Цитаты из книги «Культурные коды экономики. Как ценности влияют на конкуренцию, демократию и благосостояние народа»

Где начался южнокорейский успех? В чеболях. Чеболи – это невиданные прежде институты, противоречащие рекомендациям западных экспертов. Западные эксперты говорили: не берите на работу родственников – это создает ненужные коллизии. Интересно, подумали корейцы: а если организовать крупные (внимание!) промышленные концерны на основе родственных кланов?

Маленькая Словения решала общую для всех стран Восточной Европы после крушения Советского Союза и Варшавского договора проблему, а именно – проблему приватизации. Но пошла она не теми путями, которыми пошли другие страны. Схема, примененная в Словении, привела вроде бы к неправильному экономическому результату, а именно – две трети предприятий в стране оказались в собственности трудовых коллективов. Экономическая теория считает этот формат неэффективным. Возможно, он и неэффективен, но Словения стала наиболее быстро развивающейся страной на постсоветском пространстве и достигла такого же валового продукта на душу населения, как Португалия.

Именно поэтому сундук заперт: замок короткого взгляда перетягивает российскую экономику в сторону извлечения ренты – снять, что можно, с сиюминутной ситуации, а не с инновационной деятельности, потому что еще неизвестно, когда та принесет реальный продукт и доход.

В России по-прежнему актуальны задачи освоения пространства, и работа вахтовым методом в той же Арктике – это, конечно, применение такой краткосрочной мобилизации. Или маятниковая миграция в агломерациях, когда мегаполис притягивает к себе соседние регионы, и люди уезжают туда на заработки и могут интенсивно трудиться именно в краткосрочном авральном режиме. Наконец, в случае шока, когда нужно быстро на что-то реагировать. Обратите внимание, как быстро в России в условиях пандемии выросли все цифровые услуги – укрепился мобильный банкинг, расширился каршеринг, развернулась электронная служба доставки.

Академик Л.В. Милов в книге «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса» показал, что вегетативный период в нашем сельском хозяйстве был вдвое короче, чем в Европе. То есть нужно было решить те же задачи, которые решали европейцы, за принципиально более короткое время.

Вполне естественное желание крестьянина избежать града, засухи и прочих природных катаклизмов привело к боязни ситуаций неопределенности. Но, с другой стороны, есть количественное исследование, о котором у нас на экономическом факультете МГУ рассказывал создатель журнала The Journal of Development Economics Натан Нанн. Это исследование воздействия так называемого малого ледникового периода на способность наций к восприятию новых ситуаций.

Но наши полевые исследования показали, что есть еще один немаловажный фактор, который поддерживает высокую дистанцию власти. Мы предполагали, что регионы, где исторически не было крепостничества и где высок уровень индивидуализма, покажут низкую дистанцию власти. Выяснилось, что это не так. Например, Русский Север демонстрировал в исследованиях высокую дистанцию власти. И в целом страны с протяженными территориями (за одним исключением – США) показывают высокую дистанцию власти, потому что власть действительно далеко и при этом представляет символическую ценность.

Где начался южнокорейский успех? В чеболях. Чеболи – это невиданные прежде институты, противоречащие рекомендациям западных экспертов. Западные эксперты говорили: не берите на работу родственников – это создает ненужные коллизии.

Макс Вебер выпустил книгу «Протестантская этика и дух капитализма»[13], где доказывал, что протестантизм является экономически продуктивным, потому что он утверждает ценность труда, и протестантская этика ведет к экономическому процветанию.

А другой вариант – неформальные институты, когда вы подчиняетесь правилам не потому, что в законе написано, а потому, что ваши друзья, знакомые, сослуживцы считают, что надо вести себя так, а не по-другому, когда каждый становится гарантом исполнения этих правил, потому что так принято в вашем сообществе.