– Хм! – хмыкаю я, вслушиваясь в этот, пока ещё слабый, свадебный хор лягушачьих глоток, – Только сегодня, двадцать третьего числа, очухались! А начали ведь, сквер-стись – аж семнадцатого апреля! Семь дней! Вот, что значит – циклон…

– Цик! Цик!

Над, едва угадываемым в густой синеве сумерек, лесом слышится редкое, едва различимое цыканье.

– Андрей! Вальдшнеп тянет! – радостно сообщаю я, заходя в дом, – Иди, послушай! Первая тяга!

Вместе с Анисимовым, мы выскакиваем на улицу.

– Цик!.. Хор… Хор… Хор… Цик!

– Точно! Вальдшнеп! – неподдельно радуется Андрей, – Слышишь? Хорканье? Классика! Как на охоте!.. Сегодня, как на заказ, целая вереница индикаторов весны!

Стемнело… Неожиданно Муха, сорвавшись из входного тамбура нашего дома, с лаем бросается в темноту, за угол.

– Гав!.. Гав! – её редкий и какой-то особенный, злобный лай раздаётся совсем рядом с домом…

Нас, учить не нужно – каждый из нас знает, как собаки лают на медведя. С фонариком в руке, я спешу на угол дома.

– Гав!.. Гав!.. Гав!

Муха лает совсем близко! Свет от моего фонарика – такой жидкий, блёклый…

Следом, подходит Андрей.

– О! Глаза! – Анисимов светит своим сильным, восьмибатареечным фонарём, – Саня! Медведь!

– Ага!

– Тут, всего-то – тридцать шагов!

В свете фонаря снова блеснули две, широко расставленные лампочки и исчезли в темноте. Я понимаю, что медведь – не убежал. Он, просто, отвернул свою морду от луча света.

– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!

До нас отчётливо доносится равномерное похрустывание сухих, прошлогодних стеблей лопухов под тяжёлыми медвежьими лапами.

– Гав!.. Гав! – не подступая близко, Муха, редко гавкая, сопровождает медведя…

На шум, к нам подходят все прочие, сегодняшние обитатели нашего дома.

– О! Блин! Медведь!

– Ага! Смотри – как близко!

– Ну!.. Идёт.

Мы громко переговариваемся между собой, гурьбой стоя на углу дома…

– Гав!.. Гав!

– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!

Время от времени, в луче сильного Анисимовского фонаря, словно два угля, вспыхивают широко расставленные глаза зверя…

– Он, даже за туалет не заходит!

– Ну! Пройдёт между домом и туалетом!

С олимпийским спокойствием, медведь вышагивает мимо нашего дома, от Банного ручья в сторону речной долины Тятиной.

– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!

– Там же кобыла привязана! – вдруг, вспоминает кто-то.

Андрей Архангельский бросается в дом, за своим табельным карабином. Метрах в пятидесяти впереди медведя, слышится перестук копыт встревоженной лошади. Кобыла натягивает верёвку в сторону дома. Андрей лязгает затвором и коротко бросает Анисимову: «Андрей, свети!».

– Да, вон он! Идёт! – недоумевает Анисимов, наводя луч света на медведя.

– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!

В луче яркого света, спокойно шагает мимо нас, медведь.

– Та-аахх!!!

Ночную тишину раскалывает выстрел. Ослеплённые вспышкой выстрела, мы погружаемся в полную черноту. У меня закладывает левое ухо – слишком близко, я оказался к Архангельскому. В темноте я слышу, как Андрей лязгает, передёргивая затвор карабина.

– Та-аахх!!!

– Идёт, скотина, как шёл! – изумляется кто-то из нас.

– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!

– Он что, глухой?!

– Та-аахх!!!

Боящаяся выстрелов, как огня, Муха исчезает бесследно – наверняка сейчас трясётся, забившись в угол тамбура нашего дома. А медведь, как шёл – так и идёт!

– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!

– Та-аахх!!!

В тишине ночи, выстрел кажется неправдоподобно громким… Я изумлённо смотрю на то, как, по-прежнему, не спеша вышагивающий в луче света, медведь, даже не сбивается с шага!

– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!

По-прежнему, мерно похрустывают под медвежьими лапами сухие трубки лопухов. Он вообще никак не реагирует на людей, выстрелы…

– Как громко бьёт! Я, на левое ухо, уже ничего не слышу!

– Громко! – огрызается Архангельский, – Эта сволочь затупила, хоть по нему стреляй! Андрей, свети ещё!

– Та-аахх!!!

Пушечным выстрелом, бьёт по ушам очередной выстрел. Теперь, в моих ушах – только звон…

– Бесполезно!

– Дурак! Занозу отвязывай! – кричит на Архангельского Сергей Олевохин, – Сейчас, он на неё выпрется!

Андрей бросается к своей кобыле. По топоту копыт в темноте, я понимаю, что он торопливо уводит её за угол, на фасадную сторону дома…

Продрогшие от весенней ночной прохлады, всё-также толпой, мы стоим на углу.

– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!

Неспешное потрескивание сухого бурьяна под медвежьими лапами, постепенно отдаляется. И, наконец, затихает в стороне Тятиной…

Ти-ши-на…

– Во, бред!

– Как, всё это, понимать?!

– А, чёрт его знает, как…

– Как шёл – так и прошёл!

– Да-ааа… Тут-то, шагов тридцать пять, будет?

– Наверно, будет…

– Ну и дела…

Мы заполняем внутренность нашего жилища. Единственная свечка на столе слабо освещает наши растерянные лица…

Тятинский дом. Опять пришла непогода! Опять метёт позёмка! Опять снегом закрыло проталины! С наших нар, из-под потолка, я гляжу в наше большое окно: «Вот, беда-то… Как там, бедные птички? Ведь, уже вовсю идёт массовый пролёт…».

Под утро, со стороны хвойника, что западнее нашего дома, я слышу заунывный свист дрозда.

– Сииииииии… Сииииииииии…

Впервые, в этом году…

Всё успокаивается только двадцать шестого апреля! Через три дня…

Тятинский дом. Утром, кроме ружей, вооружённые ещё и фотоаппаратами, мы, в паре с Андреем Анисимовым, выходим в лес…

На низкой морской террасе под нашим домом, при нашем приближении, с шиповника снимается стайка из шести – семи птиц. Довольно крупные, с голубя величиной! Птицы резво перебегают по земле, притаиваются…

– Хм! – думаю я, присматриваясь к птицам, – Не прыгают, одновременно двумя ножками, как большинство пернатой мелочи – а перебегают, как трясогузки!

Вот! Короткая пробежка по земле – и птица замерла! Крапчатая, она полностью сливается с пожухлой листвой земной поверхности. Отведёшь взгляд от замершей птицы – и потом, приходится по-новой высматривать её, пристально впившись взглядом в листву.

– Андрей! Что за птицы? – интересуюсь я, – Пёстрые, как курочка-ряба, из сказки!

– Саня! Это пёстрый дрозд и есть! – объясняет мне, более продвинутый в орнитологических делах, Андрей Анисимов.

На гребне высокой морской террасы у Банного ручья, за эти дни непогоды, северо-западным ветром надуло неплохую лавину! Белым лайнером, она нависает над бамбуковым склоном террасы. На былину, торчащую из борта этой белой «яхты», уселась какая-то птичка! Установив треногу своего фотоштатива, я гляжу на неё в свой телеобъектив.

– Андрей! Смотри! – зову я Анисимова, – Как чекан! Только, у этой птички, грудка – вся в красных брызгах!

– Саня! – смеётся надо мной, Анисимов, – Это – он и есть! Черноголовый чекан. Ты – невнимательно, раньше, смотрел! Это и есть его нормальная окраска!

Чёрноголовая птичка, с забрызганной алыми каплями светлой грудкой, очень красочно смотрится на фоне белого снега лавины и тёмно-синего неба. Я несколько раз нажимаю на кнопку своего фотоаппарата…

Следуя за стайкой дроздов, мы заворачиваем в овраг Банного ручья. Здесь – голый ольховник. Мы движемся не спеша, без резких движений…

Птицы все – подавлены, подпускают нас на два – три метра! И синехвостки, и крапивники, и дрозды…

– Никто нас не боится! На три шага! Где это видано?! – недоумеваю я вслух, не отлипая от своего объектива.

Всё птичье население поглощено кормёжкой! И большие, и маленькие… птички копошатся в прошлогодней листве, валёжинах и трухлявых стволах сухостоя. Они, практически, не обращают на нас внимания! Удивительно…

– Андрей! Это что, голод? – на миг оторвавшись от фотоаппарата, недоумённо оглядываюсь я на Анисимова.

– Что ты хочешь? – пожимает тот плечами, – Им, сейчас – не до нас… Знаешь, сколько их погибло, за эти дни?! Я думаю, столько – что нам лучше не знать! Для душевного равновесия… Просто, мы, этого не замечаем. Весенние метели, для птиц – самое страшное дело.

В дальнем углу ольховника Банного ручья, мы натыкаемся на свежие медвежьи наброды. По следам я вижу, что здесь кормились два или даже, три зверя! На свежем снегу чётко печатаются их когтистые лапы. Я, по очереди, меряю их своей рулеткой.

– Этот – четырнадцать, по снегу.

– А, на чистой земле? Замерь вот этот след, – подсказывает мне Анисимов.

Оглянувшись, я вижу, что Андрей стоит возле покопки лизихитона. На грязи у его болотника, красуется шикарный медвежий след. Я спешу к нему.

– Тринадцать с половиной! – сообщаю я и пожимаю плечом, – Взрослый, средний медведик.

– О! Видишь? – разводит руками, Анисимов, – Более точно!.. А, вот этот?

Я подхожу к Андрею и приседаю над медвежьим следом, возле которого он стоит.

– О-оо! Этот – пятнадцать! Этот – самый крупный из них!

– Ну!

Бродя по медвежьим следам, я начинаю считать покопки лизихитона и скусы растений. Медвежьих помётов, по-прежнему, нигде нет – видимо, звери уже давно освободились от «лишнего» и давно не ели…

На всех – получается восемнадцать скусов соссюреи, шестнадцать скусов бодяка, семнадцать покопок лизихитона, шестнадцать скусов белокопытника. Но, мне нужно большее – мне нужны помёты! Мы берём один медвежий след и начинаем его тропить…

След ведёт нас перелесками, по снегам ольховников Банного ручья…

А под пихтарником – старый, зимний снег! Он совершенно не держит нас! Проваливаясь под самый край голенищ болотных сапог, мы упорно лезем по следу…

Бессильно прислонившись к стволу пихты, я рукавом вытираю потное лицо: «Фуууу! Блин!.. Сил больше нет».

– Может, оставим его в покое? – предлагает Анисимов.

– Помётов нет! – морщусь я, – Зря, что ли, помирали?! Столько, уже прошли! Должен же он когда-нибудь погадить?!

– Ну, давай ещё пройдём! – соглашается Андрей.

И я снова, как кабан, ломлюсь по снегу, следом за таким длинноногим лосем, Анисимовым…

Вот и долина Тятиной! Она просвечивает сквозь чёрные лапы пихтарника, впереди. Выйдя из-под пихтарника, медведь ушёл в просторы речной поймы. Вываливаемся из-под пихтарника и мы. И тут я вижу, что впереди, по медвежьему следу, на белом снегу чернеет кучка помёта.

– Помёт! Ур-рррааа!!! – на всю округу, радостно горланю я, – Ур-рррааа!!!

Много ли надо научному сотруднику, для счастья?..

– Ха-ха-ха! Саня! – смеётся надо мной, Анисимов, – Хватит горло драть! Будто кусок золота нашёл!

– Ур-раааа! – всё никак не могу я, успокоиться, – Удача какая!..

– Свежий! – радостно делюсь я своими восторгами, укладывая помёт в полиэтиленовый пакетик.

Сразу, как только оказался на проталине склона речной долины, медведь покормился. Я брожу по прелой листве проталины по его следам и подсчитываю поеди растений…

Всё время крутившийся рядом с нами, рыжий кобель Анисимова Руруй куда-то исчез. В свою очередь, Андрей отлучается сам – к уже близкой, речке. Я же – поглощён медвежьей кормёжкой…

– Шестнадцать скусов соссюреи, два скуса бодяка, шестьдесят восемь скусов белокопытника и девяносто поковок симлокарпуса! – говорю я через десять минут, подходящему ко мне, Анисимову, – Он, здесь, хорошо поел!

– Га… Га… – долетает до моего уха, неопределённый звук, словно где-то далеко-далеко, лает собака.

– Собака? – я оборачиваюсь к Андрею, с полувопросом. – ?!

Мы долго стоим, прислушиваясь к абсолютной тишине леса, вокруг нас…

– Нет! – говорит Андрей, – Ничего не слышно.

– А… Послышалось, – соглашаюсь я, – Вроде бы, как – пару раз гавкнула! Показалось…

Мы трогаемся, по медвежьему следу, дальше. Выписывая зигзаги, след медведя ведёт нас по заснеженному ивняку поймы, влево…

Метров через четыреста по редкому ивняку, мы выходим на поляну. Перед моими глазами – мешанина следов! Здесь – по снегу, накрутили медведь и собака! У меня падает настроение.

– Андрей! Это – заповедник, называется! – выговариваю я Анисимову, – Какого чёрта ты охотничью собаку, лайку, в лес тащишь?! Что? Хорошо получилось?

– Саня! – бросается, тот, в атаку, – Я тебе сразу говорил, что без собаки – я в лес ходить не собираюсь! Ну и что с того, что мой Руруй пропёр этого медведя? Ничего с ним не случится!

Делать нечего. Немного постояв в обиде, я глубоко вздыхаю, примиряясь с уже произошедшим и начинаю разбирать следы на снегу…

Снег показывает мне, что наш медведь спокойно ковырялся здесь. Анисимовский кобель, работая по-зрячему, молча вылетел на него и рванул медведя за зад. От такой неожиданности, медведь – прямо-таки, взорвался помётом!!! Здесь, всё равномерно забрызгано студенистыми каплями жидкого медвежьего помёта! Здесь же – следы шальных прыжков медведя, по пятам преследуемого Руруем…

Мы стоим с Анисимовым, на краю этой, забрызганной медвежьим помётом, «белой страницы». Дальше ступать – как-то…

Я, с удивлением, рассматриваю широкий пятак загаженного медведем, чистейшего, свежего снега. Ничего подобного в своей лесной жизни, я никогда не видел.

– Обдристался как!

– Даааа… – недоумённо тянет Анисимов, – Струя – метров пять. А, разброс! Ты только глянь – метра два, шириной!

– Будет, теперь, рвать по лесу! – опять выговариваю я, Анисимову.

Анисимов виновато молчит, опустив глаза вниз, на забрызганный медвежьим помётом, снег. Вздохнув, я приступаю к осмотру…

По следам, я вижу, как медведь, с висящей на нём собакой, пронёсся по поляне далеко влево! Потом, крутнувшись, он развернулся и на махах, проскочил по поляне обратно! Здесь, осаженный Руруем очередной раз, медведь снова развернулся и после нескольких крутых виражей, во весь опор бросился к борту речной долины.

– А! – понимаю я его, – Там – спасительный пихтарник!

Я шагаю, по следам медведя и собаки, дальше. Белая поверхность чистейшего снега, «в лицах и красках» показывает мне, как, по пятам преследуемый собакой, медведь мчится поперёк голой поймы…

Вот и склон восточного борта речной долины. Здесь, он – низкий и пологий. Медведь, прыжками, вымахивает на оттаявший от снега, травяный склон речной террасы и на снегу у стены пихтарника… тормозит.

– Остановился! – изумляюсь я, уставившись в следы.

Зная, что в любую секунду он может скрыться в густом хвойнике, медведь преобразился! Развернувшись, он разом сбросил «с хвоста» собаку. В свою очередь, Руруй, так азартно преследовавший зверя на голых просторах пойменного ивняка, сразу оставляет медведя в покое.

Я, с удивлением, читаю следы дальше…

– Ещё минуту назад! Я думал, что собака будет гнать бедного медведя, пока не устанет! – думаю я, – Оказывается – что, нет!

Следы на снегу показывают мне, что медведь развернулся влево, вдоль границы пихтарника и зашагал по краю террасы. И собака, его – совсем не беспокоит…

– А, Собанский, который изучает медведей на Алтае! – делюсь я мыслями, с напарником, – Пишет в своих статьях, что, столкнувшись с человеком, медведь бежит, пока не выбьется из сил! Смешно…

– Ты, Саня, больше верь! – советует мне Анисимов, – Этим байкам, у костра!

Выйдя по краю пихтарника, на свой входной след, наш медведь упёрся в наши следы!

– Андрей, послушай! – поражаюсь я, – Он же, элементарно проверил – мы пришли по его следу целенаправленно или собака нашла его в пойме случайно!.. Потрясающе! Это – самый первый вопрос, который должен задать себе любой, здравомыслящий человек на его месте!

– Саня, ты слишком много времени проводишь в лесу!

– бухтит Анисимов, – Для тебя – уже все одинаковы, что медведи, что люди!

– Звери, люди… Думают-то – все одинаково! – говорю я назад, не отрывая взгляда от снежных следов, – Как показывает моя лесная жизнь – особой разницы нет.

Озадаченный, я стою над медвежьими следами. Я вижу, что дальше – медведь деловито зашагал по нашим следам.

– Он идёт за нами! – удивлённый, стоит позади меня, Анисимов.

– Ну! – киваю я и прикидываю ход медвежьих мыслей, – Он узнал, что люди пришли по его следу! Теперь – ему нужно узнать, кто эти люди!

Я приседаю на корточки и касаюсь пальцем маленького углубления на поверхности снежной лунки человеческого следа: «Смотри! Он суёт свой нос в каждый наш след! Вот! И вот! И вон!.. Молодец!». У меня хорошо работает воображение – я красочно представляю себе, как, вот здесь, стоящий на четырёх ногах, среди заснеженного пихтарника, бурый медведь опустил морду к следам и чёрным пятаком своего носа ткнулся в снежный отпечаток болотного сапога…

Я, чуть пригнувшись к следам, первым, Анисимов – в шаге за мной, мы шагаем по заснеженному пихтарнику, по следу… тропящего нас медведя!

– Интересно… – поглядывает по сторонам Анисимов, – Саня! А, кто кого тропит?! Мы – его? Или, уже – он нас?!

– Ну, по наложению следов друг на друга… – прикидываю я и показываю пальцем следы, – Смотри! Сначала, вот – мы его!

– Ну! – кивает Анисимов.

– Потом, вот – он нас!

– Ага! – соглашается Андрей.

– А теперь – мы тропим его. По второму кругу…

– Тропим медведя, тропящего нас… – бухтит Анисимов, – Туфтология…

– Как-то так…, – киваю я, не отрывая глаз от снежных следов.

Мы шагаем дальше…

– Целую дорогу натоптали! – бурчу я, – Сначала медвежий след, по нему – собачий, потом мой, потом твой! Теперь – второй круг: опять медвежий и следом – собачий. А теперь – снова мой и твой!

– Уффф! – вздыхает за спиной, Анисимов.

Медведь проходит по дорожке следов весь пихтарник, до места, где мы вывалились из хвойника на проталину склона речной террасы! Здесь, он круто сворачивает вправо и по глубокому, рыхлому снегу, уходит прочь от речки, в глубину хвойных лесов.

– А-аа! – делает вывод Анисимов, – В открытую пойму – не пошёл! Молодец!

– А что, ему? – дёргаю я на это, плечом, – Он же, не в прямом смысле, нас тропил! Узнал своё – да и пошёл…

– Запах, наш, проверил – уж, точно! – прикидывает Анисимов.

– Конечно! – соглашаюсь я, – Скорее, вспомнил. Он же должен наш запах знать по прошлому году…

Я уже прикидываю наши дальнейшие действия, – Ладно… Давай, домой выкручивать? Дальше – ни помётов не будет, ни поедей.

– Давай, – кивает Анисимов.

К своему Тятинскому дому мы выкручиваем по дороге – через подъём со стороны устья Банного ручья. Короткий подъём на плато высокой морской террасы – и перед нами предстаёт пустырь нашего дома.

– О! Какой сюрприз!

– Сколько народу!

Прямо перед входной дверью, перед фасадом нашего дома, стоит вездеход. Большой и тяжёлый ГТТ. С коробом металлического салона вездеход вообще смотрится зелёным мастодонтом. Лица – все наши, заповедниковские. Это приехало всё наше начальство.

Сегодня – тепло, пригревает солнце, топит проталины вокруг. И все, выехавшие на природу чиновники – поодиночке, разбрелись по плато бывшего посёлка.

На обширной проталине правее нас, стоит голенастая, белая птица.

– О! Цапля! – замечает раньше меня, глазастый Анисимов.

– Ага! Цапля! – соглашаюсь я, – Только, она… маленькая какая то!

– Ну! Чайка, на ходулях.

Цапля так напоминает мне маленького человечка, в белом фраке!..

От дома, к этой птице спокойно и открыто шагает по пустырю наш директор, с фотоаппаратом в руках…

На нашей тропинке стоит Дыхан. Он – одет в камуфляж, но не по-лесному. Он стоит к нам ближе всех других.

– Мишка, привет! – говорит ему, Анисимов, – Все наши начальники приехали?.. Что это, за цапля? Мелкая какая-то.

– Привет, Миш! – здороваюсь, я.

– Привет, Андрюха! Привет, Саня! – здоровается с нами Дыхан, – Это египетская цапля!

Мы шагаем по пустырю к дому по тропинке, оставляя цаплю и директора далеко правее.

– Что, он, делает? – интересуюсь я у Дыхана, кивнув в сторону директора.

– Как что? – лицо Михаила расплывается улыбкой, – Цаплю сфотографировать хочет. Редкость, всё-таки.

– Да?! – недоверчиво скашиваю я глаз, на спокойно шагающего по голому пустырю в направлении птицы, человека.

– Ну, – кивает Дыхан и интересуется, – А что?

– Хм! – красноречиво хмыкаю я, – Кто ж, так делает?! Чтобы кого-то снять – нужно подползти, подкрасться! А он – в полный рост! Просто идёт к ней!

– Ну… Ему виднее! – не заморачивается на этот счёт, Дыхан.