11

– Он что, с ума сошёл? – недоумевал Богомолов. – Интересно, какая муха его укусила?

– Золотая, – процедил сквозь зубы, пряча пистолет, Фролов. А потом, вновь принимая командование на себя, приказал: – Без паники. Пока совсем не стемнело, надо дровишек сухих для костра собрать. И насчёт пропитания побеспокоиться. У вас, товарищ писатель, я так предполагаю, этот гад патроны к ружью тоже стибрил?

Богомолов, ощупав карманы, покаянно кивнул.

– Значит, охота за мной, – продолжил милиционер. – Пуля, конечно, не дробь, но авось какая дичь попадётся! Вы, товарищ писатель, занимайтесь костром. А вы, журналист, обследуйте ту часть, – указал он рукой в сторону, – нашего необитаемого острова. Я пойду в противоположном направлении. Проведём рекогносцировку на местности. Только далеко не удаляйтесь!

Богомолов понуро принялся подбирать валежник. Студейкин, с сомнением посмотрев на пистолет капитана, который тот опять извлёк бережно и заботливо отёр рукавом стёганки, заявил вдруг с воодушевлением:

– К вашему сведению, друзья, именно собирательство, а не охота стало первым, древнейшим, занятием человечества! Прежде чем научиться убивать птиц, доисторические люди собирали яйца из гнёзд…

– Птичьи яйца… В сентябре… Это вы, товарищ следопыт, серьёзно? – с любопытством взглянул на журналиста Фролов.

– Я говорю «например», – взорвался негодованием тот. – Я лучше вас знаю, когда птицы в дикой природе высиживают птенцов! Но я, в отличие от вас, знаю ещё и о том, что в нашей стране насчитывается свыше двух тысяч растений, пригодных в пищу!

– Ага, только крестьянских огородов, судя по заявлению покинувшего нас егеря, ближе сотни километров отсюда не наблюдается, – с сожалением подметил нянчивший охапку веток, показавшихся ему сухими, писатель.

– Имеются в виду дикорастущие, годные к употреблению в пищу растения – кипятился Студейкин. – Например, сосна, которой здесь завались, может снабдить наш стол цветочными почками, молодыми побегами, шишками, витаминным настоем хвои. Чукчи, к вашему сведению, из листьев и молодых веточек ивы готовят одно из любимых блюд, которое заменяет этому народу хлеб. Для его приготовления набивают ивой мешки из тюленьих шкур и оставляют так киснуть в течение всего лета. Поздней осенью перекисшая масса замерзает, её режут ломтями и едят. Съедобны также стебли и корневища камыша…

– Хорошо, хорошо, – согласился, чтоб отвязаться, милиционер. – Грибов каких-нибудь поищи, корешков. Мы тебя заставим их первым поесть. Если хвоста не нарежешь – присоединимся…

Ещё до того, как ночь навалилась на болото, Богомолов услышал, как в отдалении щёлкнул сухо пистолетный выстрел. А ещё через четверть часа вернулся перемазанный грязью Фролов, волоча за длинные лапы мёртвую цаплю.

Писатель с сомнением посмотрел на неаппетитную, воняющую тиной птицу с вытянутой по-змеиному шеей.

– Сожрём, – буркнул капитан. – Мы, судя по всему, на острове. В той стороне, где я был, сплошные болота.

В это время сквозь кусты, запалённо дыша, продрался Студейкин.

– Прошёл метров сто, дальше пути нет – трясина. Вот, с голоду не умрём, – с гордостью вытряхнул он из рюкзака кучку грязных кореньев, зелёных стеблей и листьев.

Костерок трещал, дымил нещадно, сырые дрова горели плохо, но в котелке варилась, задрав красные лапы, цапля, приправленная толстыми, вроде спаржи, стеблями только журналисту известного растения.

Уже в кромешной тьме птицу из кипятка извлекли, разделили по-братски, а потом долго жевали жёсткое, отдающее рыбой и болотом, плохо проваренное мясо. Журналист отважно чавкал ещё и зелёными стеблями, заедал цаплю листьями, и Фролов, скептически глядя на него, изрёк пророчески:

– Пронесёт вас, гражданин следопыт, с этого подножного корма!

Студейкин улыбался упрямо, изображая восхищение вкусом горьких, как хина, стеблей, и шевелил между делом палочкой угольки костерка, в которых запекал ещё и старательно очищенные от грязи коренья.

– И всё-таки я не пойму, почему эта сволочь нас в топь завела и на погибель оставила? – задумчиво глядя на обглоданную дочиста бедренную косточку птицы, вздохнул Богомолов. – Что мы ему такого сделали?

– Вы – ничего, – оскалился, ковыряя в зубах веточкой, милиционер. – А я его, суку, накрыл. Думал, он по мелочи шакалит. Да, видать, дельце у этого егеря широко поставлено, раз он, не терзаясь совестью, нас троих в расход задумал пустить…

– Что за дельце? – напрягся писатель.

– Вот это… – Фролов залез в карман и вытянул оттуда перевязанный тесёмкой холщовый мешочек размером с кулак. – На-ка, глянь!

И бросил писателю. Тот подхватил на лету мешочек и тут же уронил – он оказался неожиданно тяжёл. Торопливо развязав горловину, Богомолов запустил туда пальцы и извлёк горсть коричневого крупнозернистого песка. В свете костра крупинки блеснули жёлтым.

– Золото? – удивлённо догадался писатель.

– Оно самое, мать его, – выругался, сплюнув, капитан. – Это я в избушке егеря, под половицей, нашёл. Ну и прихватил как вещдок. Наверняка, если в этой хате пошарить, ещё много чего интересного отыскать можно.

– Когда ж ты успел обыск у него учинить? – поинтересовался Богомолов.

– Рано утром. Вы дрыхли ещё. Пимыч этот из избы по какой-то нужде вышел. А я ещё раньше приметил: когда мы пришли, у него шкура косули на полу возле кровати лежала. А он нам те, что в сарае были, принёс. А на эту, возле койки, ещё и табурет поставил. Ну, я и приподнял шкурку-то. Доски половые там щелястые, одна короче других. Я её ножичком ковырнул – отошла. Сунул руку и нащупал мешочков несколько. Один, не глядя, взял. Думал, не хватится. А он, гад, видать, сообразил, что к чему. Они, должно быть, у него считаные. Я, честно говоря, лопухнулся. Думал, доведёт он нас до просеки, как обещал, тут я его и повяжу. Доставлю на Большую землю вместе с золотишком, а там уж расколоть, где оно добыто да кем – дело техники. Да он, сволочь, меня раньше раскусил. И принял… превентивные меры.

Студейкин обличающе ткнул в милиционера пальцем:

– Выходит, всё из-за вас!

Его сердито поддержал Богомолов:

– Значит, это вам, капитан, мы обязаны своим нынешним незавидным положением! Болотом вокруг, цаплей вонючей вместо нормальной еды и тем, что жить нам, возможно, осталось день или два и мы помрём на этом богом проклятом острове!

– Ш-ш-ш! – предостерегающе прижал вдруг палец к губам журналист. – Тихо. Кажется, идёт кто-то.

Непроглядная ночь клубилась, сгущаясь вокруг мерцающего света догоравшего костерка. Из болота наползал на островок, стлался по сырой траве зябкий туман. И оттуда, со стороны непролазной трясины, донеслось всё более отчетливо слышное чавканье ног по воде, хруст и шелест сминаемых стеблей камыша.

– Большой зверь, однако, – прошептал писатель, прижимаясь в страхе к милиционеру.

Студейкин выхватил из костра головёшку, помахал ею в воздухе:

– Эй, ты… кто там? Брысь! Пошёл вон! – и, обернувшись к Фролову, лязгнул зубами. – Хорошо, если лось… А вдруг медведь?

Капитан выхватил пистолет, решительно клацнул затвором, процедил сквозь зубы:

– Зверь на костёр не попрёт… Уж не подельники ли это нашего егеря? А то и сам Пимыч пожаловал, чтоб от свидетелей наверняка избавиться… Отойдите от костра! – И Студейкину: – Брось факел! А то первым от них пулю схлопочешь!

Журналист испуганно швырнул головёшку. И в наступившей мгновенно тьме из кустов шагнуло к путешественникам что-то огромное, чёрное.

– Стой! Стрелять буду! Руки в гору! – рявкнул, вскинув пистолет, капитан.

Плохо различимый в ночи человек – высокий, на голову выше любого из путников, – остановился, переминаясь с ноги на ногу, и дышал громко, сопел, не предпринимая, впрочем, попыток напасть.

– Ой! – взвизгнул вдруг, приседая от ужаса на корточки, Студейкин.

Потому что стало видно в тусклом свете костра, что глаза незнакомца горят алым отсветом пламени, а весь он с головы до ног порос густым чёрным мехом.

Существо сделало ещё шаг и, протянув длинную, как у гориллы, и тоже сплошь волосатую лапу, проревело вдруг внятно:

– Хр-р-леп… Са-ха-р-р…

А затем гулко ударило себя по могучей груди, уточнив:

– Мне!

– Из-з-звините… – пролепетал жалко из-за спины милиционера Богомолов. – Н-не п-понял… Чего изволите?

– Хлеба он просит… И сахара… – прошептал скорчившийся на земле журналист.

Капитан застыл незыблемо, недрогнувшей рукой направляя ствол «Макарова» в грудь незваного гостя. А Студейкин, поднимаясь медленно с четверенек и заворожённо глядя на существо, первым сообразил и выдавил хриплым от волнения голосом:

– Человек… снежный… Йети… Да ещё говорящий…

– Хр-р-леп дай! С-с-ахыр-р! – повторил с рыком и подвыванием человекообразный.

– У нас нету… – жалко улыбнувшись, покачал головой писатель и для убедительности развёл руками. – Нету ням-ням! Тю-тю…

– Господи, да при чём здесь ням-ням! – с отчаяньем схватился за голову журналист. – Это же йети! Бигфут! Как вы не понимаете! И мы его нашли! Именно мы! Я был прав! Моя гипотеза подтвердилась! Это же… Это же сенсация мирового значения!

Милиционер скептически осмотрел с ног до головы гостя, хмыкнул пренебрежительно:

– Да бросьте вы! Какой-нибудь дебил местный, в лесу обитающий. Или алкаш. Мы ещё в школе, помнится, проходили про это: волосатый мальчик Андриан Евстихеев… – И, качнув угрожающе стволом пистолета, спросил властно: – Имя, фамилия? Где проживаете?

Костерок, словно осознав важность момента, вспыхнул вдруг ярче, лучше осветив таинственного пришельца.

Внешне он действительно напоминал человека. Вернее, человекообразную обезьяну вроде гориллы, если допустить, что в сибирской тайге могут водиться такие приматы. К тому же обладающие способностью к членораздельной речи.

Росту в нём было далеко за два метра, рослый Богомолов едва доставал ему до плеча. Мощное, с выпирающими буграми мышц, как у культуриста, тело было сплошь покрыто густой, тёмно-коричневой шерстью, заляпанной болотной жижей, и лишь на низком лбу – с белёсым, вроде седины, пятном. Морда существа плоская, с широким приплюснутым носом, вывороченными ноздрями. Кожа чёрная, как у негроида. Из приоткрытой пасти ослепительно поблёскивали клыки – по два на верхней и нижней челюстях. Близко посаженные, будто налитые кровью глаза пристально рассматривали путешественников.

– Ну и рожа… – скривился Фролов, а потом опять обратился к существу: – Ну-ка, отвечай, когда спрашиваю! Откуда сюда пришёл? Дорогу обратную знаешь? Кончай мне тут дурку валять, под гоминоида косить! Щас в наручники закоцаю, сразу заговоришь!

Звероподобный пришелец перевёл взгляд на него, посмотрел внимательно, а потом вдруг объявил:

– Домой! – и, повернувшись резко, зашагал широко в кусты, к болоту.

– Стоять! Твою мать! – рявкнул Фролов, но существо уходило, не оборачиваясь.

– Вы дурак! – взвизгнул Студейкин и замахнулся на милиционера в бессильной ярости. – Бигфут пытался вступить с нами в контакт! Эй! – бросился он за гоминоидом. – Я учёный! Меня зовут Александр Яковлевич! А вас?

Но зверь удалялся, переваливаясь по-медвежьи с боку на бок. В тусклом свете костра видно было, что он, раздвинув осоку, не мешкая ни мгновенья, шагнул в топь и пошёл по ней, не слишком проваливаясь, яко Христос по воде.

– За ним! Быстро! Он знает дорогу через трясину! – нашёлся милиционер и рванул следом.

Он шёл решительно за ночным гостем, утопая по колено в болотной жиже, стараясь не отставать и возбуждённо шепча поспешающим следом Студейкину с Богомоловым:

– Вперёд, не дрейфь! Кем бы ни был этот урод, он обязательно выведет нас на твёрдую землю!