Москва середины прошлого века

Это другой город, в другой стране, с другими горожанами. Уверен, что нынешнему молодому поколению даже трудно представить те времена, ту Москву, тех москвичей с их совсем иными интересами, заботами, радостями, чаяниями, взаимоотношениями. Все до неузнаваемости изменилось с тех пор.

В отличие от Санкт Петербурга, с его регулярной застройкой, Москва – исторически сложившийся, стихийно застраиваемый город «на семи холмах», где множество узких, извилистых улочек со спусками и подъёмами. И, как большинство старых городов, она имеет радиально-кольцевую застройку: сначала в пределах Кремля, затем Китай-города, Бульварного, Садового колец и, наконец, кольца Застав ХVIII–XIX веков. Все это придавало Москве живописность, в отличие от графического Санкт-Петербурга.

В 1920-30-е годы мир захватило новое архитектурное поветрие – строительство города-сада. Одним из идеологов направления был французский архитектор Ле-Корбюзье. Он предложил свой проект новой Москвы, где наметил снести весь город за исключением Кремля. Затее его, к счастью, не суждено было сбыться. Москва удовлетворилась лишь одним его творением (Центросоюза, теперь Росстат) на Мясницкой улице, но, пожалуй, одним из лучших зданий современной архитектуры в Москве (первый этаж здания перестроен).

Москва конца 1940-х – начала 1950-х годов – город значительно меньший, чем сейчас, и по территории, и по количеству жителей.

Это спокойный и малоэтажный город. Общий уклад жизни, вероятно, сохранился ещё с начала ХХ века.

Фото 13. Старое и новое

Наряду с широкими площадями и монументальными зданиями конструктивизма 1920-х годов разбросаны живописные доминанты кое-где сохранившихся колоколен и церквей; множество узких, извилистых улочек и переулков.

После войны в 1948-54-х годах стали возводиться семь высотных домов на семи холмах, как новый этап в доминантах Москвы. Эти светлые новые здания, контуры которых чётко прорисовывались на фоне неба, резко контрастировали со старыми, обшарпанными, грязными домами старой Москвы.

Советское руководство давно задумывало создать уникальные символы Советской эпохи, и начало этому положил Дворец Советов, фундамент которого закладывали в 1930-е годы. Дворец проектировался как самое высокое здание в мире высотой 415 м. Вершиной здания являлась 100-метровая скульптура Ленина.

Фото 14. Фундамент Дворца Советов

Однако Великая Отечественная война не позволила продолжить строительство грандиозного сооружения, металл фундамента употребили на противотанковые ежи.

Но прекращение строительства, на мой взгляд, сыграло положительную роль. В архитектурном плане громада здания резко диссонировала бы с застройкой центра Москвы. В строительном отношении реализация проекта потребовала бы огромных материальных затрат и была бы весьма и весьма трудоёмкой по следующим причинам. Значительная весовая нагрузка статуи (100 м) и высотного здания под ней (высотой более 250 м) воздействуют на перекрытие зала заседаний Верховного Совета, плюс значительная ветровая нагрузка на статую (это не обтекаемая ветрами Останкинская телебашня). Четвертичные аллювиальные отложения пойменного грунта Москвы-реки требуют мощный ростверк фундамента и сложные подъёмные механизмы.

Фото 15. Фундамент затем бассейн «Москва»

Так и простоял фундамент Дворца все 1940-е и 50-е годы, затем в течение 30 лет там находился открытый бассейн «Москва», а с 1994 года – началось воссоздание храма Христа Спасителя.

Несмотря на единичные властные порывы возведения «великих строек» в каких-то там точках Москвы, весь остальной город жил своей неспешной жизнью. Москва – уже не «большая деревня», как называли её прежде, но ещё не строго очерченный город, так как не построена ещё её граница по МКАД (до 1961 года).

Низинные улицы даже в центре Москвы весной и в дни проливных дождей заливаются водой. На Москве-реке впечатляющий ледоход радует москвичей приближением весны. Огромные льдины, громоздясь друг на друга, образуют торосы, и это сопровождается грохотом.

Невзрачный вид домов напоминает о недавней войне. Неторопливо идут редкие пешеходы. В городе мало машин, изредка раздаются их сигналы (отменены в 1956 году). Скудна разметка для транспорта на мостовых, белой масляной краской прочерчены пунктиры разделительных полос да пешеходные переходы, очерченные двумя рядами белых кружков. Кое-где ещё стоят посреди перекрёстка милиционеры-регулировщики. Они эффектно резко поворачиваются направо-налево и артистически вскидывают жезл, но все чаще появляются перекрёстки, где сигналы светофора регулируются милиционером из цилиндрической будки.

Фото 16. Москва в 1940-50-х годах

(фото Н. Грановского)

В пределах Садового кольца – дворы не столь уютные, как за кольцом. И конечно, доминошники и шахматисты избегают находиться в них, предпочитая близлежащие скверы.

Нередко дворы в центре Москвы – это внутридомовые «колодцы», куда только летом попадают солнечные лучи (фото 18). Тут четыре стены с множеством окон, хорошая акустика, поэтому в такие дворы любят забредать старьёвщики, чаще татары, и нараспев выкрикивают:

– Старьё берь-ём, новое покупа-аим!

– Точу ножи-и, но-ожницы, мясорубки, бри-итвы правлю-у! – вступает в перекличку точильщик.

Фото 17. Пенсионеры на бульварах Москвы

– Стё-окла вставляи-им, режем зеркала-а! – довершает стекольщик с большим узким ящиком на плече.

Фото 18

Заходят и шарманщики нередко в сопровождении ребёнка. Появляются и просто просящие милостыню. И, хотя нечасто, но всё же всем им летит из окон завёрнутая в клочки газеты мелочь.

То тут, то там – небольшие очереди. Продукты привозят и «выбрасывают» в продажу невзначай, а рядовые магазины – небольшие по площади, внутри них покупатели не помещаются.

Повсеместные очереди, как и расположение города на холмах, его извилистые улочки, уютные уголки и целые районы деревянных домов с особыми условиями жизни делают Москву – «большую деревню» – как её тогда называли, непохожей ни на один европейский город.

Фото 19. Центр Москвы. Ул. Большая Лубянка на пересечении

с Варсонофьевским переулком. Середина рабочего дня.

Октябрь 1962 года. «Обилие» транспорта

 
О незабвенные прогулки,
О незабвенные мечты.
Москвы кривые переулки,
Промчалось всё! Где юность ты?
 

(А. Белый)

Тогдашняя Москва – ещё в 1950-х годах – это город в пределах застав, например Преображенской, Калужской (теперь Октябрьская), Рижской, Краснопресненской, Дорогомиловской. При желании в нём можно пешком пройти от центра до окраин, где обычно заканчиваются трамвайные маршруты. За этой незримой границей начинаются подмосковные деревни с одноэтажными, бревенчатыми домами. Названия деревень теперь в названиях станций метро или районов.

Однако деревянных домов полно и в самой Москве, за Садовым кольцом.

Фото 20. Уютные улочки Москвы

Добротные, чаще двухэтажные бревенчатые, почерневшие от времени, они утопают в зелени раскидистых деревьев. В глубине двора яркие пятна развешанного белья. Тишина, нарушаемая только пением птиц, доминошными ударами пенсионеров и инвалидов войны да иногда ещё и криками детей. Перед окнами домов – зачастую ухоженный палисадник с редко встречающимися теперь, а раньше типично московскими цветами – «золотыми шарами».

 
Я все время вспоминаю наши старые дворы,
Где под осень расцветали золотые шары.
В палисадниках горели жёлтым радостным огнём.
Были тихие недели, так и жили день за днём.
Возвращались все с работы, был не нужен телефон,
Были общие заботы и один патефон.
Танго старое звучало. Танцевали, кто как мог.
От двора легло начало любви, судьбы и дорог.⁹
 

Фото 21. Во дворе по ул. Новослободская, 1972 год.

Три минуты ходьбы отсюда до станции метро «Новослободская-кольцевая»

Нередко из открытых окон или патефона, который тут же на табуретке во дворе, жильцы дома слушают любимые всеми песни Шульженко, Утёсова, Руслановой, Бернеса, Александровича, Юрьевой. Из тех же окон и общаются:

– Ма-аш, Маша, – высовывается Маша, – ты была в «Стреле»? (магазинчики имели названия) – Чё там дают?

Водоразборные колонки по улице тоже часто служат местом общения соседок. Ведь даже радиоприёмник – ещё не у всех.

Женщины, набрав воды, спешат высказать своё мнение о мелких новостях и сплетнях. Такая приземлённая жизнь позволяла знать всё, всем, обо всех. Люди жили большой семьёй обычно дружно и с взаимовыручкой. Отношения между ними простые и тёплые.

Их жизненные условия такие,

 
Где без спроса ходят в гости,
Где нет зависти и злости – милый дом,
Где рождение справляют
И навеки провожают всем двором.¹⁰
 

В воскресение в таких дворах импровизированные танцы под «Брызги шампанского», «Рио-риту», «Чайку», танго и фокстроты до глубокой ночи. Все так истосковались по мирной жизни, что ни у кого не возникало возмущений по поводу шума. Казалось бы всем рано утром в понедельник на работу!

А кто танцует? В первые послевоенные годы – чаще это молодые женщины, наши мамы. В ситцевых платьицах в горошек с накладными плечиками, в простеньких туфельках-

лодочках и с перманентными (шестимесячными) причёска-

ми. Локоны ниспадают на плечи. Дети – здесь же. Притихшие, они заворожённо наблюдают за танцующими. Ведь пока не вернулся папа из армии (нередко возвращались в самом конце 40-х годов), для каждого из них мама это единственный самый близкий, самый любимый человечек на свете.

* * *

В центре города, особенно на многолюдных улицах, работали тогда чистильщики обуви. Палатка одного из таких мастеров находилась около гостиницы «Метрополь».

– Ботинки-то небось давно не чистил. Сходи к армяшке, – говорила обычно жена нерадивому мужу.

И это была привычная фраза без какого-либо презрительного национального оттенка.

Да, этим занимались непременно армяне, величавшие себя почему-то ассирийцами, москвичи их называли айсорами.

Проходя по улице и видя радушно приглашающего тебя мастера, ну, как не воспользоваться случаем. Заказчик, чаще это мужчина, чинно ставит ногу на смонтированную на ящике подставку по форме подошвы. Чистильщик, сидя на низкой табуретке, прямо-таки артистически показывает своё мастерство. Обложив ногу двумя картонками, чтобы не испачкать носок, он тщательно наносит гуталин (крем) маленькой щёточкой. Потом двумя щётками побольше надраивает ботинок попеременными движениями вытянутых рук – то левой, то правой. И, наконец, доводит до блеска длинной бархоткой, опять работая обеими руками. Во взмахах рук сквозит что-то дирижёрское, но не втихомолку. Всё действо сдабривается хвалебными и добрыми словами в адрес заказчика. Затем вторая нога, и опять разговор. Все это вынуждало клиента, подвергнувшегося своеобразному гипнозу, сполна раскошелиться.

 
Вы помните шустры и споры
С глубокой древностью в глазах
Чистильщики сапог – айсоры
Сидели в будках на углах?
 
 
Их руки действовали хитро,
Шло колдовство во всей красе!
А кремов пёстрая палитра
В коробках из-под монпансье,
 
 
А взмахи полукруглой щёткой,
А отблеск зайчиков зеркал,
Когда малиновой бархоткой
Чистильщик башмаки ласкал!
 

(Марк Луцкий)

Такое же, но более краткое общение проходило и в бане. В мыльном отделении банщик, непременно в клеёнчатом фартуке, истово массажировал предложенное тело. Но чаще «из экономии» мужики по обоюдному согласию сами тёрли друг другу спину или церемонно массировали лежащее тело напарника, понуждая его лечь то на живот, то на спину, сгибая и массируя то одну ногу, то другую, то одну руку, то другую.

После помывки клиент возвращался из парной к своему месту, смотритель за вещами подходил к нему, покрывал сзади простыней, подобострастно похлопывал по плечам, проводил по спине ладонями сверху вниз, интересуясь «ну как пар, как помылись», при этом, конечно, надеясь на благодарность.

* * *

Как отзвук недавней войны тогда часто можно было видеть искалеченных фронтовиков. Потерявших руку или ногу считали, что «хорошо отделался». Но много было и тех, кто не «отделался», кто самозабвенно ринулся в бой, совершил подвиг, патриотически пожертвовав собой. И в результате – стал увечным, лишившись обеих ног. Такие передвигались на самодельных тележках, как образно сказал Евтушенко «на досках подшипниковых пьедесталов», шумно гремя по асфальту подшипниками (как колёсами) и, отталкиваясь руками посредством деревянных брусков-утюжков. Это заслуженные воины – «инвалиды, войною разрезанные пополам, ещё не сосланные на Валаам, историей выброшенные в хлам»¹¹.

Герои, не жалевшие себя в бою, изуродованные войной, с орденами и медалями на груди, просили милостыню по электричкам, путались под ногами на вокзалах, на улицах, около «забегаловок». По возрасту каждый из них – «мужик в самом соку», но кому он теперь нужен. Теперь для него жизни нет, осталось только безрадостное существование. Кто-то из них потерял семью. Кто-то не хотел возвращаться к себе в село.

До войны он, русский мужик – глава семьи, теперь – это ущербный обрубок, нуждающийся в постоянных заботах, обуза для семьи с каждодневными просьбами; тут подай, там помоги. Как он предстанет перед женой, перед семьёй? Как нахлебник? Ведь на селе столько дел! Теперь он будет тяготиться своим обременительным положением калеки? Поэтому не было желания возвращаться. Такие просто поставили крест на своей бедственной доле.

Обида на всех и вся усугублялась ещё как отношением властей, так и отношением москвичей. Инвалиды, где-то в подсознании ещё чувствовавшие себя героями войны, остро ощущали недостаток людской чуткости, внимания, отзывчивости, ведь тогда не существовало абсолютно никаких приспособлений для инвалидов, кроме костылей, ни в домах, ни в транспорте. И, конечно, единственным стимулом забыться о своей неудавшейся судьбе, мучительной жизни служила водка или более дешёвый самогон, «и тянет хлебнуть поскорей без оттяжек».

 
Напиток барачный,
по цвету табачный,
Отнюдь не бутылочный,
по вкусу обмылочный,
И, может, опилочный —
Из табуретов
страны Советов,
Непобедимейший самогон,
Который можно, его отведав,
Подзакусить рукавом, сапогом.¹¹
 

* * *

 
У них словно нет половины души,
Их жены разбомблены и малыши.
И что же им с ненавистью поделать,
Если у них – полдуши и полтела? ¹¹
 

Значительным моральным и психическим ударом для участников войны и особенно для инвалидов явилось постановление Сталина в 1948 году об отмене празднования дня окончания войны 9 мая. Вскоре прошёл слух, что он отменил и денежное пособие за военные награды. Но вдруг пропали и сами инвалиды. Опять слух: Сталин отправил их за 101-й км от Москвы. И только спустя время люди узнавали от разных очевидцев: «ночью Колю, ведь жил человек в семье, подняли с постели и увели» или «сама видела, как милицейский наряд и, наверно, ещё те, как их там, энкавэдэшники, заталкивали калек в теплушки».

Фото 22. Портрет сосланного на Валаам лейтенанта Александра Подосенова.

Художник – Геннадий Добров

А что произошло на самом деле? Почему «страна мечтателей, страна героев» с усмешкой карала своих героев за их воинский героизм, за приобретённые увечья? Одной из причин этого являлся свободолюбивый, вольный дух этих людей. Они не позволяли себя унижать. Будучи в душе абсолютно свободными, они без обиняков говорили правду, что в состоянии всеобщего страха представлялось чуть ли не крамолой.

Сотни тысяч инвалидов, и не только одиноких, по всей стране, отобрав у них паспорта, ссылали в специнтернаты «закрытого типа с особым режимом». В большинстве своём это были разорённые, подчас без стёкол монастыри (кроме Соловецкого – там находился ГУЛАГ). Один из таких специнтернатов располагался в Валаамском монастыре.

Нередко увечных отрывали от семьи, которая потом не могла навестить своего близкого, не зная, где он. А ведь дома остались жёны, зачастую не разлюбившие своего мужа несмотря на то, что тот калека. Русские женщины – особые люди. Перечитайте рассказ А. Толстого «Русский характер», часто передаваемый по радио после войны.

В неблагоприятных условиях жизни оказались несчастные люди, ещё вчера такие нужные, сильные, а сегодня отринутые государством, как обломанный и ненужный хлам.

Перед любым зеком теплится окошко надежды: «Вот только пять лет осталось… Выйду, начну настоящую жизнь… буду ещё не старый… Нинулечка, как она там сейчас… детки станут уже большими… Гришутка перестанет писаться…».

В сознании заслуживших почести, но искалеченных героев войны, бывших до самоотверженного подвига мужественными и оптимистичными людьми, (ведь им всего лишь от 25 до 55 лет), не теплилось никаких «окошек», их ожидала лишь безысходность и чёрная темнота могилы.

Какую же память оставила и хранит Родина об этих героях, пожертвовавших собой ради неё в этой жестокой войне. Родина не только не прославила, она не помнит об их подвигах – в историях болезней даже не указан фронт, где воевал герой. Родина не пожелала сохранить их имена. Из 48 героев, похороненных на Валааме, лишь нескольким установлены «памятники» – убогие пирамидки со звездой наверху, а большинству вот такие «памятники».