Они снова устремились в путь богатырским скоком, но не прошло и дюжины прыжков, как Илья натянул поводья. На пути у них, в чистом поле стоял черный шатер. А вокруг шатра бегал, громогласно ругаясь и размахивая руками, здоровенный усатый детина.

– Исполать тебе, добрый молодец, – произнес Илья, когда пыль вокруг остановившейся почти у самого шатра кавалькады рассеялась.

– Исполать и вам… – черноусый подозрительно окинул их взглядом, – люди добрые. Вы откуда? Чего вам надобно?

Богатыри удивленно переглянулись.

– "Вы откуда, чего вам надобно…" – ворчливо передразнил его Добрыня. – Вроде русский человек, вроде плечи, да ухватка богатырская. Что ж гостей-то не приветишь, не поклонишься? Не учен ли ты учтивости да вежеству? Али вовсе басурманский сын?

– Ты постой, Добрынюшка, свирепствовать, – прервал его Илья. – Это ж мой названый брат! Храбрый богатырь Дунай Иванович. Ведь двенадцать лет мы с ним не виделись. Похудел-то как, болезный, весь спал с лица. Может, с ним какое горе приключилося? Да от горя черны очи помутилися? Расскажи нам, что случилось, добрый молодец? Что с тобою за обида, что за горюшко? Отчего по полю бегаешь, ругаешься?

– Уж ты мой названый брат, да Илья Муромец! Я служил у короля ведь ляховкицкого, я служил у короля ровно двенадцать лет: еще три года служил ведь я в придверниках, еще три года служил я в предворотниках, еще три года служил я в портомойниках, еще три года служил я в приключниках. И подарил мне король ведь черной шатер, и подарил мне король бочку с зеленым вином, и подарил мне король чарочку позолочену, подарил он мне еще дубовый столб, и в столбу колечко позолочено.

"Такой здоровый шкаф, да в портомойниках? – удивилась Алена. – Тут уж точно, похудеешь, да спадешь с лица… Тьфу ты! Заразилась былинным слогом. Пообщаешься с этими богатырями…"

– Так теперь ты, брат, со службы направляешься? Что ж с тобой за горе приключилося? – продолжал расспрашивать Илья.

– В чистом поле я гулял, да охотился. А приехав к шатру, опечалился. Подарил король мне бочку – тридцать три ведра. Тридцать три ведра да зелена вина… – Алена отчетливо услышала, как все три богатыря громко сглотнули. – И вина-то ведь было малость отпито. Малость отпито, да чуть пригублено…

Лицо Микулы Селяниновича словно окаменело. Его пронзила страшная догадка.

– Неужто сперли? – прошептал он чуть слышно.

– Тридцать три раза я обошел шатер. Все высматривал, да все выглядывал. Бочки нет нигде, как растворилася. Знать какой-то злодей, басурманский сын, – заскрежетал Дунай зубами, – умыкнул, уволок ее полнехоньку!

– Так скочи ты поскорей на коня быстрого! – взвыл Микула Селянинович.

– Да выхватывай скорее саблю острую! – подхватил Добрыня Никитич.

– Уж порвем-то мы в клочья гада гнусного! – завращал глазами Илья Муромец. – Чтоб не смел украсть добра богатырского!

– Да я сам бы рад догнать того охальника. Да копьем колоть, да конем топтать! – сжал кулаки Дунай. – Только нету даже и следочка малого. Словно бочечка сквозь землю провалилася. Или словно кто унес ее по небушку.

Лица богатырей помрачнели. Скорбное молчание повисло на целую минуту.

"Как на похоронах" – подумалось Алене.

– А пожалуй, я, братцы, знаю-ведаю, кто бы эдак мог стащить нашу бочечку, – нарушил, наконец, тишину Добрыня.

– Кто?! – хором спросили остальные.

– Да не смотрите вы так, – вздрогнул Добрыня. – Я говорю "мог стащить". Это совсем не то же самое, что "стащил".

– Кто?!!

У Алены мурашки побежали по коже: "Вот так и начинаются войны".

– Ее мог бы утащить Черномор. Он же летающий. Да и замечен уже он был в воровстве. В позапрошлом году он уже крал, вот эдак, дочь Владимира Красна Солнышка, Людмилу.

– А ведь верно, – Дунай недобро сощурился. – Сперва по мелочам. Потом девок стал красть. А теперь и до бочек дошел… Ну, Черномор, я тебе припомню!

– Да один ты что ли, Дунаюшко? – вскипел Микула. – Да ить он нам всем в душу плюнул! Да за это мы…

«Да не та ли это бочка зелена вина, которую Черномор приносил на богатырскую заставу?» – осенило вдруг Алену. И она хотела поделиться своей догадкой, но, глянув на лицо Добрыни, смолчала.

Добрыня, еще секунду назад кипевший праведным гневом, замер, словно пораженный страшной догадкой. Он рукавом вытер пот со лба и пошел на попятную:

– Да постойте вы, ребятушки! Я же так сказал, предположительно. Может Черномор и ни при чем?

– Как это ни при чём? – заворчал Микула. – Сегодня он бочку с вином, а завтра, глядишь, и сошку мою вытащит.

– Да мало ли у нас летающих? – вопросил Добрыня. – Кто видал здесь Черномора этого?

– Нечего впустую разговаривать, – сказал, как отрезал, Илья. – Род спаси нас от суда неправого. Кто да как ту бочку крал, мы не видели. Только если про охальника дознаемся… Будь он хоть Кощей, хоть Змей Горынович – не сносить тогда ему головушки.

Глава 4

С друзьями, в гриднице высокой

Владимир-солнце пировал…

А.С. Пушкин

К стольному Киеву они подъехали уже впятером. Город был особенно красив с высоты птичьего полета: выглядел как игрушечный, и в то же время, поражал своими размерами. Он раскинулся за белокаменными стенами на холмах, прямо над полноводной рекой, окруженный заливными лугами, распаханными полями и густой россыпью деревень.

Богатыри остановились у самых белокаменных стен. Мимо, по плотно утоптанной дороге ручейком тянулся людской поток: пешие и конные, с телегами или просто с переметной сумой на плечах. Два стражника в воротах придирчиво оглядывали входящих, с некоторых требуя денег.

– Ежели осталось все по-прежнему, – Микула почесал живот над поясной калитой, – пеших пропускают беспошлинно. А берут с телеги по копеечке. С конного берут да полкопеечки.

Добрыня взглянул на Илью. Ни у того, ни у другого кошелей на поясе не было. Глянув на гордо улыбающегося Микулу, Добрыня поморщился и сказал:

– Ой, не гоже ехать добрым молодцам, въезжать в город, как обозникам – воротами. Ну как мы, Илюша, по-старинному, прыгнем через башню наугольную?

– Отчего не прыгнуть, дело доброе, – кивнул Илья. Но тут же нахмурился. – Только князь Владимир изругается.

– Он на то и князь, чтоб гневаться, – возразил Добрыня. – Не за нас боится, дело ясное. За свою он крепость опасается. Только зря, мы к башне не притронемся. Пролетим высоко, как по-старому.

– Верно. Что ж мы, ради княжьей воли-прихоти, бросим все повадки богатырские? – подытожил Илья. Они с Добрыней, развернув коней, поехали к высокому холму, с которого, видимо, и собирались прыгать через самую высокую, угловую башню стены стольного города.

Следом за ними развернул коня и Дунай Иванович. Его конь был нагружен тем имуществом, что осталось после утраты бочки – скатанным в огромный тюк бархатным шатром да деревянным столбом с колечком позолоченным. Позолоченный ковш торчал из седельной сумки, распухшей от набитого в нее, заработанного на долгой службе добра.

"Все свое ношу с собой, – подумалось Алене. – Как же он еще и бочку волок?"

Оглянувшись на Дуная, Илья озабоченно покачал головой.

– Ведь твоя лошадка чай груженая. Что, коли у ней не хватит силушки? Ты ж тогда о башенку размажешься.

Лицо Дуная пошло красными пятнами:

– Коли в том повадка богатырская, прыгну через башню наугольную. Ты мне в том, Ильюша, не указывай! А хоть и размажусь, то моя беда.

– Только князя гневить, да людей пугать, разве ж то повадка богатырская? Дурь одна, да лихость молодецкая, – проворчал Микула. – Коли с вами денег не случилося, я б за вас за всех заплатил за вход. Нешто пожалею две-то денежки?

Но богатыри даже не оглянулись. Добрыня уже погнал коня вскачь и у самой вершины холма, хлестнув его плеткой, взлетел по крутой дуге над башней. Илья что-то еще говорил Дунаю, но тот в ответ лишь мотал головой. Илья раздраженно махнул рукой, развернул коня и погнал его на вершину холма. Взвился по крутой дуге, но прошел чуть пониже Добрыни, едва не коснувшись медного флажка-флюгера на маковке тесовой башенной крыши.

Дунай, взяв особенно длинный разгон, взмыл с вершины холма по еще более пологой дуге. К счастью, конь оказался умнее хозяина, в последний момент свернув в сторону от башни. Но даже так, он едва сумел перемахнуть через стену.

– Ну, слава богу, все целы, – вздохнул Микула. – Поехали и мы, Аленушка. Воротами оно спокойнее. И ни на кого с небес не сверзишься. Добрыня с Ильей аккурат попадут на лобный холм, что над торговой площадью перед княжьим теремом. Там безлюдно обычно. Ежели, конечно, никого не порют за провинность, или не читает бирюч какой-нибудь княжий указ. Но это все дело нечастое. А Дунаюшко промахнулся. На город, эдак с неба сверзившись, можно и крышу в дому проломить, и переломать ноги коню.

Микула отдал стражнику маленькую, с ноготь величиной, серебряную копеечку за двух всадников, и они с Аленой въехали в стольный Киев-град. Большая улица, начинавшаяся у ворот, вела на торговую площадь. На лобном холме стоял бирюч в красном кафтане. Он держал в руках шест с насаженной на него шапкой и, жалобно подвывая, читал какое-то княжеское повеление. Слов, за дальностью, слышно не было. Сам лобный холм и площадь вокруг него были совершенно пусты, несмотря на общее базарное многолюдство. Бирюч, не прерывая своей речи, то и дело вжимал голову в плечи и опасливо косится на маковку наугольной башни.

С дальнего края торговой площади, перекрывая базарный гомон, доносились возмущенные крики и ругань. Алена уловила знакомый голос. "Гнилая крыша" и "Сами виноваты" – вот, пожалуй, и все печатные слова, какие ей удалось разобрать. Понимающе переглянувшись, Алена с Микулой направились к княжьим хоромам.

Изукрашенный резьбой терем стоял на высокой белокаменной подклети. Дюжина крупных, норовистых, богато оседланных коней стояла у коновязи. Двое служек подбежали к спешившимся Микуле и Алене, чтобы взять их лошадей под узцы, но черная и соловая кобылки так сурово покосились на них, что слуг как ветром сдуло. Столь же резво конюхи отскочили и от коня въехавшего следом Дуная. Лошадь появившегося на дворе позже дородного боярина слуги учтиво взяли под узцы и увели в княжескую конюшню.

– Это что же, – удивилась Алена, – одних коней на конюшне кормят, а к другим и подойти боятся?

– Так то кони не простые – богатырские. К нашим коникам чужие не подступятся.

Богатырские кони, тем временем, подозрительно косились на снующих по княжьему двору слуг и перефыркивались между собой. Им явно было, о чем поговорить.

– Что же ты, Дунай, от друзей отстал? Что не прыгнул чрез башню наугольную? – ехидно спросил Микула у подошедшего богатыря.

– Да на рынок заскочить решил. Там людишки все злыдни да бездельники. Конь махнул хвостом, лавка рухнула. А они ко мне, мол, серебром плати! За обиду стало спорить мне с базарными. Дал им денег горсть, пусть подавятся, – нашелся с ответом Дунай.

Они вошли в просторную гридницу, в которой с обеда, а, может, и с самого утра шел пир. Догадливые чашники моментально поставили для гостей новые приборы, поместив их рядом с Ильей и Добрыней. Те уже успели выпить по немалой штрафной бадье.

Столы весело гудели. Откуда-то из дальнего угла лилась неспешная песнь Баяна, но его никто не слушал. Князь Владимир восседал на высоком, украшенном самоцветами троне во главе центрального стола. Аккуратная русая бородка, локоны до плеч, благородные, словно точеные черты лица – хоть икону пиши. Величественно расправив плечи, он смотрел поверх голов пьющих и закусывающих гостей. Скука, перерастающая в тоску, затаилась в голубых глазах Красна Солнышка.

Одесную князя стоял отрок с полным вина золотым кубком, а ощую – другой отрок с серебряным подносом, полным спелой черешни. Время от времени, отвлекшись от скорбных мыслей, князь съедал ягоду и пулял косточкой в одного из сидящих рядом ближних бояр, совершенно уже упившихся и блаженно расслабленных. Когда уязвленный боярин выходил из дремы и начинал махать рукой, словно отгоняя мух, князь кисло улыбался.

«И я гляжу на это дело в древнерусской тоске, – вспомнила Алена строчки из песни. – Как же ему, должно быть, тошно. Судя по былинам, эти орлы пьют у него в палатах изо дня в день. Надоели, небось, до смерти. И выгнать нельзя. Надо поддерживать имидж ласкового князя».

– Так о чем в том указе княжьем сказано, ты поведай нам, Василий Казимирович, – расспрашивал тем временем Добрыня рыжеусого, широкоплечего парня, видимо тоже богатыря и своего давнего знакомца.

– Да неужто вы, братцы, и не слышали? И бирюч о том кричал на площади, да и князь уже сам приговаривал. Как медведи живете в своей глуши, хоть почаще заезжали б в стольный Киев-град.

– Да уж мы, когда в Киев-то прибыли, через башню как скакали наугольную, так я помню, бирюч кричал на площади. Да "караул" кричал, а не князёв указ. Больно рядом с ним мы сверху падали. А указ-то мы княжий не слышали.

По столам покатился дружный смех. Те, кто не расслышал шутки, переспрашивали, и тоже начинали заливисто смеяться.

– Ай примите от меня, от князя, чарочки, вы, Добрыня, Илья да Дунаюшко. Зелена вина, вина заморского, – голос князя грянул, словно гром, с другого конца гридницы. Расторопные слуги уже несли три больших, наполненных вином, золотых ковша. – Да хочу я с вами выпить за здоровьице. За здоровьице ваше драгоценное. У меня-то слава богу слух достаточный. Никогда-то на него не жалуюсь. Так испьем, чтоб у вас тоже слух поправился, да ума бы еще малость поприбавилось.

Шум в зале затих. Даже Боян перестал бренчать на гуслях. Все с интересом уставились на встающих богатырей.

– Говорил я тебе, князь будет гневаться, – вполголоса пробурчал красный, как рак, Илья Добрыне.

– Что же, нам бросать повадку богатырскую? – буркнул Добрыня. – Ничего, у нас добрый князь, отходчивый. Посерчает малясь, да охолонится.

Отвесив поклон, богатыри приняли чаши, и Добрыня ответно произнес:

– Пьем и мы за здоровье богатырское. Чтоб ума и слуха было нам достаточно, от врагов бы защищать Россию-матушку, да прекрасный город Стольно-Киевский, да тебя, наш ласковый Владимир-князь, – и все трое одним духом выпили поднесенные им ковши.

Гроза миновала, и дальше пир пошел своим чередом. Богатыри рассказывали друг другу о недавних приключениях, интересовались столичными новостями. Самой главной новостью было похищение Людмилы – младшей дочери князя Владимира. Собственно, два года назад ее уже похищал Черномор. Добывать княжну из неволи вызвались тогда местные бояре Фарлаф и Ратмир, да какой-то богатырь из степей – Руслан. После долгих мытарств Руслану удалось вызволить Людмилу, но до свадьбы у них дело не дошло. Познакомившись поближе со стервозным характером юной княжны Руслан сбежал обратно в степь. А Людмила так и осталась жить при папочке, дожидаясь другого жениха. И вот, на днях снова пропала. Князь почему-то пребывал в уверенности, что Людмилу украл именно Черномор и подыскивал новых героев, которые бы отправились ее вызволять. Собственно, последний княжеский указ обещал большую награду, руку и сердце Людмилы и чуть ли не полкняжества в придачу тому, кто ее освободит.

– А чего это… ик, Дунаюшка не ест, не пьет? – осведомился весьма пьяный Дюк Степанович, присоединяясь к компании богатырей. Он уселся рядом с Дунаем и обнял его за плечи. – Помнишь, брат, гуляли мы в прошлом году, при дворе у короля, у Ляховицкого? Ведь слугой служил, индо весел был. Отчего же теперь, брат, печалишься?

– Я скажу, отчего он печалится, – вмешался Микула. – Оттого что Черномором обиженный.

– Черномором? Да как же так случилося? Что же это Черномор опять свирепствует? – Дюк выжидающе уставился на Дуная.

– Я служил у короля ведь ляховкицкого, я служил у короля ровно двенадцать лет… – начал свой рассказ Дунай.

«О, боже! Опять он жалуется. Да что же это за богатырь такой?» – чтобы отвлечься, Алена отхлебнула пива из поданного ей серебряного кубка и надкусила медовый пряник.

– Еще три года служил я в портомойниках, еще три года служил я в приключниках. И подарил мне король ведь черной шатер…

«Вообще-то здесь хорошо, интересно. Вот только Добрыня с Ильей сейчас попьют вина, да и вспомнят, что приехали в Киев, чтобы женится на мне. Случилось бы что-нибудь эдакое, чтоб стало им не до того».

– … и вина-то ведь было малость отпито. Малость отпито, да чуть пригублено…

Последние слова Дуная сопровождались дружным возмущенным стоном:

– Ну Черномор, ну гнида!

– Вот ведь охальник!

– Злодей…

– Удавил бы своими руками!

– Своими руками, говорите? – появившийся откуда ни возьмись князь Владимир оглядел богатырей. – Кто это тут у нас Черномором обиженный?

Воцарилось молчание. Взгляды устремились на Дуная, обильными возлияниями возмещавшего утрату своей бочки. С трудом поднявшись, Дунай оперся о стол кулаком, чтобы не шататься, и отвесил князю поясной поклон.

– Уж ты князь Владимир стольно-киевский! Изобидел меня Черномор-колдун. Я служил у короля ведь ляховкицкого, я служил у короля ровно двенадцать лет…

– Слышал уже, – сморщившись, как от зубной боли, торопливо перебил его князь. И, подойдя к богатырю вплотную, по-отечески положил ему руку на плечо. – Ай же ты, Дунаюшка Иванович! Возьми ты у меня силы сорок тысячей, возьми казны десять тысячей, поезжай во тую землю, в Черноморову, забери мою любимую доченьку. Буде в честь ее Черномор не даст, забери тогда ее силушкой!

Дунай затравленно оглянулся и, кажется, совсем протрезвел, представив себе, как сорок тысяч княжьих людей по дороге проедают десять тысяч княжьей казны а потом разбегаются при виде колдовским образом летающего Черномора.

– Солнышко ты, Владимир стольно-киевский! – запричитал Дунай. – Ой не надо мне силы сорок тысячей, мне не надо казны десять тысячей! Дай-ка ты мне любимых товарищей, Илью Муромца да Добрыню Никитича, – взгляд Дуная при этом устремился на двоих богатырей, словно бы умоляя – «не выдайте».

Князь Владимир, окинув взглядом свою притихшую рать, скорбно хмыкнул, видимо сожалея, что теперь не получится услать их всех на месяц-другой с глаз долой. Потом перевел взгляд на Илью и Добрыню, понимающе усмехнулся и развел руками.

– Ай же вы, Илюша да Добрынюшка! Пожалуйте к Дунаю во товарищи.

Илья, пожав плечами, отер с усов пивную пену и молча поднялся из-за стола. Добрыня нарочито низко поклонился князю и Дунаю.

– Ой спасибо тебе, князь да стольно-кивеский, и тебе, Дунаюшко Иванович, за почет, за ласку, за доверие, – саркастически усмехаясь, нараспев проговорил он. – Нешто мы с Ильей теперь откажемся?

Прямо из-за столов Илья, Добрыня и Дунай двинулись на двор. Следом за ними устремился князь и весь пировавший в гриднице люд, который еще мог стоять на ногах.

«Ну вот, опять куда-то ехать. Кого-то спасать… Меня, конечно, ни о чем не спросили», – вздохнула Алена и пошла следом за богатырями. На крыльце она немного замешкалась в образовавшейся толчее, и вдруг увидела трех богатырей, одного за другим вскачь летящих к лобному холму на торговой площади.

– Стоять! Куда?! – спохватился князь Владимир.