И богатыри двинулись в лес, высматривая следы и окликая потерявшегося товарища. Алена осталась одна на поляне. Громкие голоса эхом разносились по лесу, все больше в него углубляясь.

"Уж если они не докричатся, то я и подавно," – вздохнула девушка. И тут ее осенило.

– Буба!.. Бу-уба-а! – позвала она тихонько. Потом еще раз.

Голоса богатырей звучали уже где-то очень далеко в лесу. Вскоре они совсем пропали.

– Кхи-кхи-и-и.

То ли скрип, то ли покашливание послышалось за ее спиной. Алена, вздрогнув, обернулась. Перед ней стоял покрытый мхом старичок.

– Звала меня, красна девица?

– Буба! – обрадовалась она.

– Тс-с! – он испуганно вжал голову в плечи. – Тихо. А то дикие услышат. Вернуться еще, чего доброго. Ох, говорил тебе, девка, не ходи к ним. Они тебя дурному научат.

– Опять ты за свое, – поморщилась Алена. – Скажи лучше, не видал ли ты третьего богатыря, Алешу? Он здесь был, но потом пропал куда-то. Мы его ищем.

– Туточки он, на дереве, пол ночи сидел, лошадок Бабушкиных дожидался… Оно конечно, дело хорошее – давно у Бабки лошадок никто не крал, – Буба потер, покряхтывая, поясницу. – Будет теперь знать, как во всех подряд, не разобрамшись, кочергами кидаться.

– Ты его видел? Где он теперь, куда пошел? – всполошилась Алена.

– Как не видеть? – замахал руками Буба. – Ить он самый пышный куст на веточки разломал, для етой… ровки… Маки… Раки… Да как ее, едрить туды! – леший почесал затылок.

– Маскировки?

– О! Для нее, ирод, самый раскидистый куст извёл, и веток себе, понимаешь, везде понатыкал… Думал, лошадь така дурна скотина, что за куст его теперь примет. Ну ладно, говорю, ты мне, разбойник, эти веточки вспомнишь! И как стали те лошадки подходить, я ему, болезному, комариков, да всяческой гнус-мошки за шиворот напустил, – лешак радостно потер руки. – А комарики едят-кусаются. А лошадок-то спымать добру молодцу хочется. Сидит, не вздохнет, не колохнется. Ни один комарик не прихлопнется… Да хошь и прихлопнется. У меня комаров энтих – на каждого гостя по три мешка. Терпел-терпел, да не вытерпел ваш Алешенька поеду комариного. Ка-ак закричит страшным голосом, как прыгнет с дерева диким пардусом. Все лошадки с перепугу разбежалися. Одна только, та, на которую он сверху плюхнулся, поскользнулась, призамешкалась, в узде-веревочке призапуталась… Вот, – Буба выдохнул. – Так ить и поймал он лошадку. Вон она, пасется… Бабка, небось, как узнает, обрадывается!

Леший радостно сощурился, видимо представляя себе, как «обрадуется» Яга. Но Алена поспешила направить его мысли в нужное русло:

– А сам Алеша где? Куда запропал?

– Сам? – Буба удивленно оглядел поляну, словно только что обнаружил, что Поповича здесь нет.

– А, ну да, – хлопнул он себя по лбу. – Стреножил Алеша лошадку, да и пошел искупаться. А как искупамшись вышел на берег – глядь – ждет его девица краса, улыбается, кланяется ему по писаному, говорит по-ученому… Она, девка эта, все время здесь ошивается. А откуда взялась, чего ей надобно, не хочет рассказывать. Плавает по озеру лебедушкой, жрет, понимаешь, ряску да комариков… И Алешу вашего увела. Точнее сам он чегой-то схватил ее на руки, и понес к морю-окияну. Так что пропал ваш богатырь. С озерной девкой спутался. И так был дурак, а тут и вовсе, наверное, влюбился.

– Влюбился, говоришь? – цепкая рука Добрыни ухватила лешего за оттопыренный воротник из дубовой коры. – А нас с Ильей ты, чего ради, коряга бестолковая, по лесу кружишь?

– Так ить я-и… – проскрипел что-то невнятное Буба.

– Отпусти его, Добрыня. Он ведь и так вас боится, – заступилась за лешего Алена.

– Удерет, – сокрушенно покачал головой Илья. – Пусть расскажет сперва, что за девка, куда она Алешу заманила. Коли скажет – не соврет, так зачем нам его обижать.

– А соврет, так мы его мигом в мешок и…

– Ой, не совру, всю правду скажу добры молодцы-ы. Девка эта – Черномора племянница. Плавает тут в озерце белой лебедушкой, на водицу гладкую любуется. А раз в год красной девкой перекинется, да и пойдет искать себе добра молодца, – заскрипел-завыл былинным стилем Буба. – А ить тут ей подвернулся ваш Алешенька. Разгорелось его сердце жаркое. Подхватил он ее на ручки белыя, потащил ея к морю синему. Да не знаю я-то больше ничегошеньки, не пихайте меня в мешок-то люди добры-и. Отпустите подобру по-здоровьицу…

– Да отпустите вы его, в самом деле! – вскипела Алена.

– И правда, – пробасил Илья. – Отпусти.

Освободившись от богатырской хватки Буба в два прыжка растворился в лесной чаще. Добрыня вздохнул. Отряхнул ладони от древесной трухи.

– Ладно, Русь большая. Поймаем еще кого-нибудь по дороге.

Глава 3

По плохой дороге далеко не уедешь.

Русская народная пословица

– Значит без толку его дожидаться, – махнул рукой Добрыня.

– Это верно, – вздохнул Илья. – Он когда пару деньков, а когда и целый месяц гуляет. А потом… – Илья снова вздохнул.

– Что потом? – спросила Алена.

– Потом снова к нам, на заставу богатырскую, – ухмыльнулся в бороду Добрыня. – Я уж думал, решил Алешенька остепениться. Ан нет. Снова он за свое… Что ж, пусть потешится. Дожидаться его мы в таком разе не будем. Не дай Род, Яга лошадок хватится, прилетит по следам…

– Алешиного коника заберем, да на заставу сведем, – подытожил Илья. – А лошадку эту – Алене. Ты уж не серчай на него, красна девица. Молодая кровь, что трава сухая. Быстро вспыхнет да жарко, но того огня ненадолго хватает.

Вернувшись на заставу, собирались недолго. Самобранка выдала им на дорогу хлеба, сыра, мяса копченого, да вина заморского. Добрыня с Ильей облачились в брони богатырские, препоясались мечами. Алена уже с утра была в мужских штанах, рубахе и шапке. Немного великовато, но вполне можно носить. Свои вещи она оставила в светлице, но взяла лукошко, сама точно не представляя зачем. Просто не хотелось его бросать. Лукошко было единственной ее вещью, которая не выглядела чужеродной в этом сказочном мире.

Добрыня взялся снаряжать черную лошадку к походу. Принес из подклети богатую, видать трофейную, конскую справу. Застегнул золоченые пряжки подпруги. Одел на лошадь высокое черкасское седло черной кожи, изукрашенное серебряным узором из переплетенных трав и зверей. Закрепил уздечку из черной кожи с серебряными бляхами. Черная прядала ушами и нетерпеливо перебирала копытами, стесненная и напуганная непривычным для нее нарядом.

Алена с опаской подошла к лошади сбоку, погладила ее морду. Дала кусочек припасенного хлеба. Черная покосилась, фыркнула, но хлеб взяла. Добрыня помог Алене забраться в седло.

– Ты держись крепче, Аленушка, – принялся наставлять ее Илья. – Я лошадку твою за узду возьму, никуда она и не денется. С нашими конями в скок ударится.

Выехали за частокол. Добрыня запер ворота, калитку, вскочил на коня. Богатыри еще раз проверили, все ли взяли с собой: копья, луки со стрелами, щиты, булавы и шеломы. Алена запихала свое лукошко в одну из притороченных к луке седла кожаных сумок.

– Ну, держись, – и Илья легонько ударил своего косматого коня пятками в бока. Лошади дружно рванули с места вскачь, вдоль моря, по пляжу. В глазах замельтешили песок, вода, деревья.

Добрыня с Ильей с двух сторон, оценивающе оглядели мчащуюся между ними Черную с Аленой. Переглянулись.

– Держись, Аленушка! – и одновременно хлестнули своих лошадей. Илья умудрился одновременно хлестануть ногайкой и Черную и своего Чубатого.

У Алены захватило дух. Начался Богатырский Скок. Тот самый, про который сказано в былинах:

Только и видели,

Как удалы молодцы садилися,

Не видали, куда уехали:

Первый скок нашли за три версты,

Другой скок нашли за двенадцать верст,

Третий скок не могли найти.

Одновременно оттолкнувшись от земли, лошади взмыли над берегом и полетели вдоль полосы прибоя по пологой дуге. Достигнув земли, снова оттолкнулись и взмыли уже по-над лесом, перелетев его в узком месте за один скок. Выше леса стоячего, ниже облака ходячего. Потом был еще один скок, и еще. Они летели со скоростью ветра над широким, тянущимся до горизонта полем и вкрапленными в него тут и там лесами и перелесками.

Сперва Алена зажмурилась и прикусила губу, чтобы не закричать от страха. Но потом пообвыклась. Смотрела то на богатырей, то на мелькающие под конскими ногами луга и поля, синие ленты рек и речушек. По ощущениям это было похоже на качели, и, одновременно, на полет на самолете.

Проскакав некоторое время над лесами и перелесками, они помчались над степью. Дорогу на стольный Киев-град указывала тонкая нить шляха. Впрочем, вскоре эта нить оказалась перерезана самым неожиданным образом. Шлях был перепахан, как и все огромное пространство степи внизу. Откуда-то издалека, из-за горизонта, до них донеслась протяжная песня:

– По-оле… Русское по-о-оле!..

– Опять! – скрипнул зубами Добрыня.

– Нехорошо, – поскреб бороду Илья. – Где-то тут должна дорожка поворачивать. Только где, теперь уже неведомо.

– А вот догоним его и спросим, – резанул рукой воздух Добрыня. – Наделал дел, пусть теперь исправляет. А то ишь, разошелся… И ведь каждую весну так!

Богатыри повернули коней туда, откуда неслась протяжная песня. Через несколько прыжков в ушах уже свербило от залихватского подвывания. Вдали показался широкоплечий детина в лаптях и белой холщовой рубахе. Он шел следом за плугом, который тащила соловая лошадка.

Подняв облако пыли, богатыри и Алена приземлились у него на пути. Пахарь прервал песню, остановился и стал их с интересом разглядывать.

– Исполать тебе, Микула Селянинович, – поклонился ему Илья, не слезая с коня.

– И вам исполать, добры молодцы, – пахарь сощурился, протер глаза и опять поклонился. – Исполать и тебе, молодая поляница. По добру ли приехали? Расскажите мне, что в честном мире делается, да скажите, не захворал ли Алеша, поповский сын?

От напевной речи Микулы снова засвербило в ушах.

– Где дорога на Киев? – прервал его Добрыня.

– Чаво? – переспросил Микула, сбитый с ритма.

– Чаво-чаво, соху свою разворачивай! – вскипел Илья: – Почто дорогу перепахал, окаянный? Иль тебе заняться нечем более?

– Дык… Илюшенька. Я дороги и в глаза не видывал. Пашу себе и пашу. Песенки пою, – Микула недоуменно огляделся. – Оралом поскрипываю, корешки да камушки с пашенки выкидываю.

– А дорога? – недобро сощурился Добрыня. – Где дорога на Киев? Ты погляди – одна сплошная пашня, куда глаз ни кинь! До тебя от того края пашни целый день обычного ходу. Если б мы не богатырским скоком скакали, так вообще бы тебя не догнали. А о простых людишках ты подумал? О каликах перехожих, о купцах да странниках? Шел здесь шлях, дорожка в стольный Киев-град. Обозами наезженная, конями протоптанная.

– Да не было дороги! – вскинулся Микула. – Разве что того-этого… – он виновато потупился. – Ну, какие-нито тропочки звериные… А Киевский шлях, кто ж его не знает… Там он, – Микула неопределенно махнул рукой куда-то на запад. – Я ить и пашу-то завсегда от леса, и до самого что ни есть киевского…

– Перепахал ты его, к такой-сякой ягой ядреной бабушке, – устало вздохнул Илья.

– Угу, – кивнул Добрыня. – Мы сверху прекрасно видели. Что ж ты, брат, такой невнимательный? Как теперь добрым людям от Черного моря в стольный Киев попасть, если даже мы подзапутались?

Микула поскреб задумчиво бороду.

– Ну дык, что ж теперь поделаешь? Что распахано, обратно не заровнять… На другой раз буду повнимательней.

– Ты, Микула, сейчас исправляй давай, – не отставал Илья.

– Да я бы рад, – расплылся Микула в улыбке, – но как исправить-та?

– А ты нас до Киева проводи, – улыбнулся в ответ Добрыня. – Сам, чай, давно в стольном городе не был.

– И то дело, – кивнул Микула. – Проедусь с вами до Киева, – он мечтательно улыбнулся. – Лишь метнусь на минуточку до дому, да одену одежку поприличнее, – оратай уже распрягал свою соловую кобылку.

– А про простых людей вы что, забыли? – вмешалась Алена.

– Это как так забыли? – удивленно посмотрел на нее Микула.

– Дороги-то нет, – пояснила она. – Нас ты проводишь, а все другие заблудятся. Хоть бы указатель какой повесили: "Киев, мол, там".

– Эх, до чего разумна красна девица! – Микула почесал бородку, ухмыльнулся. – Это мне недолго, так и сделаю! Подождите-ка меня тут две минуточки, – он вскочил на кобылку, ударил ее пятками в бока, и моментально исчез из виду.

– Да… Вот это лошадь, – мечтательно поглядел вслед Добрыня. – С места, без разгона, в богатырский скок ушла. Не то что мой Бурка или твой Чубатый.

– Ну, ты на своего Бурку напраслину не возводи. Помнится, дал ты ему раз плеточкой промеж задних ног, так он тоже с места, без разгона, в богатырский скок пошел.

– Угу, – скривился Добрыня. – Весь день потом скакал, остановиться не мог. Коли тебе, Ильюшенька, промеж ног плетью заехать, тоже, небось, с места в богатырский скок пойдешь.

Представив себе эту картину, Алена чуть от смеха не свалилась на землю. Илья, обиженно посмотрев на них, уже собрался сказать что-то в ответ, но тут с неба раздался свист и на пашню обрушился Микула Селянинович на своей соловой кобыле. Когда пыль развеялась, богатыри завистливо зацокали.

– Эка шляпа белая, пуховая, – покачал головой Добрыня.

– Микула расплылся в довольной улыбке. Давешний пахарь был почти неузнаваем: зеленые сафьяновые сапожки с модным высоким каблуком и закрученным кверху носком, черного бархата кафтан, вышитый серебряной нитью. Расчесанные русые кудри рассыпались из-под шляпы на черный воротник.

«А я-то все думала, что же такое эта пуховая шляпа из былин? – подумала Алена. – Оказывается это такая фетровая шляпа с отворотами».

– Так пойдет? – Микула показал Алене прибитую к длинному колу доску с намалеванным наскоро кулаком и надписью: "Киев там".

– Угу, – Алена кивнула.

– Ну так я мигом, – и он снова, ударив свою кобылку пятками в бока, исчез за горизонтом.

– По последней Киевской моде обрядился, – вздохнул Добрыня. – Дюк Степанович, небось, и тот от зависти удавится.

Через пару минут Микула снова со свистом рухнул с небес на пашню.

– Ну все, готово. Поехали. Провожу вас до стольного Киева.

Но даже богатырским скоком дорога до Киева оказалась неблизкая. Микула попридержал прыть своей лошадки, и скакал с богатырями стремя в стремя. Его так и тянуло на светский разговор:

– Был я недавно в городе, в городе-то славном во Ореховце. Закупил там соли пару сот пудов, – напевно гудел Микула. – Мужички-то все в том городе разбойнички…

– Отчего это, Микулушка, разбойнички? Нешто кто-то тебя там приобидеть смел? – встрепенулся Илья.

– А послушай-ка ты дальше, Илюшенька… Как купил я соли в городе все триста пуд, окружили мужички мою тележечку. Стали у меня они грошей просить.

– Отчего ж не дать-то? Дело доброе, – улыбнулся Илья.

– Дык и я о том подумал, Ильюшенька… Я им стал-то ведь гроши делить. А грошей то мало становится, мужичков-то ведь да больше становится. Потом стал-то я их ведь отталкивать. Стал отталкивать, да кулаком грозить. Положил тут я их ведь до тысячи, – Микула разошелся не на шутку. Рассказывая он уже грозно размахивал руками. – Кто стоймя стоял, тот сидьмя сидит, кто сидьмя сидел, тот лежмя лежит…

– Ну а кто лежмя лежал? Те как? – Добрыня ехидно ухмыльнулся.

– Дак ить… – запнулся Микула. – Да что ты, в самом деле! Я ж не злодей какой-нибудь. Пусть и дальше валяются.

– Да уж, сочинять горазд ты, Микулушка, – подытожил Добрыня.

Микула нахмурился.

– А ты съезди, не сочти за труд, в Ореховец. Коли будут там с какого хошь прохожего, хоть бы с сильного, а хоть бы и со слабого, хоть бы с бедного, а хоть бы и с богатого, не давать проходу, гроши спрашивать… Коль увидишь ты такое в Ореховце, так отдам тебе за то я своего коня.

Добрыня прикусил губу. Илья грустно вздохнул:

– Что же, братцы, вы снова заспорили? Разве кто в тебе, Микула сомневается? А ты Добрыня, хоть и умный, а совсем дурак. Стыдно. Тоже мне, нашел, кого подначивать.

Пару минут богатыри хмуро молчали. Впрочем, долго так продолжаться не могло. Добрыня начал рассказывать Микуле, как он поймал лешака. Потом они с Микулой и Ильей вспоминали, как весело гуляли на богатырской заставе пару недель назад. Кончился этот разговор взаимными приглашением заехать в гости. И вдруг Микулу словно током ударило.

– Стойте! – он натянул поводья своей лошадки. Спутники последовали его примеру и вся кавалькада, опустившись на широкое поле, остановилась. – Я ведь снова забыл ее убрать! Ох, оставил снова сошку во бороздочке. Не для-ради прохожего проезжего! – Микула заломил руки. – Как бы сошку из земельки повывернуть, из омешков бы земельку повытряхнуть, да бросить сошку за ракитов куст…

– Да мы знаем эту шутку, Микулушка. Уж ты, право, нашел, кого разыгрывать, – усмехнулся Илья.

– Да сопрут ведь соху. Полна Русь проходимцев да жуликов.

– Ну снова-здорова! – всплеснул руками Добрыня. – Да ее кроме тебя из землицы никто не вывернет. Помниться, даже Вольга со всей дружиной не смог.

– Не скажи, Добрыня. Ой, не скажи, – покачал головой Микула Селянинович. – Повсюду воры да разбойнички. Вот к примеру, помнишь ты мою суму переметную? Уж на что она тяжела была. Только я один мог ее носить… – Микула скорбно замолчал.

– Ну, помню. Что дальше-то? – не понял Добрыня.

– Что, что… – проворчал Микула. – Сперли.

– Не может быть! – охнул Илья.

– Я сперва тоже не верил. Ну кому нужна котомка-то? Неподъемная, на вид невзрачная… Потерял, думал. Две недели искал. Нету нигде… Вор на воре! Куда податься простому крестьянину? Надо вернуться. Если вам мою сошку вынуть кишка тонка, то что ж, – пахарь вздохнул, – тогда я сам…

– Да не возьмет ее никто! – замахал руками Добрыня. – Возвращаться назад, какой крюк давать! И котомка твоя, точно, не украдена. Сам небось ее по пьяни где-нибудь забыл.

– Как по пьяни?! Окстись, Добрынюшка! – вскинулся Микула. – Да никто меня вовек перепить не мог!

– И в гостях у нас ты также говаривал, – коварно улыбнулся Добрыня.

– Ну да, – кивнул Микула. – Говаривал.

– А Добрыня и тогда тебя подначивал, – вспомнил Илья. – И побились вы об велик заклад. Кто кого перепьет, вы поспорили, – припомнив подробности, Илья схватился за голову. – А скатерка-то у нас ведь самобранная. Богатырь все пьет – не напивается. Зелено вино все не кончается.

– Да чего вы тут напраслину городите. Нешто мог я напиться до беспамятства?

– Так ответь мне, Микула Селянинович, кто из нас тогда заклад великий выиграл? – торжество зазвенело в голосе Добрыни.

Микула замолк. Напряженно задумался. Алене даже стало его жалко.

– Не помню, – оратай выглядел совершенно растеряно.

Добрыня уже торжествующе расправил плечи, но поймал суровый взгляд Ильи. Задумался. И тоже помрачнел лицом.

– Ведь и я того не помню, Микулушка.

– Охо-хо, ребятки, горе горькое – богатырь, пианый до беспамятства, – укоризненно потряс бородой Илья. – А сума твоя переметная и правда, либо у нас в дому, либо где в лесу Заповедном валяется. Как бы вор-злодей какой ни тужился, все равно она с места не сворохнется. Как и та твоя соха неподъемная. Так что дальше, Микулушка, поехали.