Сенаторы и всадники

В целом конституционно безошибочные отголоски республиканского строя обеспечили довольно спокойный переход к новой эпохе. Август делал шаги вперед очень осторожно. Для правового оформления своего статуса он использовал весь период своего правления, длившийся около 40 лет. Он снова и снова вносил коррективы и поправки, чтобы противостоять сопротивлению и недовольству, прежде всего со стороны сенаторов. В их рядах, правда, уже не было такого возбуждения, как когда-то среди заговорщиков против Цезаря. Август сам об этом позаботился, проведя две чистки сената в 29–28 и 18 годах до н. э. и пополнив сенат сотнями своих сторонников. Однако необходимо было уделить должное внимание социальному статусу, который сенаторы передавали из поколения в поколение. Элиты больше не могли представлять интересы государства, но по-прежнему стремились к особой роли даже в новое время. Август смог согласовать этот уязвимый момент с тектоникой нового порядка, заполнив высшие армейские и административные посты в империи и в Риме сенаторами, пользующимися его доверием. На протяжении всего имперского периода сенат оставался – по крайней мере формально – центральным совещательным органом, где обсуждались и решались все важные вопросы, касающиеся государства. Решение, принятое в сенате (senatus consultum), фактически имело силу закона. Однако на политическую работу сенаторов неизбежно влияло то обстоятельство, что император обычно присутствовал на заседаниях сената, а если нет, то там были сенаторы, которые передавали ему всю необходимую информацию^[125].

Со времен Августа необходимым условием принадлежности к сенаторскому сословию считалось минимальное состояние один миллион сестерциев, которое, как правило, достигалось за счет обширного землевладения и часто значительно превышалось. Считается, что воспитатель Нерона Сенека владел состоянием около 300 миллионов сестерциев, в основном в виде поместий, а также 500 столешниц из лимонного дерева^[126]. Сенатор Гней Корнелий Лентул, современник и фаворит Августа, более ничем не примечательный, имел целых 400 миллионов сестерциев, что делает его, наряду с вольноотпущенником Нарциссом, который, как говорят, располагал такой же суммой, номинально самым богатым римлянином I века после императора^[127].

В материальном отношении между ordo senatorius^[128] и остальным населением лежала глубокая пропасть: годовое жалованье простого легионера в I веке составляло 900 сестерциев, что было скромным доходом, однако на эти деньги можно было безбедно жить^[129].

Около 600 сенаторов представляли собой исключительный по качеству кадровый резерв, из которого набирались традиционные римские магистраты: квесторы, эдилы, плебейские трибуны, преторы и консулы. Эти должности несли гражданские и военные обязанности, исполнялись в Риме или в провинциях и по-прежнему имели основополагающее значение для функционирования государственных институтов. Очевидно, лишь очень немногие сенаторы ежегодно становились одним из двух консулов, даже когда обычной практикой стало на пару месяцев передавать высшую должность консулам-суффектам, consules suffecti, чтобы дать шанс как можно большему количеству кандидатов^[130]. Особенно споро дела шли после консулата, который можно было получить примерно в 40 лет. Тот, кто проявил себя в рамках четко определенной сенаторской карьеры, cursus honorum, и пользовался благосклонностью императора, в идеале мог получить должность провинциального наместника.

Победителем в этой системе был император, который стал центральной точкой отсчета для реализации любых политических амбиций. Только он решал, кому будет разрешено сохранить latus clavus, пурпурную кайму, которой была оторочена сенаторская туника, получить должность или лишиться ее. Таким образом, удаление или, напротив, близость к принцепсу часто определяли факты биографии сенаторов и их близких. Тем не менее из-за республиканских традиций, перенятых новым порядком, отношения между императором и сенатом оставались решающими на протяжении всей императорской эпохи, причем в обоих направлениях. Это особенно хорошо видно из истории Нерона.

Дополнительный дисбаланс в отношениях с сенатом возникал по мере того, как другие социальные группы все чаще получали доступ к власти и привлекались для выполнения деликатных задач в армии, императорской администрации и городском самоуправлении. Уже Август сделал серьезную ставку на ordo equester, сословие эквитов, или всадников, второе по значению сословие римского общества, представителям которого полагалось иметь минимальный капитал в 400 000 сестерциев^[131]. Деятельность всадников включала финансовые и торговые операции, крупные строительные контракты – короче говоря, крупное предпринимательство практически любого толка. Подобными сделками занималась бо́льшая часть всадников, примерно 20 000 человек. Однако небольшой процент пошел на государственную службу, где они заняли офицерские должности в армии и административные должности в непосредственном окружении принцепса или в провинциях. Одним из них был Понтий Пилат – префект из всаднического сословия в Иудее между 26 и 36 годами, в период правления Тиберия стяжал бессмертие благодаря своей роли в Страстях Христовых.

Высшие всаднические должности в Риме занимали два префекта претория, командиры недавно созданной лейб-гвардии императора. Вполне вероятно, что Август предусмотрительно воздержался от передачи наиболее близких к нему мечей в руки сенаторов. Тем не менее в последующие столетия преторианцы достаточно часто создавали и уничтожали императоров. Калигула был первым, кто пал под их ударами в 41 году.

Пиком карьеры всадника была высокооплачиваемая должность praefectus Aegypti, префекта Египта. Земли на берегах Нила обладали огромным экономическим потенциалом, который не стоило раскрывать сенаторам, занимали центральное место в снабжении Рима зерном и в целом считались сложным участком, полным чудес и суеверий, из-за своих великих – и вовсе не римских – традиций^[132]. Осторожность Августа дошла до того, что без предварительного согласия императора сенаторам въезд в Египет был запрещен^[133].

Рабы и вольноотпущенники

В самом низу социальной иерархии находились рабы. Как и во всех древних обществах, рабство в Римской империи было распространено повсеместно. По словам географа Страбона, на огромном невольничьем рынке Делоса в Эгейском море за один день могли продать до 10 000 рабов^[134]. По некоторым оценкам, до 40 % всего населения Италии во времена Августа составляли рабы^[135]. Даже если это число было меньше, неудивительно, что никогда не предпринималось никаких серьезных усилий, чтобы упразднить такое положение вещей – ни по нравственным причинам, ни тем более по практическим. Большинство рабов доставлялись в Италию в качестве военнопленных в ходе расширения римского владычества в Средиземноморском регионе начиная со II века до н. э. Поскольку дети рабынь также рождались несвободными – независимо от отца – рынок пополнял себя сам^[136].

Раб был живой вещью, принадлежавшей человеку той эпохи, как и другое имущество: участок земли, инвентарь, мебель, скот. Он продавался и передавался по наследству, личностью в юридическом плане он не являлся. В труде Катона Старшего о рациональном управлении поместьем расчеты рационов для животных и рабов неслучайно помещены друг за другом. Старые волы, а также недоеденный скот и овцы, продолжает Катон, подлежат продаже так же, как и негодные повозки, старые инструменты, дряхлые и больные рабы, а также все остальное, что бесполезно в хозяйстве^[137].

У всех рабов была общая участь – выполнять неоплачиваемую работу. Однако в этих рамках виды работ и конкретные формы использования рабов были весьма разнообразны. Они варьировались от работы в городе, которая предполагала самые разные обязанности, тяжелой работы в сельском хозяйстве и непредсказуемого существования между славой и смертью в качестве гладиатора до карьеров и рудников, где рабов не ожидало ничего, кроме медленного угасания.

Кроме того, рабы обладали весьма разнообразными навыками. В зависимости от места рождения и обстоятельств потери свободы цивилизационные различия выходили на передний план. Когда товар выставлялся на невольничьем рынке, это не бросалось в глаза. Здесь можно было увидеть изможденные, изломанные тела людей, похищенных в самых невероятных местах, унесенных войной за пределы родных рубежей, брошенных в сточные канавы в городских центрах Востока. Глядя на большинство из них, невозможно было определить, кем они были в прошлой жизни – уважаемыми гражданами или обычными преступниками. Стать рабом было легко, даже когда со времен Августа условия содержания рабов стали значительно лучше, чем в мрачные годы республики. Опытные работорговцы тем не менее понимали, как правильно сочетать спрос и предложение. Грубого киликийского пирата вряд ли удастся перевоспитать, отправив его работать при дворе знатного сенатора. А грека с определенным складом ума и хотя бы элементарным образованием навсегда отправляли под землю в шахту, где добывали свинец, только в том случае, если это было абсолютно неизбежно.

В соответствии с широким спектром навыков цены на рабов сильно разнились. В то время как раб без особой квалификации уже стоил 1000 сестерциев^[138], Сенека в период правления Нерона оценивал раба, способного воспроизводить наизусть стихи греческих поэтов Гомера и Гесиода в устной и письменной форме, в 100 000 сестерциев^[139]. Рабы нередко были атрибутами статуса господина.

В домах богатых римлян иногда насчитывались сотни рабов. После того как в 61 году римский сенатор Луций Педаний Секунд был убит одним из своих рабов, все рабы, которые жили под крышей убитого, но не сделали ничего ради его спасения, были приговорены к смертной казни. Тацит упоминает их число как бы невзначай, но, по-видимому, оно не было из ряда вон выходящим: речь шла о 400 людях^[140].

Количество рабов, находившихся на службе у императора и императорской семьи, значительно превышало это число. В частности, благодаря надписям, высеченным на камне, судьбы многих рабов из familia Caesaris становятся видимыми, но лишь на мгновение, подобно яркому блику света, часто в момент смерти, в то время как жизнь упомянутых лиц остается сокрыта мраком неизвестности: например, там встречается Паэзуса, парикмахер Октавии, дочери Клавдия, а позже жены Нерона. Ее сожитель Филет, также раб Октавии и ответственный за императорскую серебряную посуду в должности ab argento, подарил Паэзусе, умершей в возрасте 18 лет, мраморную надгробную плиту с соответствующей надписью^[141].

Не только при императорском дворе разнообразие и объем трудовых обязанностей привели к тонкой дифференциации и, таким образом, к формированию сложной иерархии внутри сообщества рабов. Гротескно преувеличенный, но все же вполне достоверный в своей хореографии пир вольноотпущенника Трималхиона, описанный поэтом Гаем Петронием Арбитром в его романе «Сатирикон» в эпоху Нерона, дает представление о задачах, которые за обычным ужином выполняют десятки рабов и рабынь^[142].

Массовое использование рабов было обычным делом и для сенаторских латифундий в Италии. Рабы исполняли обязанности полевых рабочих, виноградарей, пастухов или слуг в больших сельских особняках. Вилик, управлявший поместьем в отсутствие хозяина, как правило, тоже был рабом^[143]. В частности, предприятиям с высокой долей полевых работ требовалось большое количество рабов. Согласно эмпирически выведенному правилу, на каждые 100 гектаров – довольно небольшое поместье^[144] – приходилось использовать около 50 рабов^[145]. В 8 году до н. э. крупный землевладелец Гай Цецилий Исидор оставил в своем завещании около 260 000 голов крупного рогатого скота, 60 миллионов сестерциев и 4116 рабов^[146].

Как бы ни различались сферы применения труда рабов, их перспективы также были несопоставимыми. Рабы-шахтеры обычно умирали в течение нескольких лет, отравленные парами свинца или предельно истощенные от бесконечных физических нагрузок и недоедания. С другой стороны, личные и домашние рабы часто выстраивали близкие человеческие отношения с dominus или domina, что в какой-то момент приводило к реализации цели всей жизни – освобождению. Предварительными его условиями являлись безупречная служба и зачастую peculium – сумма^[147], которую раб мог получить от хозяина или накопить для выкупа^[148].

Освобожденные рабы оставались в неформальной зависимости от бывшего хозяина^[149]. Юридически их связь была аналогична связи между отцом и сыном и включала право бывшего хозяина наказывать вольноотпущенника. При Нероне в 56 году велись дискуссии о том, следует ли бывшим хозяевам вновь порабощать вольноотпущенников, которые вели себя недостойно^[150]. Вольноотпущенники публично поддерживали бывшего dominus как сторонники на выборах. Они также принимали его родовое имя с добавлением libertus или liberta. Но все это было вполне терпимо ввиду тех перспектив, которые открывал новый социальный статус: вольноотпущенникам разрешалось жениться, а их сыновья уже с рождения являлись римскими гражданами^[151].

Вольноотпущенники работали во всех сферах экономики и, в зависимости от своего происхождения, могли нажить значительное богатство. Это относилось, в частности, к некоторым вольноотпущенникам, принадлежавшим к императорской фамилии^[152]. Такой субъект, как вышеупомянутый Нарцисс, вольноотпущенник Клавдия, сумел накопить в результате деятельности в качестве советника и работы управляющим императорской канцелярией невероятное состояние в 400 миллионов сестерциев^[153]