– Подождите немного! – сказала сиделка. – Я предупрежу сперва больную. Вы говорите: сестра? Хорошо-с.
Анна ждала у притолоки.
Сиделка вернулась и сказала, что Таня опять закрыла глаза и теперь тревожить ее нельзя.
Анна отошла от двери, вернулась в сад и только что хотела подойти к детям, как заметила входящего Смельского.
По лицу его, даже издали, она увидела, что он сильно взволнован.
Она пошла к нему навстречу и потом сделала жест, чтобы он опять вышел за калитку.
Когда они поравнялись на проходной дорожке около дач, Смельский заговорил первый:
– Анна! Я умоляю вас! Сейчас же уезжайте из этого дома! Тут нехорошо! Вы простите меня, они ваши родственники, но…
– Я знаю, что произошло тут! – гордо отвечала Анна и вызывающе прибавила: – И ради негодяя мужа ее я не оставлю без помощи умирающую сестру мою. Не об этом ли вы хотите просить меня?
– Но, Анна…
– Я сказала, и решение мое бесповоротно, господин Смельский, – еще более вызывающе ответила девушка.
– Но вы мне не даете даже говорить, и что значит этот тон? Разве я лично в чем-нибудь провинился перед вами?
– Вы провинились всеми словами, которые сейчас говорили, а главное, их общим смыслом, заключающим в себе ваш совет.
Смельский даже изменился в лице.
Горячо любя Анну, он, конечно, был не только смущен, но испуган этой переменой отношений к нему. Он не знал, что и подумать.
– Простите, Анна, но позвольте же мне привести мои доводы, на основании которых, может быть, вы и перестанете говорить со мною таким строгим голосом.
– Я слушаю.
– Я сейчас только был у своего товарища Шилова. Оказывается, что все дело в том (как это не дико!), что он ограблен Краевым и его сообщниками.
– Я повторяю вам, что я все это знаю! – сказала Анна. – Мне рассказал уже все эти ужасные подробности граф Сламота!
– Не тот ли старик, которого я встретил?
– По всей вероятности, да, потому что, когда вы вошли, он только за минуту перед тем вышел.
– Стало быть, вам все известно.
– Все.
– И вы решаетесь остаться в доме, над которым висит эта туча позора и которая должна забрызгать грязью всех, в нем находящихся?
– Без фигурности слога! – едко ответила Анна.
– Я понимаю, – продолжал все более и более теряющийся в догадках Смельский, – если бы дом этот посетило какое-нибудь общечеловеческое горе, я сам первый посоветовал бы вам во всю ширь открыть ваше доброе сердце для помощи, да и сам я раньше вас сделал бы все зависящее, а тут… Тут, Анна, вы знаете что?… Тут даже соприкосновение опасно… Тут, простите меня, пахнет сделкой между женой и мужем, которой хотят одурачить и правосудие, и родных, и всех доверчивых людей.
Анна слушала эту тираду, и глаза ее загорались, а щеки бледнели.
Смельский взглянул на нее и невольно содрогнулся от действия своих слов.
– Анна! – сделал он шаг к ней, кладя обе руки на грудь. – Простите меня, но ведь я говорю правду, ограждая вас, дороже которой я не знаю ничего для себя на свете.
Этот искренний порыв любимого человека разразил собиравшуюся грозу.
– Вы не смеете этого говорить! – тяжело дыша, только и сказала Анна и вдруг расплакалась.
– Что же мне нужно делать, Анна? – продолжал Смельский, тихонько дотрагиваясь до нее. – Не плачьте!.. Я не могу видеть ваших слез!.. Приказывайте!.. И я все исполню!
Анна быстро отняла руки от лица.
– А! Приказывать? Так слушайте! Я не только запрещаю вам говорить то, что вы сейчас сказали про мою бедную сестру, но и думать это! Вы должны заняться этим делом и выступить защитником Краева. Вы должны собрать все данные для его оправдания, если оно возможно, или хоть для смягчения приговора над ним.
– Но разве это возможно! – воскликнул молодой адвокат. – Ведь он же пойман с поличным.
– Прекрасно! Ищите смягчающих мотивов и обстоятельств. Слышите! Делайте все, что возможно, если вы меня любите!..
Анна вся трепетала, говоря это, но теперь ее глаза, устремленные на Смельского, блестели уже не упреком или оскорбленным самолюбием, а тем знакомым чудным мерцанием, которое с первого раза покорило сердце молодого человека.
Анна протянула Смельскому обе руки. Они были холодны и дрожали.
– Делайте все, что возможно, верьте моему чувству, Андрей Иванович, оно никогда не обманывало меня. Таня непричастна к этой страшной драме… да какой-то тайный голос шепчет мне, что этот несчастный Краев – тоже какое-нибудь слепое орудие… Но я не защитник по профессии, я не присяжный поверенный тайн преступника, а все это – вы и вы должны выпытать у него из души все эти тайны и на них построить свою защиту.
Щеки Анны вспыхнули.
Смельский чутко слушал ее, слегка наклонив голову, а когда поднял ее, ответил только одним взглядом.
Затем они крепко пожали друг другу руки и уже с другим настроением двинулись по дорожке, ведущей к сламотовскому парку.
Теперь не было уже ни слова сказано про это дело.
Анна расспрашивала только про Шилова и заставила Смельского воспроизвести и встречу их, и весь разговор.
Далее она решила, что останется у сестры, а он пусть остается у Шилова.
– Это немного неловко! – сказал Смельский. – Я думаю взять тут на даче комнату, тем более что, не будучи знаком с графом Сламотой…
– О! Познакомьтесь с ним! – воскликнула Анна. – Это наилучший из людей в мире… Вот истинный человек, этот старик… Ведь как ни судите, он один наиболее чувствительно пострадал от этого случая, ведь его сто тысяч пропали, а он сам же первый пришел в семью похитителя, и не будь его, бедная Таня умерла бы без помощи… Вот это человек… Побольше бы таких людей…
– Да, – задумчиво ответил Смельский, – это хороший поступок!..
Они вошли под тенистые ветки парка.
Пахнуло густым запахом березовой и сосновой смолы, прохладой.
Неподалеку виднелась скамья.
Молодые люди сели на нее, и оба задумались.
Несколько минут царило молчание и тишина, только время от времени прерываемая шепотом листьев или каким-нибудь странным, необъяснимым звуком из глубины чащи, которыми изобилует всякий лес и от которых каждый раз путник пугливо вздрагивает.
– Знаете что? – вдруг вскрикнула Анна и даже поднялась со скамьи. – Познакомьте меня с этим Шиловым, с этим героем драмы.
– Это зачем? – вздрогнув даже, спросил Смельский и почувствовал вдруг такое что-то, что он не мог и назвать себе словами; это было ощущение мистическое, это был ужас перед чем-то, на минуту таинственно выглянувшим на него из мрака будущего.
И отвратительно безобразно было это что-то.
– Для чего? – повторил он.
Но Анна не заметила его волнения, она сообразила что-то и тотчас же перерешила.
– Нет, не теперь, я еще переговорю с Таней.
«Для чего вам видеться с Шиловым?» – хотел было еще раз спросить Смельский и вдруг устыдился этого вопроса.
Анна свободна знакомиться с кем ей угодно.
С этого дня решено было между Анной и Смельским устроиться так.
Он поедет в Петербург для свидания с заключенным и там останется жить, а приезжать в Сламотовку будет только в тех случаях, когда у него найдется что-либо сообщить Анне интересного по делу.
Но Смельский все-таки решил на случай приездов взять комнату у одного из дачников.
Расставшись с ним, Анна медленно и задумчиво пошла к даче сестры. Таня все еще была в забытьи. Так ей в этот день и не пришлось видеться и говорить с Краевой.
При этом сиделка, отчасти уже посвященная в семейную драму, посоветовала Анне, если она дорожит здоровьем сестры, отложить не только всякие разговоры, но и само свидание, пока хотя бы часть сил, потраченных в тяжелой болезни, не возвратится.
Анна невольно согласилась с этими доводами и вот несколько дней подряд старается быть незамеченною в доме, играет с детьми, читает или под вечер сидит задумчиво на скамейке под развесистой березой и думает, чем все это кончится и что скажет ей Таня, когда увидит ее.
Прошла неделя.
Татьяне Николаевне делалось заметно лучше, силы возвращались, а с ними вместе и сознание ужаса своего положения.
Когда ей сказали, что уходу за собой и за детьми она обязана графу Сламоте, она горько разрыдалась.
Плач больной доносился сквозь открытое окно в садик, где в углу все продолжала таиться Анна, несмотря на то что выздоравливающая уже много раз осведомлялась, нет ли от нее письма, и даже плакала по поводу ее молчания…
В этот вечер, когда стенания Тани так явственно доносились в сад, маленькая Маня, которую тоже редко пускали к матери, вдруг увидела ее в окне.
Больная встала в отсутствие сиделки и облокотилась на подоконник.
– Мама, мама! – закричала малютка. – У нас тетя, мама! Вон тетя!
Краева высунулась, глянула по указанному направлению, и сестры столкнулись взглядами.
В один миг Анна очутилась в комнате больной и подхватила ее почти на руки, целуя и успокаивая.
Она уложила ее обратно в постель и тогда только рассказала, что она уже давно тут и что она только боялась показаться Тане на глаза из-за предосторожности, которую ей посоветовала соблюдать сиделка.
– Так ты давно тут? Милая! Дорогая! – говорила Татьяна Николаевна, прижимая к себе руки сестры и целуя ее.
Она была так рада, что Анна теперь около нее – единственный человек, перед которым она может излить свою душу. И она, не откладывая в долгий ящик, начала свое горькое повествование.
Она подробно описала вечер ареста, потом все его последствия и, остановившись на последнем воспоминании о посещении Шилова, задрожала вся, и глаза ее опять расширились, как в момент той сцены. Этого Анна еще не знала, и рассказ сестры произвел на нее глубокое впечатление.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке