Летние лагеря
Вот и закончился учебный год. Впереди нас ожидал летний лагерь – целых полтора месяца неизвестной нам вольной лагерной жизни. В десятых числах июня нас построили, пересчитали, проверили снаряжение и разместили по автобусам. После часа езды перед нами открылась чудесная панорама. Прямо впереди – невысокие, заросшие лесом холмы, слева – редкий лесок с кустарником, посреди – огромнейший пруд, противоположный берег был еле виден. По берегам пруда были разбросаны пионерские лагеря, в том числе суворовцев и наш. От зеркальной воды несло прохладой. Невдалеке виднелась плотина, две спортплощадки, какие-то спортивные сооружения, пляж с вышкой для прыжков. Въехали в лагерь. По обеим сторонам длинной, засыпанной чистым песком дорожки стояли в ряд большие зеленые палатки, за ними высокие ели. По номеру отыскали свою палатку. Внутри пахло свежей еловой смолой. По бокам были устроены два ряда длинных деревянных нар, посредине стоял стол. Каждый получил постельное белье и мешок для матраца, который предстояло набить заранее приготовленным душистым сеном. Мы с Юркой и Володей нашли себе место в углу у окна, устроились и отправились на пляж искупаться. Но вот горн дневального оповестил о сборе. Нас построили, рассказали о распорядке дня.
Началась наша лагерная жизнь. Кроме предусмотренных распорядком дня занятий в лагере часто организовывались различные спортивные мероприятия – военизированные эстафеты, сдача норм ГТО, соревнования по плаванию и другим летним видам спорта. Конечно, любимым было плавание. За каких-нибудь полторы недели мы физически окрепли, брови и волосы выгорели, а тело почернело от загара. Вскоре, как нам показалось, начальство тоже охладело к занятиям, проводило их все реже и реже, а больше времени посвящало купанию и катанию на лодках. Недалеко от нашего лагеря находился лагерь суворовцев. В то время как мы, раскинувшись на песке, подставляли свои тела лучам солнца, они строем, с полной выкладкой (карабин, противогаз, скатка шинели, саперная лопатка, а иногда и каска), совершали форсированные марш-броски километров по пятнадцать-двадцать. С какой завистью они смотрели на нас! Однажды, чтобы жизнь не казалась малиной, и нам устроили такой марш-бросок, во время которого некоторые до кровавых мозолей стерли ноги и еле доковыляли обратно, а после этого еще неделю зализывали свои раны. «Авиация – не пехота, а дорогостоящая элита армии, которую надо беречь для точных, решительных и самоотверженных атак», – наивно полагали мы.
В лагере продолжал работу мотокружок. А так как Кот исправно следил за смазкой вверенного ему мотоцикла, то ходил в любимчиках у Иценко и всегда имел возможность покататься на нем. Он часто носился по лесным дорогам, посадив в коляску и на заднее сидение всех, кто мог за что-нибудь зацепиться. Но однажды прямо на глазах командира роты он чуть не перевернул мотоцикл вместе с пассажирами, после чего был лишен всех своих прав и привилегий. Тогда Кот переключился на машину командира батальона. У Махно был старый трофейный «мерседес-бенц». Кот часто, по собственной инициативе, возился с ним, подтягивал болты, копался в моторе, менял масло. Постепенно войдя в доверие как опытный механик, он частенько получал ключ от зажигания у самого Махно. Но кататься одному на такой шикарной машине, без зрителей, было неинтересно. И, посадив однажды в четырехместный «бенц» полвзвода, словно пилот авторалли, надавил до упора на педаль газа и помчался по ухабистой дороге. Но на одном из крутых поворотов не вписался в него и вылетел в кювет, оторвав при этом выхлопную трубу. И все это произошло на глазах у появившегося неизвестно откуда самого Махно. Естественно, Кота к машине больше не допускали.
Вскоре в наш взвод прибыл для прохождения практики в должности помощника командира взвода сержант – будущий младший авиаспециалист. Среднего роста, худощавый, белобрысый, с глазами неопределенного цвета. И характер у него был прескверный. Получив над нами предоставленную ему воинским уставом власть, он стал использовать ее по своему понятию. Командир взвода лейтенант Степанов не желал ни в чем разбираться и во всем доверился своему новому помощнику. Наряды вне очереди сыпались один за другим. А это значило, что пришлось корчевать огромные пни, которые торчали по обе стороны центральной линейки лагеря. Мы обливались потом, орудуя киркой и лопаткой, а наш сержант, покуривая свою вонючую самокрутку, еще и отпускал разные шуточки в наш адрес. Вскоре нашему терпению пришел конец, и мы решили напомнить ему, с кем он имеет дело. Напрягая воображение, мы долго придумывали способы мести… Придумали. После каждого отбоя, при шевелении сержанта на своей железной койке на него то внезапно падала подвинутая нами на самый край полки банка с цветами, то из открытого окна палатки влетал на кровать старый, найденный на помойке башмак.
Но выдержке сержанта надо было отдать должное. Он стойко переносил все тяготы и лишения воинской службы, и только все более жестоко наказывал нас – заставлял хоронить каждый найденный на территории окурок, отлавливал запоздавших к отбою и пристраивал их с киркой и лопатой к корчевке пней. Когда строем рота шла в столовую, а штрафники корчевали очередной пень, рота вдруг дружно запевала: «Пусть за нас работает медведь. У него четыре лапы. Вот ему кирка, лопата – пусть работает, пока не околеет». Война продолжалась вплоть до нашего отъезда из лагеря. Характер – это такая данность: его можно сломать, но нельзя изменить. На следующий год к нам прислали на стажировку уже другого сержанта – видимо, усвоившего опыт предыдущего, а потому и покладистого. Эксперимент не прошел даром.
«Крещение»
Примерно к середине лета, когда в занятиях наступило относительное затишье, – мы занимались лишь плаваньем, совершали вечерние прогулки, пели под гитару, а в дождливые вечера сидели в палатках и резвились, колотя друг друга шинельными скатками, – в палатках «спецов» вовсю шла подготовительная работа по организации традиционного ритуала «крещения "ратников"». Так называлось посвящение в «спецы». Наши командиры этому не препятствовали. Мы уже знали, в чем оно состояло. Не знали только, когда это произойдет – «спецы» держали все в глубокой тайне. И вот однажды в одно из воскресений, когда все «ратники» находились в лагере, нам объявили, что все мы должны выйти на пляж. Всегда готовы! Там нас уже поджидала вся «спецовская» братия. С криками, смехом и улюлюканьем они кинулись на нас, как туземцы племени Тумба-Юмба на пришельцев. Каждого «ратника», как есть – в брюках и гимнастерке, подхватывали за руки и за ноги и с нескрываемым чувством радости, как людоед, получивший свою добычу, затаскивали на пятиметровую вышку для прыжков в воду. Медленно раскачивали и бросали вниз на волю случая. Тех, кто начинал упираться, кидали с «выдержкой» – брали за ноги и опускали головой вниз. Подержав так секунд двадцать, до тех пор, пока «ратник» переставал трепыхаться, отпускали. А тех, кто продолжал дергаться, при раскачке и перед тем, как бросить с вышки, в последний момент придерживали за одну ногу. Бедный «ратник» терял центр тяжести, а затем беспорядочно кувыркался с пятиметровой высоты в пучину вод. Надо было видеть, как он, мокрый и бледный, с выпученными глазами выныривал из воды. Но уже через минуту на его лице появлялись уверенность и понимание того, что с этой минуты он тоже «спец». Очухавшись, он тут же помогал тащить на вышку упирающегося всеми силами однокашника и принимал активное участие в его «крещении». Конечно, приятного в этой процедуре было мало, но никто не роптал. Однако веселье было всеобщим – на берегу от такого зрелища покатывались от смеха даже те, кто только что вылез из воды. Прыгать с вышки я не умел и при сдаче норм ГТО применял тактику «собачьей выдержки». Она заключалась в том, что, стоя на краю доски, перед прыжком нужно было поднять руки вверх, напрячь все мышцы тела и медленно валиться вниз. И если во время падения выдержка не подведет и ноги не согнешь, то вход в воду свечей обеспечен, а значит – зачет. И когда меня раскачали и бросили, я принял это положение и в воду вошел прямо, как палка, опомнившись только тогда, когда моя голова полностью ушла в ил. Еле выдернув ее, как водяной, весь в иле и водорослях, хорошо нахлебавшись, я появился на поверхности. А на меня уже летел кто-то следующий. Так состоялось наше «крещение». Отныне мы навсегда распрощались со званием «ратника» и стали полноправными «спецами». На следующий год нам самим предстояло крестить наших младших товарищей. Вскоре лагерный сезон подошел к концу, и нас отправили домой на каникулы.
После летних отпусков мы еще долго делились впечатлениями о времени, проведенном в лагере. В начале октября помимо занятий началась усиленная строевая подготовка и изучение строевого Устава – спецшкола готовились к участию в военном параде 7 ноября. В это время командующим Уральским военным округом был выдавленный подальше от матушки-Москвы Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков. Со свойственной ему твердостью он наводил в своем округе жесткие порядки, вплоть до того, что заставил всех без исключения генералов сдавать зачеты по упражнениям на перекладине. Как говорят, офицерский состав выражал недовольство, но регулярно посещал спортивные занятия, ибо авторитет и крутой нрав этого маршала были известны не только в Союзе. Парад принимать будет лично он, а от этого зависела судьба многих. Итак, пыль на нашем плацу никогда не ложилась. Мы все лучше и лучше чувствовали строй и, как положено по Уставу строевой службы, наконец начали просматривать «грудь четвертого человека». Заместитель начальника спецшколы по строевой подготовке подполковник Махнин с высоты своего двухметрового роста внимательно следил за тем, чтобы роты в сто человек четко выполняли команды офицеров. Квадрат «десять на десять» должен был двигаться как один человек. Если смотреть на него по диагонали, все фуражки должны быть выстроены в прямую линию и не прыгать. Шеренга по десять должна осуществлять поворот направо или налево, не ломая прямой линии. А по команде: «Равнение направо!» все одновременно поворачивали головы и переходили на строевой шаг, прижимали руки по швам, но движение продолжалось по прямой. И, чтобы чувствовать движение рядом стоящих, «спецы», по старой традиции юнкеров, брались мизинцами рук друг за друга и на один уровень поднимали свои штиблеты. Малейшая ошибка – и процедура повторялась вновь и вновь. Если кто-то подумает, что муштра – удел «солдафона», то он ошибается. Чувство строя дается только тренировкой. Потом, в строю реактивных бомбардировщиков, идущих со скоростью 600 километров в час, приходилось с креном до тридцати градусов по команде ведущего выполнять разворот всем вместе. И, когда идешь «крыло в крыло», а рядом, вверху, висит огромная машина твоего товарища, способная из-за одного неточного движения пилота мгновенно обрушиться на тебя, а ты, устремив свой взгляд только на ведущего, не сможешь этого заметить, только тогда по-настоящему понимаешь значение строевой подготовки, даже на земле.
Так продолжалось изо дня в день, до самой генеральной репетиции парада войск на центральной площади города. Генеральная репетиция парада, чтобы не мешать городу, проводилась ночью. Открывали парад суворовцы и «спецы».
После первого прохода выдавалась оценка самим маршалом. С первого раза мы прошли даже лучше суворовцев, о чем сообщил нам сияющий Махно. На следующий день, чтобы выспаться перед парадом, нам дали выходной. Где уж там! Несмотря на первую бессонную ночь, в десять утра мы все собрались на «спецбульваре». Обменялись впечатлениями и решили двинуть в кино на «Лисы Аляски», где впервые увидели жизнь и работу американских летчиков на военной базе во льдах. Особо поразил нас их устроенный быт: бар, полный напитков, игра на трубе одного из героев и полное пренебрежение к опасностям в полете. Тогда же впервые мы увидели, как пилот, прежде чем сесть в свой самолет, смотрел в какой-то листок – карту обязательных проверок – и пункт за пунктом проверял по ней готовность техники. Такие карты проверок в нашей авиации мы увидели только лет через десять – сотни операций проводились на память и «на глазок». Естественно, после длительной беготни по службам, обеспечивающим полет, что-нибудь да забывалось: заглушки в двигателях, на приемниках замера скоростного напора набегающего потока воздуха, дающих питание приборам скорости, струбцины на элеронах и плоскостях рулей. Все это приводило к вынужденным посадкам сразу после взлета, а иногда и к более серьезным последствиям. Однако я отвлекся, а «спецы» на площади уже слышат команду: «Парад, смирно! К торжественному маршу, по-ротно, дистанция одного линейного, первая рота прямо, остальные – направо! Шагом марш!» – Грянул сводный духовой оркестр – с соседних зданий посыпались дремлющие голуби. Я так усердно шлепал по закатанной булыжником площади, что у меня в самый неподходящий момент развязался шнурок на ботинке. Только чтоб не наступили – завязывать его уже было поздно. На параде мы снова прошли лучше всех, что и завершили очередным праздничным балом, и кое-кто из бывших «ратников» появился уже со своей подругой.
Последующее время обучения прошло как-то быстро и очень активно. Мы старались не отставать и от культурной жизни нашего города – доставали билеты на гастроли джаза Леонида Утесова, Эдди Рознера, Александра Вертинского и Вадима Козина, которого дальше Урала почему-то не пускали, – тех, чьи пластинки еще в гражданской школе мы затирали до дыр. Единственный концерт джаза Утесова состоялся в помещении Оперного театра. Цена билета по тем временам была фантастически высокая – пять рублей.
О проекте
О подписке