могучая шея обрывалась страшной темной раной, кровь на которой уже успела застыть. Голова дерзкого спорщика была отсечена одним сильным ударом меча. Вот только самой головы под покрывалом не было.

– Тот, кто сделал это, унес голову с собой. Скорее всего, выбросил в море.

– Тот, кто это сделал, должен быть найден, – сурово отозвался Готфрид.

Он медленно поднялся, подошел вплотную к начальнику стражи. Их бороды касались друг друга.

– Ты должен найти его, Торбьорн, иначе все обвинят в этом убийстве меня самого. – Конунг говорил тихо, так, чтобы окружающие их не слышали.

– Разговоры уже идут, но пока шепотом, – Торбьорн уныло пожал плечами, – у нас не было убийств больше десяти лет.

– И все десять лет ты получал плату за свою службу, – гневно перебил вождь, – пора доказать, что деньги были уплачены не напрасно.

Начальник стражи горделиво вскинул голову:

– Ты прав, вождь. Пришло время доказывать. Только мне кажется, что доказывать придется слишком много, и не мне одному.

Готфрид промолчал. Он смотрел за спину стражников, обступивших место убийства. Смотрел на столпившихся людей, которые переговаривались между собой и, очевидно, уже строили свои догадки о том, что случилось. Оглядывая толпу, вождь встречал и взгляды, направленные на него. Пока в этих взглядах он видел только удивление и испуг, но все могло измениться. Достаточно парочке болтунов почесать свои длинные языки, и в этих взглядах удивление сменится подозрением, а страх – неприязнью.

Вождь сделал шаг вперед и отстранил одного из стражников. Толпа мгновенно замолкла. Все ждали, что скажет конунг. Что сказать людям, Готфрид впервые за долгое время не знал. Но этого не должны были узнать собравшиеся. Поэтому он набрал полные легкие воздуха и начал говорить.

Нагруженный рюкзаками, я медленно спустился по трапу. Потом вновь поднялся на борт и загрузился баулами. Управился я за пять ходок. Не многовато ли вещей для такой маленькой экспедиции? Я разделяю ваши сомнения. А вот Юрий Иосифович – нет. Три раза из пяти я, обливаясь потом, тащил на берег именно его баулы. Еще один рейс был заполнен нашим экспедиционным барахлом – спутниковыми телефонами, ноутбуками и прочей канцелярией. И только лишь во время последнего спуска я был загружен своими личными вещами, уместившимися в двух здоровенных рюкзаках. К тому времени, когда все наше ценное имущество, которое путешествовало непосредственно с нами, а не в контейнерах, оказалось на берегу, я изрядно подустал. Мышцы ног стали ватными, а спина противно ныла где-то в районе поясницы.

Все то время, пока я таскал баулы, мой научный руководитель, чье чувство собственного достоинства не уступало по размеру гигантскому интеллекту и не позволяло ему принять участие в столь ненаучном времяпрепровождении, беседовал с встречающим нас командиром базы. Когда я, обессиленный, подошел поздороваться, то, к моему немалому удивлению, Юрий Иосифович представил меня беседующему с ним человеку как перспективного молодого ученого, а вовсе не как штатного носильщика. На какое-то мгновение я даже испытал некое подобие чувства благодарности к Гартману, но тот быстро все разрушил.

– Эдуард, вы грузите сумки на тележку, а мы с господином Ларсеном немного пройдемся вдоль берега.

Я кивнул вслед удаляющейся широкой спине профессора. Рядом с ним Матиас Ларсен, командир исследовательской базы ООН, казался просто тростинкой.

– Пузырь и соломинка, – хмыкнул я, глядя на уходивших все дальше от меня болтунов, затем перевел взгляд на наши многочисленные пожитки, – а я, судя по всему, лапоть.

Вещи в небольшую металлическую тележку, прицепленную к квадроциклу, я перекидал быстро. Гартмана и Ларсена по близости не видно, а того, что было чуть дальше, и вовсе невозможно увидеть. Туман. Как мне рассказывали, туман висел над островом триста двадцать – триста тридцать дней в году. Не самое лучшее место для обитания человека и, тем не менее, люди не только сумели здесь выжить, но и неплохо расплодились. Легенда гласит, что почти девятьсот лет назад сюда сумели добраться десяток суденышек, битком набитые скрывающимися от нашествия викингов жителями Британских островов. Не успели измученные гонды, а именно так звали представителей бежавшего от войны племени, перевести дух и понять, куда же их занесли ветер и морские волны, как из вязкого серого тумана показались два ощетинившихся копьями драккара. Неожиданно устрашающие крики ярости, несшиеся с драккаров, сменились воплями страха и отчаяния. Оба боевых корабля викингов налетели на подводные скалы и стремительно тонули. Побросав свое тяжелое, самоубийственное в воде оружие и доспехи, обессиленные воины вплавь добирались до берега, где их встречали пусть и кое-как, но вооруженные гонды, к тому же превосходившие своих недавних преследователей числом в несколько раз.

А дальше произошло то, что в нашем относительно цивилизованном веке случается не часто, а в те времена иначе как чудом назвать невозможно. Сомхэрл – старейшина гондов, согласно все той же легенде, ведший свое происхождение от древних друидов, запретил убивать викингов. Каждый из воинов скандинавского племени поклялся на крови жить в мире с теми, кто подарил им вторую жизнь, а их предводитель дал клятву именем своих братьев Рюрика, Трувора и Синеуса. Свою клятву викинги приносили у подножия огромной черной скалы, возвышавшейся над океаном. «Да будет наше слово крепче этого камня» – так, по легенде, завершил свою речь Хольмгер Отважный, конунг племени свирепого, но верного своему слову племени русов.

Надеюсь, я увижу Скалу Клятвы, если вообще хоть что-то смогу увидеть в этом жутком тумане. Неожиданно вынырнувшие из серого неоткуда две темные фигуры прервали мои размышления.

– Эдуард, вы уже управились? – притворно изумился Гартман. – Надеюсь, мы с моим другом Матиасом не заставили вас долго ждать?

Я посильнее втянул ноздрями воздух. Так и есть, эти два болтуна-интернационалиста уже успели накатить за знакомство.

– А мне не налили. – Я с упреком взглянул на профессора.

Гартман ни капли не смутился.

– Эдуард, я смею надеяться, что цель вашего прибытия сюда все же научная. А не желание выпить на свежем воздухе, подальше от цивилизации и родительского надзора.

– Все предыдущие дни, Юрий Иосифович, я предполагал, что у нас с вами одна цель прибытия на эту обетованную землю.

Профессор широко улыбнулся:

– Ценю, искренне ценю вашу юношескую напористость и максимализм. Господин Ларсен приглашает нас с вами на торжественный ужин по случаю нашего прибытия. Я думаю, там у нас будет замечательная возможность сверить наши цели, а заодно проверить, не сбился ли у кого-то прицел.

Ларсен взгромоздился на квадроцикл. Мотор взревел, и груженная нашими вещами тележка неторопливо покатилась по расчищенной от валунов тропе. Мы с профессором поспешили вслед за ней и минут через десять оказались на территории исследовательской базы. База представляла собой двухэтажное здание модульного типа, в котором жили и работали около сорока человек. Оно имело форму гигантской буквы П, повернутой основаниями ножек к югу. По замыслу проектировщиков, солнце должно было освещать двор базы. Возможно, оно это иногда и делало, но, судя по заросшим мхом стенам, явно нечасто. Когда мы вошли на территорию, автоматические ворота с противным дребезжанием закрылись за нашей спиной.

– Завтра утром, после инструктажа по безопасности, вам выдадут электронные ключи от ворот.

– От кого запираемся, от белых медведей?

Ларсен сдержанно улыбнулся:

– Местные жители, они как дети, необыкновенно любопытны. Они уже успели разобрать двигатель от моторной лодки и пару квадроциклов. Это было довольно давно, но с тех пор мы предпочитаем держать все за закрытыми воротами. Впрочем, обо всем этом вам расскажет руководитель нашей службы безопасности во время инструктажа. А сейчас вы можете отдохнуть с дороги, обустроиться в своих апартаментах. В пять часов жду вас на ужин по случаю вашего приезда. Будут почти все сотрудники.

Нашими апартаментами оказались две небольшие раздельные комнаты общажного типа, выходившие в малюсенький – полтора на полтора – тамбур, из которого можно было попасть в туалет, совмещенный с душевой. Не бог весть что, но после нескольких суток совместного пребывания в двухместной каюте с Юрием Иосифовичем я был рад и этому. Вы находились когда-нибудь в замкнутом пространстве с человеком под сто сорок килограммов весом? Такие люди зачастую сильно храпят, а еще из-за переизбытка веса они часто сильно потеют. Гартман делал и то, и другое, надеюсь, что не со зла, но мне от этого было не легче. И вот наконец – о радость! – я обрету свое персональное логово.

Приободренный, я помог профессору занести его сумки в комнату. Снаряжение экспедиции было решено хранить в моей комнате. Кем было решено, уточнять не буду, но я голосовал против. Комната размером два на четыре вообще не создана для того, чтобы ее перегружали лишним барахлом. Очевидно, осмотрев свои апартаменты, профессор пришел именно к этому выводу, так как, заглянув ко мне, он хитро прищурился и выдал замечательную фразу:

– Я смотрю, у вас здесь очень уютно, Эдуард, и стол есть. Я думаю, это помещение идеально подходит для нашей научной деятельности. – После чего вышел еще до того, как я успел поинтересоваться наличием стола в его собственной комнате.

В порыве мести я первым успел занять душевую и, как следует смыв с себя дорожную пыль, или уж не знаю, чем я мог покрыться за время четырехдневного путешествия на «Звезде Шанхая», продолжал сливать горячую воду из накопительного обогревателя, пока температура воды в обоих кранах не уравнялась.

После чего, известив профессора радостным криком о том, что душ свободен, я заперся в своей комнате, закрыл жалюзи и, спустя минуту, уже с блаженством укутался белоснежным одеялом на предусмотрительно заправленной к нашему приезду кровати. Из-под одеяла торчало только одно ухо, которым я тщательно мониторил обстановку за стенкой, в душе. Вот хлопнула дверь в тамбуре, очевидно, Николай Иосифович вышел из комнаты. Вот еще громче хлопнула дверь в душевой, с шумом полилась вода. Какая здесь слышимость, однако, и девчонку ведь не притащишь. Интересно, как тут на базе с женским полом обстоит? Однако странно. Никаких тебе возмущенных возгласов, никаких упреков. Он там что, моется? В ледяной воде? Судя по шуму из душевой, именно так и обстояло дело, а чуть позже я услышал звуки, окончательно меня обескуражившие. Гартман пел. Пением его протяжные завывания назвать можно было с большой натяжкой, но тем не менее я вполне отчетливо слышал:

 
Отчего так в России березы шумят?
Отчего белоствольные все понимают…
 

Титан! Стоик! Святой человек. Такого холодной водицей не проймешь. Ничего, будет повод, я придумаю что-нибудь поинтереснее. А пока я поплотнее завернулся в одеяло и мгновенно заснул. Я всегда хорошо сплю на новом месте.

Через два часа противно завибрировал будильник в наручных часах, а еще через час мы с Гартманом входили в помещение столовой, разместившееся на первом этаже верхней перекладины той самой буквы П, о которой я вам уже говорил.

Столы были сдвинуты вместе, и все происходящее чем-то напоминало небогатую свадьбу, для которой арендована районная столовая. Я бывал пару раз на подобных мероприятиях у своих однокурсников. Роль жениха с невестой, очевидно, отводилась мне и профессору, во всяком случае, место во главе стола приберегли именно для нас. Оставалось только надеяться, что обойдется без криков «Горько!» и прочих сопутствующих безобразий. Как ни крути, профессор был уже не молод, страдал ожирением и вообще не относился к тому типу мужчин, который вызвал бы у меня сексуальное возбуждение. Скажу вам честно, мужчины в принципе не вызывают у меня подобных эмоций. Я все больше по дамам. На столе в моей комнате лежало несколько листков бумаги, на которых поименно были перечислены все работающие на станции сотрудники, указаны их должности, гражданство и даже размещены небольшие цветные фотографии. Перед тем как направиться на званый ужин, я пробежал глазами список и теперь внимательно выискивал среди присутствующих тех особ женского пола, которые показались мне симпатичными на фото.

Скажу вам без лишней скромности, у меня превосходная память, особенно хорошо я запоминаю все то, что увидел или прочитал; когда я воспринимаю информацию на слух, результаты не столь впечатляющие, но лучше, чем у подавляющего большинства окружающих меня людей. Так что знайте: я крайне злопамятный парень.

Тех самых особ женского пола, которые заслуживали моего внимания, было всего две, и обе были замужем. Жаклин Беар – канадка, очевидно, французского происхождения, сидела совсем недалеко от меня, всего через три салата. Миниатюрная брюнетка с ослепительной белоснежной улыбкой и в столь же белоснежной водолазке, так замечательно обтягивающей ее довольно крупную для столь изящной фигуры грудь. Периодически эту белоснежную грудь и прекрасную улыбку от меня закрывал наклоняющийся к горячему муж Жаклин, Фредерик Беар, сорокалетний лысеющий орнитолог с выдающейся вперед нижней челюстью и носом, которому мог бы позавидовать любой из объектов его исследований. Сама Жаклин, как я узнал из буклета, была медсестрой и работала в местном медпункте.

Вторая красотка, такая же темноволосая, как и Жаклин, но только более высокая и с коротким каре, сидела совсем далеко от меня, почти на другом конце стола. Звали ее Берит Берг. Мне сразу же очень понравилось созвучие имени и фамилии. Я всегда обращал на это внимание, ибо по образованию я филолог и всегда находил особую красоту в том, как отдельные буквы складывались в порой неожиданно звучащие слова, те, объединяясь в группы, рождали предложения, которые, сливаясь в шумную толпу, давали людям тексты. Не просто тексты, а легенды, поэмы, повести, в которых пряталась, а иногда только в них и открывалась история больших народов и малых народностей. Именно по этой причине я и оказался на этом затерянном на краю географии острове.

Тем временем, пока я поочередно разглядывал брюнетку и брюнетку, Матиас Ларсен кратко представил нас присутствующим и провозгласил тост за наше прибытие на остров. Что именно он говорил, я не слышал, но, когда вся толпа радостно загудела и бокалы взмыли вверх со стола, я тоже не остался в стороне, схватил бокал с темно-коричневой жижей и опрокинул в рот. Виски, похоже, ирландский, неразбавленный. Недурно, очень недурно. Только льда не хватает.

До ведерка со льдом я сам не дотягивался и прибег к помощи месье Беара. Канадец явно был удивлен, когда я обратился к нему по имени, да еще на французском, который был явно не в ходу среди собравшихся. Так я получил лед и союзника. Лед мне был нужен для виски, а союзник не знаю зачем, но наверняка пригодится.

Не знаю, что у кого в голове было на самом деле, но, судя по обилию тостов за наше с Гартманом здоровье и за новых друзей из далекой России, общемировая политическая обстановка на обитателей базы явно не давила. Ученые в большинстве своем далеки от политики, а здесь, очевидно, собрались представители большинства. Лица у всех уже слегка раскраснелись, улыбки стали не столь интеллектуальны, но зато естественнее, а рюмки и бокалы делали свое дзынь все чаще и чаще. Не пили за столом только трое. Два охранника, которым, очевидно, предстояло заступать на ночное дежурство, и невысокий, крепко сложенный господин с коротко стриженным ежиком светлых волос. Джозеф Липман. Англичанин и психолог. И те, и другие вызывают у меня необъяснимую неприязнь, возможно, потому, что всегда стараются казаться умнее других. Непьющий англичанин вызывал у меня неприязнь вдвойне.

Это сугубо мое личное мнение, но думаю, что человек, который совсем не пьет, почти всегда с гнильцой. Это гниль либо от какой-то незримой болезни, либо гниль тоже невидимая, но еще более опасная, гниль душевная. Многие из тех, кто отказываются от алкоголя, просто боятся, что в состоянии алкогольной расслабленности не смогут себя контролировать, и эта гниль вырвется наружу, а окружающие увидят нечто такое, чего бы им лучше никогда не видеть. Вот по Гартману сразу видно – приличный человек, может перепить капитана дальнего плавания. Когда я во время пьянки на корабле вернулся из гальюна, где провел полчаса, не меньше, оказалось, что первый помощник уже ушел спать к себе в каюту, а капитан, уставившись остекленевшими глазами на экран небольшого телевизора, висевшего на стене, не реагировал на внешние раздражители. Юрий Иосифович добродушно похлопал отрубившегося морского волка по плечу и озорно подмигнул мне:

– Мы выиграли, два – один в нашу пользу.

Я так понял, что «один» – это я, и не стал спорить. Я и сам успел немного вздремнуть во время отлучки. Интересно, сколько времени меня не было.

На правах победителя Гартман достал из коробки пару запечатанных бутылок «Абсолюта» и сунул под мышку.

– Пойдемте, юноша, пора баиньки. Завтра мы будем в Гондурасе.

– В Гонду’русе, Юрий Иосифович, – поправил я профессора.

– Точно, в Гонду’русе, – согласился Гартман, – Гондурас – это то место, откуда мы приехали.

Держась за перегородки, мы, слегка покачиваясь, медленно шли к своей каюте. У двери профессор замер, о чем-то напряженно задумался.

– Старпом в отключке, капитан ничего не соображает, а корабль идет. Удивительно, юноша!

– Ничего удивительного, Юрий Иосифович, так принято. – Я мягко, но настойчиво пытался пропихнуть профессорскую тушу в каюту.

– Где принято? Кем? – изумился Гартман.

– Да везде принято, везде. Давайте спать уже, Юрий Иосифович.

– Везде… Это ужасно. – Профессор горько вздохнул.

Он захрапел раньше, чем его голова коснулась подушки.

Утром я проснулся от стука гигантского дятла, пытавшегося клювом проломить мне череп. Как только я открыл глаза, глупая птица мгновенно исчезла, однако стук не прекратился. Дверь сотрясалась от могучих ударов. Поскольку обнаружилась явная мистическая связь между входной дверью и моей головой, ибо с каждым ударом по створке моя бедная голова болела все сильнее, я поспешно отодвинул задвижку. В полумраке тамбура белел могучий торс профессора с накинутым на плечи розовым банным полотенцем. Прочими предметами гардероба Гартман не посчитал нужным воспользоваться в принципе.

– Сегодня что, день нудиста? – хмуро поинтересовался я.

– Сегодня наш первый рабочий день на острове, юноша, – громогласно известил меня руководитель экспедиции.

– Не вижу повода для столь бурного проявления восторга.

– Выпейте анальгинчику и откройте окно, мой юный друг. Вы поймете, что сегодня уникальный день.

– Как-то неохота поворачиваться к вам спиной, – протянул я с сомнением, но все же рискнул.

Когда я отодвинул жалюзи, то понял, что профессор был прав. День был уникальный. Это был тот редкий день, когда над Гонду’русом светило солнце.