Лирическое вступление

Поэмы нынче не в чести:

Читать не любят, труд огромный

Иван Суворов, ты прости,

Воздать хочу тебе стих скромный,

Твой ратный труд и путь воспеть,

Пока могу, хочу успеть…

Ты жизнью Родине служил −

Прошёл войну, но скромно жил,

Ушёл, не оценён, быть может…

А я желаю в меру сил

Всем сердцем подвиг твой умножить,

Я долго мысль о том носил −

Поведать миру о тебе.

И пусть Матросов был, Маресьев,

Не меньше испытал ты бед,

Победы ты познал, как песни,

И песен было, как побед!

От сердца, а не от ума я

Тебе стихи свои слагаю.

Связь времён

Текут века, ложась на память грузом,

Но незабвенны имена святые,

Как Невский, как Суворов и Кутузов,

Которыми гордится вся Россия.

Суворовыми в детстве стать мечтали,

Пример в баталиях он доблести и чести;

Враги, услышав имя, трепетали,

Был не подвластен подкупу и лести.

В баталиях познал он вкус победы,

Был строг, но справедлив ко всем солдатам.

Он с ними боль и тяготы изведал

В сражениях не раз на поле ратном.

св. блгв. кн. Александр Невский (1220-1263)

св. блгв. кн. Дмитрий Донской (1350-1389)

Суворов Александр Васильевич (1729-1800) –

великий русский полководец, генералиссимус,

не потерпевший ни одного поражения.

Суров у полководца с виду норов,

Подтянут, сухопар, не прост собой,

Навек вошёл в историю Суворов,

Тем, что победно вёл полки на бой.

И на Суворова равняемся мы свято.

Он сквозь века нам светит как маяк,

И пусть запомнит вероломный враг,

Что Русь мы защитим, как он когда-то!

От Александра Невского, Донского

До наших дней, что бед, тревог полны,

Храня Россию от врага лихого,

Стоят на страже верные сыны.

Иван Суворов

* * *

Я думаю о подвигах России:

Таких у нас Суворовых немало –

Во все века нам славу приносили

Сыны Отчизны на полях кровавых…

Из уст в уста передаётся ныне:

Его однофамилец бил фашиста,

Поведаю о нём, о русском сыне,

О земляке и доблестном танкисте.

С портрета довоенного, простого

Иван Суворов вдумчиво глядит,

И светлый взгляд о мужестве сурово,

О силе его духа говорит.

Русоволос, друзьями был любим он

За честность, бескорыстность, прямоту.

Глазами, словно небо, голубыми,

И сердцем излучал он красоту.

Характер не конфликтен и спокоен,

И потому он на рожон не лез:

Умел найти решение простое,

И соблюсти разумный интерес.

Жил на земле, душа от счастья пела,

В мечту свою он с детства был влюблён:

На агронома выучившись, смело

За дело взялся, целью окрылён.

Но не пришлось свершиться мирным планам,

Вдруг в одночасье мир, как в страшном сне:

Над Родиной поднялся смерч кровавый,

«Вставай страна!..» − звучало о войне.

88888888888888888888888888888888888888888888888

ЧАСТЬ 1 Фронт полыхал…

Фронт полыхал, гремела канонада, тревожно, холодно за бруствером бойцам.

В ночи стояли призраком зенитки, и от разрывов дыбилась земля, замёрзшими кусками разлетаясь.

И в сполохах, как трещины, окопы, а танк коптил, как свечка, у бугра. Средь выжженной земли боец устало от пули шалой тихо умирал…

Руины Сталинграда в чёрном мраке и стылый воздух порохом пропах. Не звёздных войн дыхание – земное, земных пришельцев горе разлилось. Они пришли уверенно и нагло, не зная поражений до сих пор.

На этот раз серьёзно снарядились, послушных сателлитов под оружьё поставили фашисты, и решили СССР «блицкригом» покорить.

Обрушилась жестокая машина на Родину мою со страшной силой, без сбоев по России покатилась, сметая всё… Чудовищем рычит, и нет спасения ни днём, ни ночью. Как грозная внезапная стихия, разверзлась вдруг напасть, чтоб ей пропасть…

В огне вот захлебнулась Украина и Беларусь. И юг с желанной нефтью − рукой подать…

Машина Вермахта на полную крутилась, Европу придавил её сапог, и гусеницами танков всё утюжа, по западным окраинам помчались, скача по городам и деревушкам, озёра и речушки замутняя, круша берёзки, васильковость лета, непуганую мира тишину, синь неба заслоняя чёрной тучей. Безвинных стариков, детей и женщин пленяя и творя повсюду зло…

И всё же просчитались генералы, и бесноватый фюрер их зарвался. Забыли прежних викингов-варягов, наполеонов, карлов и поляков, что хаживали к россам за «гостинцем».

Предупреждали Гитлера пророки: напрасный труд ходить с войной в Россию, она колоссом глиняным лишь мнится, осыплется песок, под ним – кольчуга, расправит богатырь могучий плечи, и понесёт по кочкам, буеракам, покажет упырям он мощь свою.

Но Гитлер думал: он-то самый умный. И не в пример − позор поляков-шведов, наверно был он двоечником в школе… Искал опору в тёмных силах бездны, уверовав в своё предназначенье, что миссию особую свершает, как Прокуратор Рима средь евреев, придумав превосходство «высшей расы». Полмира он решил завоевать.

Все ж адская машина поперхнулась, загадочною русскою душою да в купе с нашей русскою отвагой, о чём всё время как-то намекали… но эйфория разум заслонила.

И вскоре сбой пошёл в фашистских планах, как Гитлер, генералы ни старались. Турнули от Москвы и в Сталинграде, как на Кавказе, − вышло боком тоже. Им Сталинград стал камнем преткновения, здесь по уши застряли оккупанты, ни 6-я армия – ни взад и ни вперёд.

В жестокой схватке крепко мы сцепились − тяжёлые бои за каждый холмик, за каждый дом шли на смерть, не на жизнь! Воители застряли, как в болоте.

Две Армии советских войск на марше спешили к сталинградцам на подмогу, врага по флангам сходу окружая.

У русских всюду шло с опереженьем. Включалась пресловутая смекалка, не ожидая сверху циркуляров, стратегию решали по-мужицки: в борьбе за жизнь себя не пожалели, для этого все средства хороши!

В тисках врагу сжимая шею хватко, надежду на отходы отрезали. Давили, словно гадину, всё крепче, затягивали петлю всё сильней.

Железный вермахт затрещал, как тряпка, что с силою могучей разрывают… Фельдмаршал Паулюс, служака и вояка, со всей своей хвалёною ордою, был окружён и деморализован, но… не терял надежды на прорыв.

В Германии же бесноватый фюрер, слюною брызгал в злобе и бессилье, собрав свой штаб и бравых генералов, их распекал, они не понимали, в чём их прокол, где сбой в мозгах случился. Машина без изъянов − буксовала, и это невозможно объяснить. Кольцо вокруг стремительно сжималось.

Здесь, в кажущемся хаосе военном, в усталой рукотворной кутерьме, таилась предрешённость пораженья очередным пришельцам оголтелым, что с Запада наведались к нам снова российскую отвагу испытать …

* * *

Промозглым, неуютным был декабрь. И пауза зависла в небе птицей. Неумолимость мести и расплаты витали, словно пар от выдыханья, неясен был пока исход сраженья, но назревало что-то исподволь…

А голод-холод – русский наш союзник, врагу моральный дух точил всё больше. Снарядов нет и мало провианта, что дохлую конину стали есть…

И выпал нам беспрецедентный случай: непобедимости врага развеять мифы. Но нужно было что-нибудь такое − из ряда вон решительное сделать − переломить сложившийся столь хрупкий баланс на Волге к нашей стороне.

* * *

В тылу врага аэродром надёжный у станции Тацинской находился. Оттуда − мост воздушный к Сталинграду налажен был, пока что помогал он держаться окруженцам в обороне.

Ватутиным − командующим фронтом придуман план рискованный, но верный: рассчитан − чуть на русскую отвагу и где-то на российское «авось». Верховному о плане доложил он: «Опору у противника чтоб выбить − отправить нужно рейд в глубокий тыл, в район Тацинской станции, где немцы имеют базу и аэродром. И надо уничтожить эту базу любой ценой, тогда на этом фронте мы сможем обеспечить перевес».

План Сталиным одобрен, и из Ставки Ватутиным получен был приказ: «Держать комкору лично под контролем секретной операции исход».

24-й корпус подготовлен − танкисты и стрелковая бригада. С армейских складов срочно доставляли боеприпасы танкам и горючку. К началу выступления «на брата» раздали всем по два боекомплекта, соляры танкам тож по две заправки, пехоте и танкистам на дорожку − пять сутодач*¹ – харчишек в дальний путь.

Назначен генерал-майор Баданов возглавить этот рейд беспрецедентный. Доверие имел у подчинённых, авторитет немалый заслужив. В Гражданскую познал богатый опыт, сражаясь в Красной Армии, усвоил Баданов по Суворову науку – не силой, а уменьем побеждать. Умел он, если надо, партизанить, вести бои с противником в тылу. Став кадровым военным, он в 20-х – 30-х путь прошёл вполне успешный – от командира роты до комдива.

Стал ключиком условным рейд опасный в боях за осаждённый Сталинград! Все знали, это пахло авантюрой, но дерзость − главный козырь на войне. Потерями немалыми грозило такое предприятие для русских. Но кто считал заранее потери? Товарищ Сталин точно не считал, − момент назрел, какие здесь сомненья: иль грудь в крестах, иль голова в кустах…

Судьбой даётся шанс такой не часто, благоволит победа тем, кто смел, успешен, успех же операции возможен, когда желанья дружат с головою. Мы на своей земле и, надо, братцы, сражаться не жалея живота − с земли родной нельзя нам отступать!

Захват немецкой базы в Тацинской

Рождественский «подарок»

Войне сентиментальность не чужда́. Совпало так, католикам настало встречать на фронте праздник Рождества, под Новый год у них он наступает, как чудо свыше, что дарует Бог. И тут германским доблестным воякам, как ни сказать тост за свою победу, ни выпить шнапс за фюрера всем стоя, за тех, кто ждёт в любимом Фатерлянде? За ненаглядных фрау, малых деток, хранимых в фотокарточках под сердцем − щекастых, белобрысых и желанных, что ждут своих Адольфов, Куртов, Гансов, когда они с блицкрига к ним вернутся, − обнимут мутер-фатер, кляйне-майне…

В тоске по временам, что были прежде, за кружкой пива, за весёлым Рейнским, за пенистым шампанским с пузырьками, в Баварии иль в Пруссии немецкой, иль может где-то в Баден-Вюртенберге… ах как встречали Рождество они, под песенки и дружное застолье, в раскачку и под бравое «ха-ха».

Воякам мир казался здесь уютным под Рождество, ничто не омрачало в глухом тылу попраздновать беспечно. Им нынче приказали бить Советы, за всех подумал фюрер и − припёрлись, стоят на наших землях − так им надо. Встречать что ль больше негде Рождество?

А отоспавшись, встанут по утрянке, продолжат развлеченье людоедов: вновь убивать детей и слабых женщин, славянских непокорных стариканов, с жестокой педантичностью вандалов, чтоб насадить немецкий «Ordnung»*² свой…

И невдомёк воителям набожным пред праздником смирения и веры, что нашим детям подло причинили они своим вторженьем столько зла…

Но в эти дни фашистов ждал «подарок», от Дедушки, от русского Мороза, сюрприз был подготовлен им отменный: из пороха был «сахарный» гостинец, «конфеток-леденцов» на всех с запасом – из крупного и мелкого свинца. Сигар-снарядов, чтоб «курили» вдоволь, с доставкою на танках на места.

И шнапс им стался горькою отравой… С тачанки Громовержца, лишь зарделась заря, как кровь, на фюзеляжах самолётов, что спали по линеечкам в шеренгах, на головы беспечного фашиста наслал свои он огненные стрелы, как гром, среди зимы метая с неба.

В подштанниках, как будто, с белым флагом, выскакивали дружно на морозец, а их здесь принимая, угощали огнём снарядов, пулями взасос…

Пытались немцы выглядеть достойно, но без приказа трудно управляться. Куда бежать и как обороняться, когда вокруг земной разверзся ад!

Аэродром. Десятки самолётов. Взлететь, кто порезвее, попытались. Разбег короткий, слишком уж короткий… вонзился «Юнкерс» в танк советский – «Бэмс!». Послышался металла страшный скрежет, взметнулось пламя яростным драконом.

Тут две машины − всё же ухитрились подняться в воздух, но подвёл манёвр их… и самолёты, словно бы в кошмаре, лоб в лоб столкнулись, и раздался грохот, как фейерверк, над степью рассыпаясь, осколки разлетались далеко-о-о!

Зенитчики оправились, и вскоре в упор по нашим танкам стали хлопать.

Вот башня танка свечкой загорелась. Танкисты тут же, как сурки, из люка, откинув крышку, пулей вылетали. Огонь кинжальный двух пришпилил насмерть к броне на миг иглой своею жгучей, короткою и с «ниткою» свинцовой. Худой танкист змеёй пополз горящей, от боли сильной корчась, извиваясь, но вскоре в страшной позе успокоясь…

И всё же наши смяли оборону, противник опрокинут, и с разгону давили танки «хенкелей» фашистских, и «юнкерсов» крушили, увлекаясь, они хрустели смачно, как капуста − домашняя из погреба зимою. Усвоили приём один танкисты: «топтать хвосты стоящих самолетов».

Плескался языком огонь пожаров, багровым колокольным небосводом звенело у фашистов, как на мессе. Безумие на лицах мёртвых фрицев − таков эффект внезапности имел!

* * *

Полста четвёртой танковой бригады с десантом танк один прорвался, он мчался на подмогу первой группе, расстреливал фашистских недобитков. Солдаты и пилоты укрывались между стоящих грудой самолётов. То в панике – туда-сюда метались, в кальсонах, босиком, в комбинезонах по снегу и кричали: «Main got!», «Main got!», «Main got!»*³

Иные же отчаянно сражались, десант наш наседал на них повсюду, стреляли автоматчики с колена, давили танки фрицев на ходу.

На марше 130-я бригада Тацинскую станицу захватила, уничтожая сходу оборону − расчёт артиллерийских батарей. Машины пробивались краем поля, в кольцо аэродром беря, крушили хвосты и фюзеляжи самолётов.

А рота капитана той бригады (фамилия его была Нечаев) себя в бою примерно показала: из строя выводила батареи и до десятка танков грозных «Тигров» оставила на поле догорать.

Был ранен в танке тяжело Нечаев, но всё же не бросал с врагом сраженье. Когда его тридцатьчетверку подбили вдруг снарядом, он направил горящий танк на танк фашистский, в броске таранив «Тигра» в бок собою, как будто гладиатор, в том сраженье жизнь на последок дорого отдал…

Нельзя не вспомнить здесь о героизме, что проявляли жители из местных. Танкистам помогали даже дети, прознавшие о доблестном прорыве.

Вот к северной окраине Тацинской пробилась группа Мельника Бориса, чей номер на броне − «полста четыре», мелькал он тут и там в пылу сражения.

Вдруг выскочил навстречу танку мальчик, он сообщил, что рядом за домами противник затаился с батареей, к аэродрому танкам не пройти!

Он показал, где прячется охрана. И танки вышли в тыл позиций вражьих, и смяли, словно банки, батареи, к аэродрому выйдя без помех.

На оборотной стороне снимка памятного камня написано: «Тацинская, Ростовской обл. Памятник пионерам-героям Грише Волкову и Феде Игнатенко, указавшим путь танкистам 24-го танкового корпуса в декабре 1942 года на аэродром немцев».

Расстреляны фашистами в декабре 1942 года. (Данные о количестве детей разнятся).

А много лет спустя о том парнишке писал в воспоминаниях участник той битвы лейтенант запаса Мельник: «Мальчишка, что помог нам снять засаду, в пылу сраженья как-то потерялся… Его я встретил сразу после боя. Шагал усталый, словно прокопчённый, на шее автомат висит трофейный, на поясе – тяжёлый парабеллум. Был не один, с ним – пара добровольцев, росточком чуть поменьше, ополченцев.

А звали неизвестного героя Гришаня Волков, лет ему – тринадцать. С врагом проклятым дрались те ребята: за дом родной, за милую округу, за улицу, за школу за друзей. Фашисты жизнь им мирную сломали, над Родиною грубо надругались, и потому-то даже ребятишки не побоялись и ввязались в бой. Сознательно, безвестные герои, по зову сердца наравне с отцами, по взрослому с врагами воевали, не за признанье, и не за награды − мальчишки, повзрослевшие в войне…»

Тяжелое смертельное сраженье вёл корпус в окруженье очень долго. И танки маневрировали наши, мотопехоте в схватке помогая.

«Когда же мы станицу оставляли, − писал еще в воспоминаньях Мельник, − то у пруда мне встретился мальчишка, в траншее пулемёт большой, трофейный, прижав к груди, в засаде ждал врага. С ним − два мальца, вконец изнеможённых. Стреляли из немецких автоматов, вдоль улицы по наседавшим фрицам.

Танкист Иван из моего расчёта, в сердцах сказал, чтоб уходили!

Они ушли, но вскоре пулемет их вновь справа от Тацинской застрочил.

Фашистам не составило усилий: насесть всей мощью на мальцов отважных.

Подростков расстреляли, я в бинокль увидел казнь, но был бессилен, да и приказ был – «С боем отходить!»

Мы в боевом порядке шли, а нас противник атаковал дивизией на марше, из группы «Пфайфер», упорно наседая нам на фланги.

И мы, рассредоточась, отбивались, прикрыв обоз, − его вперёд пустили, с трудом мы от врага все ж оторвались.