Рожденная в объятьях ночи и тумана,
Она всегда незримой и доверчивой была.
Манила стройностью девического стана,
Беззвучной лаской незаметно в плен брала.
С покоем в детстве дружбой дорожила,
А в юности любила с одиночеством грустить.
К печали бабке часто в гости заходила,
И многим помогала все обиды позабыть.
Украдкой с ранним месяцем встречалась,
С июльским полднем обнималась на лугах.
И в прядки с эхом по ущельям забавлялась,
Но так и не влюбилась, хоть и бредила во снах.
Ей безрассудно завладели сказочные дали,
И облик принца не давал подолгу ей уснуть.
Так много небылиц о ней завистники слагали,
Мол, даже ветерок мог невзначай её вспугнуть.
Шло время, и соседи часто подмечали,
Что вслед за ней вдруг налетает ураган.
И все её раздумья, и странные печали
Молва категорично объявила за обман.
Её коварством объясняли зимние метели,
Затишье перед бурей колдовскою нарекли,
Со штилем сговор все суда швырял на мели,
Причину майских гроз в её молчании нашли.
Не миновать костра языческих сказаний,
Она бы ведьмой к нам из старины пришла,
Но от влюблённых множество посланий,
Поэтов дружба от невежества спасла.
Как без её участия могли бы появиться
Святые мысли, чувства, нежные слова.
Лишь с ней могли несчастные молиться,
Когда костлявая являлась предъявлять права.
Она таит в себе несметные богатства,
Но её тайна только избранным слышна.
Познаний жаждущих объединяет в братство,
Одним коротким словом – тишина.
Полупрозрачной пеленой
туман Москву внезапно спрятал,
Лишь купола над мостовой
горели яростным закатом.
Но, сговорившись с темнотой,
которую давненько сватал,
Он пропустил её рекой,
и та расправилась со златом.
Огромный город свет зажег,
пытаясь побороть затменье,
Но плотный смог в борьбе помог,
собой являя чернь смятенья.
Туман-бродяга ликовал –
столицей править хоть мгновенье,
С подругой темной ворковал,
закрыв глаза от наслажденья.
Безумной страстью одержим,
он белокаменную красил,
Чтоб тьмы установить режим,
огни гасил на тротуарах.
Запутал бусинки огней,
на фонарях всю грязь заквасил
Стирая память ясных дней,
топил их в темно-бурых чарах.
Когда за сумрачной порой
сестрица-ночь в Москву явилась,
Она столкнулась с пустотой,
которая сюда вселилась.
Исчезли все монастыри,
над колокольней тьма обвилась,
Дырой зияли пустыри,
пропало всё, что здесь родилось.
Орел двуглавый ввысь взлетел,
но так и не обрел дорогу,
Быть мудрым символом хотел,
вселять надежду понемногу.
Но двойственность его удел,
и как идти обоим в ногу,
Во тьме он отошел от дел,
теперь приносит лишь тревогу.
Ночь растерялась в пустоте,
не знает, что укрыть собою,
Она привыкла в темноте вершить,
что сказано судьбою.
В загадке тайну сохранить,
и хороводить звезд гурьбою,
Влюбленным нежность подарить,
связав слова разрыв-травою.
Свою ненужность ощутив,
ночь взволновалась не на шутку,
И черной воле супротив,
она доверилась рассудку.
Черёд рассвета настает,
он прокрадется на минутку,
Лучом всю серость разорвет,
и прокричит петух побудку.
Мой верный бриз, что ночью сны
всем смертным тихо навеваешь,
Среди туманной пелены
лишь ты дорогу распознаешь.
Молю тебя – спеши скорей,
как только утро повстречаешь,
Не ждите солнце у дверей,
все небо – настежь. Как, ты – знаешь.
Я верю, тьма не устоит,
пред ярким светом мрак растает,
И первым купол заблестит,
что белый храм вверху венчает.
Пусть иней руки холодит,
монах впотьмах рассвет встречает,
«К заутренней» едва звучит,
он будит тех, кто понимает.
Весёлый праздник не ушёл с гостями,
Под ёлкой молча притаился в уголке.
Там что-то шевелилось меж ветвями,
Как муха в чуть прижатом кулаке.
Убрав посуду, наведя порядок в доме,
Я в комнату тихонько заглянул.
Сначала мне подумалось о гноме,
Который ночью заблудился и уснул.
Но стоило приблизиться к иголкам,
И прикоснуться к пышной красоте,
Огни как белки прыгали по полкам,
И где-то растворялись в высоте.
В душе оркестром музыка звучала,
И рядом клокотал задорный бал,
И радость с сердцем в унисон стучала,
Проснувшись, праздник всех в охапку брал.
Насытившись нагрянувшим весельем,
Едва на шаг я робко отступил.
Почувствовал, как тягостным похмельем,
Весёлый праздник вновь к себе манил.
Зачем-то поселившись в моём доме,
Он свил себе гнездо среди ветвей.
Доступен, будто мысли в книжном томе,
Был незаметен, словно майский соловей.
Испытывать его терпенье не решаясь,
Я постелил за письменным столом.
Но побожусь, что взгляд его, не каясь,
Следил, как я забылся сладким сном.
Наутро, только первый день проснулся,
Хотя, за старым всё тянулся след.
Со стуком в мои двери ломанулся,
Михалыч, мой докучливый сосед.
На кухне мы с ним молча покурили,
Приняв, для облегченья бытия.
Он в тайне рассказал, как сторожили
Они с друзьями этот праздник с ноября.
Так каждый год они в дозор уходят,
По расписанию в ночной секрет идут.
И ночи напролет с дороги глаз не сводят,
Но праздники обходят их редут.
В Сочельник братство долго совещалось,
Грозились слабых посадить на кол.
И бдительность ещё у всех осталась,
Но, представляешь, ЭТОТ, не пришёл!
Наш долгий разговор к обеду растянулся,
Его по-христиански стало жаль.
Обняв за плечи, я к нему нагнулся,
Шепнув, что одолеем мы печаль.
На цыпочках пройдя по коридору,
Приблизились к чудеснице вдвоём.
Он не дышал, согласно уговору,
Такая деликатность проявилась в нём.
Дрожащею рукой коснулся веток,
И тут же закрутилась карусель.
Он веселился стайкой малых деток,
Устав, обмяк как клюквенный кисель.
Сел на полу, прижав к груди подарок,
Так радостно смотрел в мои глаза.
Подобно ангелу среди библейских арок,
Готов был вознестись на образа.
Потом поднялся молча, чуть шатаясь,
Беззвучно растворился в тишине.
Ушёл и праздник, так же, не прощаясь,
Наверно, это всё приснилось мне.
Глубин сознания касаясь,
в бесцеремонности не каясь,
Холодным вечером тоска,
как ствол застыла у виска.
И в душу молча пробираясь,
как будто этим наслаждаясь,
Ручьём, начав издалека,
вдруг взбеленилась, как река.
Из пены образы рождая,
и свой порядок утверждая,
Мой разум стиснув в кандалы
и волю сбросив со скалы,
В пучине всё порабощая,
остатки чувства укрощая,
Накрыв для праздника столы,
решила править средь золы.
У пепелища восседая,
обрывки давних снов съедая,
Насытившись моей мечтой,
вдруг обернулась пустотой.
Звенящая и вся седая,
неясный страх внутри рождая,
Наполнив сердце суетой,
позвала ужас на постой.
Он был готов уже вселиться,
покняжить и повеселиться,
Покуролесить без забот, да вышло все наоборот.
Любовь не думала мириться
и в бездне тихо раствориться.
Перешагнув весь темный сброд,
кишащий у моих ворот,
В глаза мне нежно заглянула,
и что-то ласково шепнула,
За плечи тихо обняла, и дурь с души моей сняла.
И жизнь опять в меня вдохнула,
исчез и холодок от дула.
Покров ночной приподняла,
взамен и строчки не взяла.
Через дремучие и темные леса,
Вдали от ровной магистрали.
С привычным скрипом колеса,
На бричке обветшалой путь искали.
Не то, что б, явно заплутав,
Среди густого бурелома.
Стремились к полю сочных трав
Вокруг зажиточного дома.
Но верили, что ехали вперед,
Своей проторенной дорогой.
И полупьяный, набожный народ
Послушен был привычке строгой.
Когда ухабы стали велики,
А мужичок с вожжами закемарил.
На повороте наши земляки
Его спихнули, что б не правил.
И обернули бричку кумачом,
И, вожжи натянув, с горы пустились.
Горланя, что овраги нипочём,
Крушили всё, где русские крестились.
Добро по сторонам кидали впопыхах,
Что б бричка всё быстрей катилась.
Телами ямы затыкая в камышах,
Что бы движенье не остановилось.
И всякого, рискнувшего сказать,
Что ровная дорога где-то рядом.
Погонщик заставлял кнутом бежать
Перед повозкой. Объяснив обрядом.
Когда увязли по уши в грязи,
И отобрали вожжи у водилы.
Увидели лишь островок вблизи,
Где предков брошены могилы.
Советчиков немало набралось,
Как нам на сушу выбираться.
Да снова честных не нашлось,
И мы по кругу начали слоняться.
Иные обещали накормить,
Коня, и упряжь новую наладить.
Но только успевали отломить,
Кусок от каравая. И – нагадить.
Повозка из болота медленно ползет,
Но шустрые на кочки перебрались.
Наперебой кричат, что скоро – взлёт,
Что лишь ленивые в грязи остались.
В Урюпинске собрались мужики,
О нашем «Челси» обсудить детали.
Что б горькую запить с тоски,
Они в ломбард, снесли свои медали.
И кто-то вспомнил жесткий кнут,
Который над повозкой долго правил.
Что без него, мол, навсегда мы тут,
И только он на верный путь направил.
Тогда бы тройку резвых скакунов
Запрячь в повозку. С ветерком катиться.
Когда, вот только, ссадим пацанов,
А герб двуглавый сменит мудрая орлица.
Бывает, что чужая сердцу боль
Внезапно расцарапывает душу.
И я, вживаясь в чью-то роль,
Осознанно спокойствие нарушу.
Иной судьбы, касаясь невзначай,
Её беду всем сердцем понимаю.
И, ощущая острой бритвы край,
Проникновенье внутрь принимаю.
Подобно рыцарю, забрало приподняв,
Чужих врагов я рассмотреть пытаюсь.
В порыве, в стременах привстав,
Наткнусь, но удержусь, шатаясь.
Меня спасет любовь и доброта,
Как верный конь на поле брани,
Не даст в бою погибнуть чистота,
Едва коснусь смертельной грани.
Наверно, потому чужую сердцу боль,
Мы так доверчиво к себе впускаем.
Переживаний горьких, словно соль,
Мы впитываем, учимся, вникаем.
Как день и ночь всегда разъединяет
Полоска утренней зари.
Так в душах наших изначально пролегает
Черта незримая внутри.
То мы живем, себя, вверяя Богу,
Его заветам праведным верны.
То, повинуясь дьявольскому слогу,
Забрызгиваем кровью полстраны.
Творим бессмертные картины, книги,
Величием храмов услаждаем взгляд.
Пустыни покоряем и заснеженные пики,
И вдруг неистово сжигаем все подряд.
А как мы любим преданно и верно,
К ногам избранника слагаем свою честь.
Глаза, закрыв, мы наслаждаемся блаженно,
Но, ведь, предательств и измен не счесть.
В легендах воспеваем благородство,
И на знаменах пишем воинов имена.
Как часто нас обманывает сходство,
И за ошибки горько платим мы сполна.
Добро и зло присущи нашим душам,
Черта меж ними – внутренний закон.
И если мы её осознанно нарушим,
В игру вступаем, жизнь кладя на кон.
О проекте
О подписке