10

Утром Пётр Пименович был опять радушен и хлебосолен. На завтрак он приготовил гостям наваристую похлёбку из дикой утки, вяленую рыбу, миску солёных грибов, приправленных местной духмяной травкой, крепкий чай из пыхтящего паром латунного самовара.

– Я здесь без электричества, телевизоров всяких живу, – ворковал он, потчуя путников. – Даже не знаю, к примеру, кто вместо Путина президентом России стал. Да мне, ваще-то, и один хрен. Я и при Брежневе, и при Ельцине зверя промышлял. Счас даже легше стало – отчётов меньше. А еда… Как при коммунистах с огорода и тайги кормился, так и при нынешних… как их назвать-то?.. демократах, што ли?

– Прекрасно. У вас, можно сказать, полный суверенитет, – согласился Фролов. – Даже если все города погибнут от катаклизма какого-нибудь, вы здесь и не почувствуете… А нам пора и честь знать, – встал он из-за стола. – Провожайте гостей, Пётр Пименович, в цивилизацию окаянную!

Быстро собрав нехитрые пожитки, путешественники, не без сожаления оставив приветливую заимку, вслед за егерем углубились вновь в хмурую, настороженную к чужакам, тайгу.

Рано утром Студейкин, выбрав момент, – будто до ветру, – сбегал за избушку, но следов, обнаруженных давеча, уже не нашёл. Гряды были разрыхлены, и перепачканные землёй грабли валялись тут же. На обратном пути он столкнулся с хозяином.

– А я тут огородиком занимался, – словоохотливо, хотя журналист и не спросил его ни о чём, пояснил егерь. – Озимый лук посадил. Весной, чуть снег сойдёт, у меня вот такое перо вылезет! – показал он, раздвинув руки на метр. – Лук в тайге – первое дело. От цинги, от простуды…

И теперь, бредя за товарищами, Студейкин молчал, соображал замороченно: наяву ли наткнулся он на следы огромных босых человеческих ног или они ему только привиделись?

– Я вас, робяты, на лесосеку выведу, – объяснял попутчикам шагавший бодро впереди с длинным шестом в руках Пётр Пименович. Низкорослый, толстенький, в брезентовой плащ-накидке, шляпе и броднях с отвёрнутыми голенищами, он походил на сказочного Кота в сапогах. – Тут, если напрямки, километров пятнадцать идти, не больше. А по просеке ещё через пару-тройку часов ходьбы вы на грейдер выйдете. Там уже лесовозы ходят. Не так часто, конечно, как троллейбусы в городе, – хохотнул он. – Но пара машин за день обязательно проезжает. На них и до райцентра доберётесь.

Говоря так, егерь шёл шустро, катился колобком сквозь заросли мелколесья, и под ногами едва поспевавших за ним путешественников то и дело хлюпала, проседая, насыщенная влагой земля.

– Тут, робяты, везде болота, – охотно пояснил им Пимыч, прощупывая ловко перед собой почву палкой. – Кладовая солнца, во! Так про наши места при Советах ещё говорили. Торфа здесь видимо-невидимо. А ещё нефти да газа. Тока, как сказывают, добывать пока дорого. Надо сюды через топи дороги мостить…

– Нефть – это хорошо, – кивал Фролов, а потом, будто невзначай, поинтересовался: – А золото есть?

– Золото? – равнодушно переспросил Пётр Пименович. – Есть, наверное. По речкам старатели испокон веков его помаленьку моют. Да я им не интересуюсь. На што мне золото? Ежели тока зубы вставить? Так они у меня, слава те господи, свои, непокупные. Гвоздь, к примеру, али стальную проволоку, как клещами перекушу…

В предвкушении скорого окончания затянувшегося путешествия шагали быстро. Даже упитанный Богомолов не отставал, легко неся не отягощённый провизией рюкзак. Тайга, прежде чем выпустить скитальцев из своих тесных и сумрачных объятий, ещё больше нахмурилась напоследок, напустила тумана, острее запахла камышом и болотной гнилью.

– Щас зыбун минуем и, считай, вы дома! – воодушевлял путешественников егерь, тыча перед собой шестом, и предупреждал заботливо: – Вы только, робяты, за мною след в след ступайте! Здесь место самое гиблое. Шагнёте, не ровен час, в сторону, и ухнете в трясину по самую маковку, как в преисподнюю!

Растительность опять поредела, деревца захирели, вечнозелёная хвоя подёрнулась ржавчиной, в изобилии торчали из топи лишь их окостенелые остовы, которые на фоне чёрного с белыми пятнами кучевых облаков неба, смотрелись особенно зловеще. Пётр Пименович, уже по колено увязая в трясине и по этой причине поддёрнув голенища бродней, шагал уверенно, не забывая, впрочем, щупать перед собою почву шестом.

– Щас посуше будет, – успокаивал он перемазавшуюся с ног до головы болотной грязью, заметно выбившуюся из сил троицу. – Вот здесь по кочкам – скок да скок! И почитай вы уже дома…

– Ты, блин, как Иван Сусанин, – бурчал шагнувший мимо кочки и провалившийся чуть ли не до пояса в зловонную жижу Фролов. – Всё щаскаешь, а мы уже полдня по этому чёртову болоту плутаем!

– И ещё, осмелюсь заметить, – с лёгкой одышкой вставил журналист, – что мимо вот этого сожжённого молнией кедра мы уже проходили.

– Э-э, милай! – обернул к нему приветливое лицо егерь. – Молния – она ж дура! Бьёт по всему, что выпячивается, высовывается выше других. Это как у людей. Возомнил о себе, вознёсся над обчеством, и тебе раз по башке! – И наше вам с кисточкой! Тута деревьев таких тьма.

– Ты, Александр Яковлевич, знающему человеку не мешай, – вступился за проводника Богомолов. – Он, в отличие от тебя, настоящий следопыт, урождённый таёжник. А ты лезешь со своими советами… Тоже мне, Чингачгук – длинный язык…

Студейкин замолчал обиженно, поправив сбившиеся на кончик носа очки, с сомнением посмотрел на одиноко стоявший, могучий некогда, а сейчас угольно-чёрный ствол кедра, и побрёл вслед за товарищами, с чмоканьем выдёргивая ноги из вязкой трясины.

Впрочем, идти опять стало легче – болото словно выдохлось, обмелело, кочки сменил хоть и пружинящий под ногой, но всё-таки крепкий дёрн.

– Ну вот, – с удовлетворением обернулся к попутчикам Пётр Пименович, – почитай, пришли. Давайте передохнём здесь, и на просеку. Может, повезёт, лесовоз попадётся попутный. А нет – так тут и до грейдера рукой подать.

Путники, ощутив впервые за несколько часов ходьбы твёрдую почву под ногами, повеселели, со стоном сбросили рюкзаки, распрямили затёкшие плечи.

– Ну и места у вас, – покачал головой Фролов. – Действительно гиблые. Если бы не ты, Пимыч, нам бы самим сквозь это болото никогда не пробраться.

– Эт точно, – легко согласился проводник. – Я эту тропку сызмальства знаю. Мне её дед показал. Здесь ведь как? Взял чуть в сторону – и поминай как звали. Вот вы, к примеру, могли бы тем же путём назад вернуться?

– Нет, – покачал головой капитан. – Уж больно мудрёно шли. Я сперва дорогу примечал, а потом плюнул на это дело. Деревца, кочки – один и тот же ландшафт, никаких надёжных ориентиров.

– То-то же, – с удовлетворением кивнул егерь. – Чужаку туточки верная гибель. Без меня вам из этих болот живыми не выбраться… Ну, ладно. Вы, робяты, располагайтесь, отдыхайте, а я… до ветру отлучусь. Нужду справить.

Не снимая вещмешка, он юркнул в густые заросли дикой малины.

– Вот ведь… дитя природы, – завистливо посмотрел ему вслед Богомолов. – Старше нас лет на двадцать, а кажется, и не устал совсем. А меня прямо ноги не держат. – И решительно опустившись на траву, вздохнул мечтательно: – Эх, подхарчиться бы…

– Нечем, – покачал головой Студейкин. – Можно было бы, конечно, попросить у Пимыча провианта в дорогу, да неудобно. Мы и так изрядно от его запасов отъели. А он пообещал – к вечеру дома будем.

Фролов молчал угрюмо, курил позаимствованную у хлебосольного хозяина волглую от болотной сырости «Приму». Сизый дымок плыл на неощутимой волне ветерка, сдабривая табачным запахом гнилостное зловоние топи.

– Что-то провожатый наш засиделся, – хмыкнул озабоченный долгим отсутствием егеря журналист.

Он встал, с отвращением стряхнул с джинсов прилипшие к штанинам мокрые стебли болотных растений, постоял, тревожно озираясь вокруг, а потом зашагал в том же направлении, в котором удалился Пётр Пименович. Для Александра Яковлевича наступил решающий момент. Переговорив с егерем наедине, он рассчитывал прояснить ситуацию с человекоподобными следами, обнаруженными вчера возле заимки.

Опасаясь застать провожатого в деликатном положении, Студейкин, ступив в заросли, окликнул негромко: – Пётр Пименович! Вы где? Можно с вами поговорить?

И обведя взглядом открывшееся пространство, сразу же увидел егеря. Тот стоял у самого края болотной топи и, нагнувшись, прилаживал к ногам чудные приспособления – короткие и широкие, вроде лыж, плетёные из лозы. «Мокроступы!» – вспомнил название этой обувки много читавший любознательный журналист.

– Интересная штука, – похвалил егеря Александр Яковлевич. – Это для того, чтобы по болотам ходить?

– Ага, – распрямившись и подняв покрасневшее лицо, глянул недовольно на Студейкина егерь. – По самым непроходимым местам пробраться можно… – Пётр Пименович потопал мокроступами по траве. – Дальше без такой обувки – никуда!

– А… мы как же? – удивился журналист. – У нас такой нету…

– А вам и не надо, – усмехнулся недобро егерь. – Вы уже пришли. Прощевайте, робяты. Вам всё одно пропадать, а мне ещё засветло домой успеть надо.

– К-как… пропадать? – задохнулся от неожиданности Студейкин. – П-почему… пропадать? – А потом озарённо воскликнул: – Вы что, нас одних здесь бросаете?!

– Бросаю, бросаю, – сварливо согласился Пётр Пименович и, ступив на хлюпнувшую податливо поверхность болота, зачапал, высоко задирая ноги в мокроступах при каждом шаге, прочь от островка суши, на котором притулились уставшие путешественники.

– Э-эй! Вы куда? – послышался голос Богомолова.

Он и милиционер подоспели к моменту прощания, и теперь смотрели обескуражено на удалявшегося егеря.

– Мы же не знаем, в какой стороне дорога! – в отчаянье крикнул ему журналист.

– А нету тут никакой дороги, – охотно отозвался Пётр Пименович, не оборачиваясь и живо шлёпая мокроступами по трясине. – Тута на сто вёрст одни болота кругом!

– Стой, сволочь! Стрелять буду! – сорвал с плеча ружьё Фролов.

– Стреляй, милай! Тока патронов у тебя нету, – опять подал голос удаляющийся стремительно егерь.

Капитан переломил ружье, глянул в каналы ствола, потом схватился за патронташ. Там оказались лишь стреляные латунные гильзы. Выругался сквозь зубы:

– Вот чёрт! Точно, украл, гад, патроны! – И, недолго думая, вытащил из-за пазухи пистолет, передёрнул затвор: – Стоять, гнида! Я для тебя пулю найду!

Пётр Пименович оглянулся опасливо и, оценив расстояние, облегчённо махнул рукой:

– Из этой пукалки не дострелишь, начальник! Я тебя, мента, враз раскусил! Не будешь в чужие дела нос совать! Счастливо оставаться, робяты! Из этих болот ещё никто живым не вертался!

И растворился в накатившихся сумерках, только слышались в отдалении в мёртвой тиши слабые шлепки мокроступов.