Когда-то мы сидели вместе на одной зоне под Челябинском. До этого ожидали этапа в магнитогорской тюрьме ИЗ 70/2 в переполненной общей камере (общаке), рассчитанной на 30 человек (а сидело нас 70). У него была большая семья (тюремное собщество, неформальное объединение зеков – общий стол, общие тактические интересы, взаимовыручка, взаимная ответственность), первая семья в хате, во главе которой – он, лидер по кличке Лёха Башай. То ли от «башка» – странной и жутковатой формы голова вызывала при первом знакомстве неприятную оторопь, – то ли от «большой»: Леха, неуклюжий, звероподобный гигант или не выговаривал, или просто проглатывал букву «л», и когда произносил слово «большой» получалось «башой» («Я башой, а вы все маикие»). «Рулевой» Лёха (из числа местных челябинских блатарей), имеющий первую «ходку» в 16 лет, сквозь пальцы смотрел на выкрутасы «дружественной» ему семейки ещё вчерашних малолеток-отморозков. Каждую ночь они учиняли беспредел в виде дебиловатых тюремных розыгрышей и провокаций: «вертолёты» (поджёг бумажек, вставленных между пальцами ног спящего зека, когда тот от внезапной боли начинал бешено вращать ногами, как пропеллером), «гладиаторские разборки» в результате стравливания между собой наиболее слабых, глупых и беззащитных сидельцев и прочие так называемые «приколы». Вообще камера считалась «беспредельной», о чём я узнал за время пребывания в ШИЗО (штрафном изоляторе). Там мне достался в качестве сокамерника бывалый вор Султан (Славка Солодовниченко). Выяснив причину моего 15-суточного «ареста» (драка с одним из придурков, которому я чуть не перерезал горло заточенной ложкой, вовремя разняли), Султан просветил меня, молодого и неопытного, относительно порядков и ситуации на тот момент во всей тюрьме. Знал он и Лёху Башая, тюремный телефон нёс о нем плохую информацию: беспредельщик, кумовской (то есть стукач, сексот оперотдела). Солодовниченко предложил мне способ перевода в другую камеру, где сидели его «кенты по салу», старые «воры с понятиями», которые не обидят и школу преподадут. «Ты малый способный, умный, крепкий, таким надо помогать», – приговаривал Слава. Едва не решив вопрос с контролёрами о моём переводе (по всему было видно, тюремщики уважали Султана), он внезапно исчезает из ШИЗО. То ли его тогда к следователю увели, то ли к адвокату, но он пропал. По окончании штрафного срока меня вернули в прежнюю камеру, где я прокантовался полгода в семье дерзкого и гордого «Пушкаря», единственного успешно противостоящего Башаю и практически никак от него не зависящего. Много чего было в камере, в том числе и серьёзная потасовка с подручным Башая, обострившая мои отношения с «рулевым».

С Пушкарём нас разлучил этап. На зону мне пришлось отправиться с беспредельщиком Лёхой. На мне, единственном из своенравной и гордой семьи Пушкаря (остальные этапировались кто куда), отыграться Лёхе не удалось – в зоне меня тепло встретили местные авторитеты, а сам Лёха в первые же дни по-своему хорошо устроился: с чьей-то подачи, может кума (начальника оперчасти) или самого хозяина (начальника колонии) оседлал СВП (секцию внутреннего порядка, местную «группировку» зеков-общественников), то есть стал её руководителем. Теперь беспредел продолжался на «законных» основаниях. В мою сторону руководитель СВП ещё на протяжении года поглядывал с затаённой яростью, а потом вроде как забыл, поскольку персона моя растворилась в недосягаемом для сэвэпэшников, кэмээсников (КМС – культ-массовая секция) и прочих козлов мире промзоновских цеховиков, касту неприкасаемых. Нашей крышей были чиновники из управы (управления исправительно-трудовыми учреждениями), да местные авторитеты, многих из которых обычные зеки и в глаза никогда не видели. Законспирированные бендежки таких «королей» не всем ментам-то разрешалось посещать. Зона была огромной, а промзона с её многопрофильным производством вмещала в себя множество корпусов, связанных между собой аж подземными переходами. В них и обустраивала лагерная элита роскошые апартаменты со всеми благами технического прогресса. Там было всё – от японских телевизоров и видеомагнитофонов до шикарных девочек, завозимых с воли по ночам.

Башаю по прошествии пяти лет голову всё же проломили. Видимо, где-то зарвался. Из областной больницы назад в колонию ему вернуться было не суждено. Я освободился по звонку, отсидев положенные годы, и обосновался в тихом городке на Волге, подальше от Челябинска.

Я бы и не вспомнил никогда о монстре Лёхе, и времени прошло более двадцати лет, и жизнь закружила. Да вот напасть, случилось то, от чего поговорка предостерегает не зарекаться… Нет, на этот раз не от тюрьмы. От сумы.

* * *

Имел я бизнес процветающий. Нина – жена-красавица, дочь – Анастасия, от первого брака – школу заканчивала. Мать Насти, первая моя жена, рано умерла, попивала, в итоге совсем спилась. Я ничего сделать не мог: и лечил, и увещевал, и клятвы брал, и поколачивал, даже выгонял из дома и сам уходил. Не вышло, да и дочка удерживала от крайностей. Итог – цирроз, печёночная недостаточность. А по большому счёту просто любви не было настоящей. Ни там, ни там.

Мачеху четырехлетняя Настёна как мать восприняла. Нинуля сама дочкой ещё была – 20 лет всего, а мне уже 36 тогда стукнуло. Машинами я торговал. Сам гонял из Европы. И под заказ, и на свой страх. На каких только авто поездить не пришлось – от скромных «тольяттинцев» и демократичных «баварцев» до амбициозных «штуттгартцев» и спортивных «итальяшек». Уже отделку арендованного салона в полторы тысячи метров завершал, как грянул первый гром. Апрель 1991 года, «Павловская реформа». Следом, только голову поднять успел, второй удар – середина лета 1993 года. Мы как назло всей семьёй за кордоном были, нежились в теплых водах Гольфстрима, деньги прожигали. Мог ведь всё предусмотреть, подстраховаться! «Сгорело» практически всё. Машин двадцать на таможнях зависло, заказчик отказывался забирать, рубли советские превратились в прах, а вскоре и доллар взлетел. Это был третий и последний для меня удар… Если не считать ненасытных бандитских крыш, от которых мне хоть и удавалось отбиваться, но опять же стоило это недёшево.

И вот же судьба-злодейка. Узнаю я как-то, что на моей беде ручку позолотил некто Лёша Челябинский. Кто такой, откуда? Оказалось, тот самый Башай. Чистая случайность, конечно, а не происки мстительного беспредельщика. Был он в наших краях в пересыльной тюрьме в качестве «смотрящего», вот его местная братва и привлекала для разных разборок. Как уж получилось, что Лёха так поднялся, погоняло новое себе придумал, не знаю, не интересовался. Время лихое, путаное. Однако вышло так, что мне пришлось с ним встретиться.

Нужно было лично, с глазу на глаз, объяснить, что старых каторжан не пристало авторитетному вору обижать, пусть даже давние счеты имеются. Всё же на одной киче чалились. Мне тогда подумалось, что жизнь изменила Башая к лучшему.

Ну и встретились. Аудиенцию организовали мне прямо в изоляторе, т.е. в тюрьме. Подробности опущу. Он, конечно, узнал меня, и как я не надеялся на благие перемены, их я не нашел. Мало того, Башай, не скрывая своего пренебрежения, велел в общак платить суммы, ставшие для меня по тем временам непосильными. Надсмотрщика приставил – Крыню. Тот ещё отморозок. Этот гад должен был вовремя сдирать оброк и следить за моим хозяйством, чтобы я чего не утаил.

Наведя справки, мне стало многое понятным. Лёше Челябинскому нужно было собрать солидную сумму для московских покровителей, чтобы выкупить свободу, вот он и злобствовал. Ходили слухи, что жить ему осталось немного – уж больно много врагов он себе нажил за то недолгое время, пока «смотрящим» в нашем районе числился, да и старые грешки – как шило, в мешке не утаишь. И хоть христоматийная воровская каста значительно была оттеснена представителями новой волны: бандитами-беспредельщиками, «апельсинами» да «лаврушниками» (ворами, коронованными за деньги), вес она ещё имела и свои попранные права просто так отдавать не собиралась.

…Однажды все мои попытки урегулировать взаимоотношения с Челябинским потерпели окончательную неудачу, а мзда, якобы, в воровской общак, непомерно к тому времени возросла. Платить было нечем. Тогда Крыня затребовал мою личную машину в счёт погашения «процентов по задолженности», и намекнул на загородный дом. Я строил его долго, вложил немало средств и сил, так что достался он мне потом и кровью. Это был мой первый и, я считал, последний дом в жизни. Родовое гнездо. Деревьев я понасажал в поместье на целый лес. Оставалось помимо дочки ещё сына родить, что мы и планировали с Ниной, воспитать и на ноги поставить. А тут Крыня, мерзкое животное, со своими грязными вонючими лапами. Я не смог этого снести, хоть и понимал, что грандиозного конфликта мне не избежать.

Когда, вернувшись домой из города, я увидел Крыню с бригадой костоломов у своих ворот, – они пришли за автомобилем – да ещё свою Нину, отбивающуюся от недвусмысленных приставаний Крыни, разум мой на мгновенье помутился. Но только на мгновенье. Затем пришло отрезвление, позволившее мне понять, что до сих пор я воспринимал реальность не так, как должно быть.

Я, как и большинство граждан нашей многострадальной Родины, в те бесславные девяностые находился в зомбированном состоянии – от безвластия, беспредела, духовной и идеологической дезориентации. Многие тогда понимали, что происходящее – явление хоть и временное, но безвозвратно лишающее нас прежних ценностей, уверенности в завтрашнем дне, защищённости. Далеко не каждый отдавал себе отчет в том, что сохранить достоинство и благополучие можно только полагаясь на себя. Кто-то покидал страну, кто-то уходил в политику, во власть, а кто-то пополнял ряды криминального воинства. Остальные, сами того не осознавая, являли собой безропотное блеющее и мычащее стадо, оставшееся без пастуха. И не важно, коммерсант ли ты, бизнесмен, государственный служащий или безработный – это уже зависело от талантов, жизнестойкости, приспособляемости, случая – всё одно овца. Или корова. Или курица. Каждого кто-то да пользовал – стриг, доил, откармливал на мясо, держал в роли обслуживающего персонала или шута. Вот такой биполярный мир. А скорее триполярный. С одной стороны – стадо, а с другой – мафиозное государство-уродец и уголовная братия. И, конечно, в таких условиях случалось всякое: бунтарские волнения, самостийные образования, противопоставляющие себя всему и вся, религиозная и оккультная ажитация, «бегство в астрал», симуляция опыта колобка (я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл), смертоносные выплески отчаяния и протеста.

И вот я прозрел. Исчез страх за себя и семью, за будущее. Я словно поднялся над землёй высоко-высоко и посмотрел вниз. Я отчётливо, ясно и контрастно увидел безликую толпу рабов и деловито снующих повсюду надсмотрщиков и рабовладельцев. И те, и другие, и третьи выглядели жалкими беспомощными букашками. Так, мельтешит что-то внизу, шевелится. Биомасса. Пшено.

Только укротив животный, физический страх (за жизнь, здоровье, деньги, социальный статус) можно стать морально (или внутренне?) независимым и духовно всемогущим. Внезапно обнаружился свой собственный ключ к управлению судьбой, способ влияния на окружающий мир. Оставалось лишь пожелать, и любая твоя прихоть исполнялась. Такая вот штука. Фантазия ли, психологическая установка или чудо мысли, не берусь дать точное определение, да и «заморачиваться» не хочу. Главное, работает. Проверено.

…Мой дом стоит на взгорке. К гаражу ведёт асфальтированная дорога. Я плавно подкатил к воротам, заставив братков чуть расступиться и поровнялся с их черным джипом, припаркованным тут же. Выключил зажигание, поставил машину на ручник и вышел. Вряд ли моё лицо что-то выражало. Во всяком случае, теоретически Нина хоть и могла бы потом описать всё произошедшее на её глазах, но по необъяснимым причинам таких деталей, как выражение моего лица, она не помнила. Всё, мол, выглядело, как во сне.

Я подошёл к Крыне, стоящему с нагловатой улыбкой, посмотрел в его глаза (странно, что никто не дёрнулся, все стояли молча, хотя только что галдели, ржали и шуршали кожей своих курток) и тихо произнёс:

– Башай умер, тебя за собой зовёт. И этих всех.

Под «этими» я подразумевал не только крыневскую свиту, но и вообще всех подручных «смотрящего». Сколько уж их там было – две или три сотни, не ведаю. Сзади я ощутил едва уловимое движение. Смотрел строго перед собой, не оборачиваясь, и видел лишь несколько смутившееся бандитское лицо, с которого сошла улыбка, забегавшие вдруг глаза и дёрнувшиеся губы в намерении сказать что-то. Взгляд Крыни рассеянно перебегал с меня на происходящее сзади. А за моей спиной явно что-то происходило. Я лишь могу реконструировать события, как я их себе представляю. Видимо, странная сцена подействовала гипнотически на бритоголовых «гоблинов». Они отошли от гаража, обошли с разных сторон свой джип, кто-то, возможно, даже потрогал дверные ручки, но открывать двери, а уж тем более садиться в машину никто не стал, сбились в кучку и зачем-то встали позади джипа. И тут что-то щелкнуло, клацнуло, как затвор передернуло, и более чем двухтонный Гранд Чероки сорвался с ручника. Именно в этот момент и я оглянулся. Опять же непонятно почему, растерявшиеся боевики продолжали стоять как бараны, даже когда набирающий скорость джип подмял под себя одного из них. Другой, словно очнувшись от ступора, попытался удержать сбрендившего «американца», нелепо упёршись плечом в заднее стекло и быстро перебирая скользящими по асфальту ногами. Ещё двое безвольно отпрянули в стороны под натиском оттолкнувшего их Гранда. Скрежет дублёной кожи об сухое грязное днище, глухое хряканье под колесами… А появившийся из-под переднего бампера пыльный, мятый, шевелящийся клубок придал грубый реалистичный штрих к в общем-то весьма сюрреалистической картине. Когда ёрзающее на асфальте «существо» обрело некоторые узнаваемые формы, было видно, как руки придерживают неестественно вывернутую голень – колесо всё же проехалось по ноге. Раздался стон, затем вопль, а укатившийся метров на сорок джип, разогнавшись под горку до приличной скорости, сошёл с асфальта, и только начав заваливаться на бок, с хрустом врезался в старый тополь. Напоследок скрипнул покорёженным металлом и опрокинулся. Несколько пар тупых глаз ещё несколько секунд смотрели в его сторону, невзирая на стоны и ругань пытающего обратить на себя внимание калеку.

Я посмотрел на Крыню. Тот – на меня. Тихо буркнул:

– Ну, смотри.

Что могла означать эта фраза, трудно сказать. Угрозу? Растерянность? Во всяком случае, секунду спустя он уже куда-то звонил по мобильнику и направлялся в сторону Чероки. Трое подхватили пострадавшего и поволокли его следом за Крыней.

Больше я в их сторону не смотрел. Ободряюще тронул за плечо выходящую из оцепенения Нину, открыл гараж и загнал машину. Автоматические ворота позади меня плавно задвинулись…

Какой черт заставил меня повести именно так, откуда взялась эта странная фраза: «Башай умер…», я не знаю. Да и часто ли мы подвергаем анализу своё поведение – почему сказал так, что толкнуло сделать эдак? Одни говорят: на всё воля Божья, другие: дело случая, третьи: провидение. А иные и вовсе не задумываются о таких мелочах. Ну, случилось и случилось. Вот и я решил не забивать свою голову самокопанием. Тем более текущая ситуация заставляла продолжать действовать в том же духе. Подспудно я сознавал, что слабину давать – смерти подобно. Башаю брошен дерзкий вызов, отвечать за слова всё равно придётся. Если, конечно, перестанет фартить, как сегодня…

Нина у меня девушка умная, и хоть в прошлом любительница экстрима, но всё же не привыкшая к таким наездам братвы и эпатажным выходкам с моей стороны. Некоторый стресс, пережитый ею, мало-помалу прошёл, вечером мы выпили сухого винца, долго общались на разные отвлечённые темы и, в итоге, полночи наслаждались физической близостью…

Она заснула у меня на плече с улыбкой на устах. А я не спал и всё думал…

* * *

Повторяю, что Нина у меня девушка умная, хоть в прошлом любительница экстрима: байкершей она была, своя тусовка, свой сленг. Не понимал я их, кожа, банданы, цепи-клёпки…

– Как ты смешно связал: – хохотнул Савва, – «умная, хоть и байкерша». А я вот в своё время в каком-то смысле стилягой был! Так что? Какая связь между умом и неформальными взглядами на жизнь? Ладно, пустяки, продолжай.

Я видел: Савва немного дурачился. Смешной. Такой почтенный, бывалый, мудрый и – по-мальчишески дурашливый. Потешно и трогательно! А может он тем самым что-то скрыть от меня хотел? Например, нетерпение: когда ж я, мол, закончу свой рассказ. А между тем он только начинался.

Ну, так вот. Она заснула у меня на плече. Такая нежная… Ангел. А я не спал и всё думал…

…Кто уж и как загнал меня в те руины на окраине города, где началась погоня за мной Башая (надо же, лично явился со свитой, поквитаться за нанесённое оскорбление!) – не имеет сейчас значения. Забили стрелку, а я принял вызов. Не скажу, что надеялся на мирный разговор, это было бы глупо, но что-то (опять же не знаю, что именно) поддерживало во мне ощущение парения над стадом и осознание Пробуждённости. И именно это позволило мне спокойно явиться в назначенное место.

Длинные корпуса цехов старого завода, ранее стратегического объекта, соединялись переходами и примыкали к высокому зданию-свечке бывшего заводоуправления. Несколько лет назад здесь гремели взрывы и бушевал пожар. Лихие парни выясняли отношения – делили сферы влияния и заодно завод. А в итоге – ни старых хозяев, ни новых претендентов не осталось – кто в тюрьме, кто за кордоном, а кто и под каменной плитой. Гигантская огороженная территория считалась про́клятой, народ обходил её стороной, а у правительства и местных властей были свои заморочки, и руки до бывшего оборонного предприятия не доходили.