Медкомиссия

В назначенный день я прибыл в спецшколу. Во дворе уже собралось человек пятьдесят. С трудом построив нас в две шеренги, посчитали по головам, отделили человек двенадцать и отправили в сопровождении офицера в военный госпиталь. Там выдали пока еще не заполненные медицинские карты, на которых красовалось наше фото и названия кабинетов врачей. Тогда я впервые узнал, что у человека есть какие-то «ЛОР-органы», что врачи – невропатологи, окулисты, терапевты – изучают человека по частям. А для чего хирургический кабинет? Резать, что ли, будут? Вроде бы ничего лишнего нет. Пожалуй, вырезать можно только аппендицит. Но ради поступления в спецшколу нужно чем-то поступиться. Ну, раз надо, значит надо! Говорили, что будут проверять на испуг, заставляя пройти по темной комнате, в которой есть яма. Оступился, а на тебя смотрят: как ты? Струхнул, значит, какой из тебя летчик?

Первый кабинет – невропатолог. За столом огромного роста, с лысым черепом, на котором висят очки с толстыми стеклами, что-то пишущий врач. – «Раздевайся!» – не поднимая головы, прогремела команда. Спешно разделся, подошел поближе. Врач как-то оценивающе посмотрел на меня, ощупал, как повар молодого куренка. А у меня мороз по коже. То ли от холода (летом-то!), то ли от этих самых нервов. Колотит, и все тут. Посмотрел на его столик, а там – мама моя! – какие-то щипчики, молоточки и еще что-то блестящее. Увеличенные огромными лупами очков черные глаза гипнотизера врезались в мои: «Носки, пятки вместе, руки вытянуть вперед, пальцы растопырить, закрыть глаза!» Сколько стоял, не знаю, но очень долго. Я чувствовал, что его взгляд продолжал сверлить мой мозг. Усилием воли, как учили в боксе, я заставил себя поставить «стенку». «Открыть глаза!» – открыл. Он поцарапал какой-то спицей по груди и как рявкнет: «Садись на кушетку, нога на ногу!» – берет молоток и… хрясь меня по колену! Нога самопроизвольно прыгнула вверх, а я чуть не свалился с кушетки. Еще после нескольких процедур он взял со стола мою «побегушку» и, что-то там черкнув, равнодушно сказал: «Одевайся!». Так в моей карточке появилась первая запись: «Годен без ограничений». Я вспомнил, как в детстве однажды испытал свою выдержку: играя в прятки, я около часа на общей кухне пролежал без движения под железным корытом – меня так и не нашли.

«Ухо – горло – нос» прошел довольно быстро. Смущал только вращающийся стул, с которого после нескольких вращений в разные стороны многие ребята почему-то вываливались. Дело в том, что вместе со мной в кабинете был еще один парень, здоровяк, не в пример мне. Когда его хорошо покрутили в разные стороны, а потом заставили поднять голову строго вертикально, она пошла набок. А когда прямо со стула его попросили встать и пройтись по половице прямо, он почти дошел до двери, но в конце пути его швырнуло в сторону о стену. Тут же спокойно прозвучал приговор: «Не годен!». Я весь собрался, боясь, что меня так же кувыркнет. Но все обошлось.

Следующим был кабинет хирурга. К этому времени двоих она уже списала. Услышав за дверью: «Следующий!», – вошел. Запах духов и спирта. За столом сидит молодая симпатичная женщина, а у окна стоит еще более симпатичная студентка-практикантка лет девятнадцати. Доктор тщательно ощупала мою голову, как по клавишам рояля, провела рукой по позвоночнику, спросила, не падал ли с деревьев или еще откуда, не попадал ли под машину и не терял ли при этом сознание. Вспомнил, что сознание не терял, не падал (падал конечно, но не сказал). Пришлось пережить и несколько не совсем приятных минут. Поступило предложение спустить трусы до колен. И это в присутствии практикантки! Но ничего не поделаешь – врач есть врач. Но зато в моей карточке появилась последняя запись: «Годен без ограничений».

Ура! Я прошел летную медкомиссию.

На следующий день я узнал, что добрая половина на первый взгляд крепких парней комиссию не прошла. И, как ни странно, среди них был и рыжий здоровяк, который все время кричал, что любая комиссия для него – ерунда, и которому многие откровенно завидовали. Такую летно-медицинскую экспертизу мы теперь будем проходить каждый год всю оставшуюся летную жизнь, и каждый раз нас будет оставаться все меньше и меньше. По разным причинам только один из десяти станет выпускником летного училища. А пока прошедшим первое чистилище торжественно объявили, что мы приняты и должны явиться в школу только первого сентября. Домой я летел, как на крыльях. На душе было легко и весело. Сколько радостных событий за один день. Я без пяти минут «спец»! И отныне эта школа будет моей родной семьей. Да здравствует авиация!

До начала занятий оставалось два месяца, и надо было зарабатывать на жизнь. Мы с товарищем по нашим довоенным дворам, Женькой Синицыным, будущим таксистом, нашли работу на одном из заводов по вывозу бревен из леса. С утра бригада из пяти человек, где я был самым хилым, садилась в кузов грузовика с прицепом, который около двух часов грохотал сначала по Московскому тракту, а затем около часа по лесной дороге – на делянку. Поставив наклонные бревна-лаги на платформу грузовика и прицеп, мы, как муравьи, накатывали по ним толстенные, заранее заготовленные и освобожденные от веток ели. Весь процесс занимал часа четыре. Крепили бревна, ломом стягивая их толстой проволокой, забирались на самый верх и двигались обратно. Работа не из легких, но зато целый день на природе. И платили по тем временам неплохо: на эти деньги я купил себе фотоаппарат «Юность» и охотничье ружье, с которым успел съездить на утиную охоту. Расстреляв все патроны и попав в одну-единственную утку, которая упала на середину огромного болота, я из-за отсутствия охотничьей собаки, рискуя быть засосанным трясиной, достал ее сам. Освежеванная кряква с насованной вовнутрь крапивой по прибытии домой все равно протухла и была отдана нашей вечно голодной дворовой собаке, которая последнее время уже перешла на соседских кур. На том мои охотничьи инстинкты и заглохли.

И вот уже конец августа, последний рейс за лесом, а завтра в школу. Приехали, загрузили и, как назло, полил дождь. Видим, наш шофер проявляет нервозность – думает, как выбраться из глины на тракт. Уже вечер, а наш грузовик все еще елозит по размокшей лесной дороге. Дождь переходит в грозу. Стемнело. При свете молний мы видим, как гнутся стволы елей. Машина завязла. Шофер принимает решение разгрузить машину, чтобы двигаться дальше. Развязываем и раскатываем бревна. Но и это не помогло. Всю ночь протолкав грузовик, изрядно проголодавшись и промокнув до нитки, мы с другом принимаем решение: выходить на Московский тракт самостоятельно, а там – домой на попутной машине. Я уже понимаю, что не успею к началу занятий. Светает, а мы, засунув руки в карманы, все топаем по размытой колее к тракту. Слышу сзади смачный шлепок. Оборачиваюсь и вижу, что Женька лежит в глубокой колее холодной дождевой воды. Так же, не вынимая рук из карманов своих лыжных штанов, он медленно поднимается и без всяких эмоций продолжает шлепать дальше. Из отяжелевших промокших штанов льется грязь. Наконец вышли на тракт, останавливаем какой-то грузовик, шофер, взглянув на наше грязное облачение, показывает рукой на открытый кузов. Холодно. От встречного ветра одежда начала понемногу просыхать и, когда я завалился в шесть утра домой, с мамой чуть не случился обморок. Замерзший до синевы, в мокрых разбитых ботинках, из которых лилась дорожная грязь, я представлял неприглядное зрелище. Однако положение обязывало. Я быстро привел себя в порядок, переоделся в то, что было, натянул старые штиблеты и двинулся в школу.

Мы – «спецы»

Первого сентября, около восьми часов утра мы, будущие спецшкольники, уже толкались у входа в школу. Мимо нас то и дело фланировали прибывшие из летнего лагеря «спецы» и оценивающее поглядывали на новичков. Изредка, в разговоре между собой, у них проскакивало непонятное для нас слово «ратники». Что это такое, мы узнали несколько позже. А сейчас, глядя на них, мы невольно восхищались их бравым видом: загорелые, крепкие, в хорошо пригнанной форме, они казались нам тем эталоном, на который надо равняться.

Выстроенным в шеренги, млеющим от счастья новоиспеченным романтикам вдруг объявили, что завтра все должны прийти в школу подстриженными «под ноль» – таков порядок. Вот те на! Только вчера мы хвастались нашим гражданским сверстникам своим новым статусом, а завтра должны предстать перед ними лысыми. Слоняясь, пока нас не позвали, я опять увидел Юрку и еще одного знакомого из моей прежней гражданской школы – Володю Кускова. Мы решили держаться вместе и отправились в ближайшую парикмахерскую.

Первым на экзекуцию пошел Юрка, а мы наблюдали за ним из-за занавески. В считанные секунды его белокурые волосы, как «с белых яблонь дым», посыпались на пол, и он сразу же стал похож на недозрелую ташкентскую дыню. Но никто уже не хихикал. Через несколько минут трое парней, с натянутыми на лысые головы по уши заранее припасенными кепками, с опаской, словно сбежавшие из тифозного барака, выглядывали из-за угла Пушкинской улицы на улицу Малышева, куда лежал наш дальнейший путь, чтобы незаметно пробраться по домам. Но я все-таки нарвался на моего школьного друга Гену Бокарева, который, содрав с меня кепку, долго хохотал над моим новым обличьем. Конечно, я понимал, что его смех был вызван скорее сожалением о том, что наши пути отныне резко расходятся. А ведь мы когда-то мечтали готовиться к поступлению в МГУ на физмат (с нашими-то тройками!). Но такова жизнь…

На следующее утро нас построили в две шеренги во дворе и произвели перекличку. Бритоголовых оказалось полторы с лишним сотни. Объявили, что отныне мы учащиеся специальной средней школы Военно-Воздушных Сил, традиции которой мы должны уважать и поддерживать.

Всем нам подсознательно хотелось реализовать стремление всех послевоенных ребят, оставшихся без отцов, вырваться из того порочного круга дворовой шпаны, чтобы принадлежать к узкой группе людей, имеющих общую цель и общего врага. Мне казалось, что только разведчик в стане врагов может принимать самостоятельные решения, но туда по молодости трудно было найти дорогу. Теперь, и пока только по кинофильмам, я знал, что летчик в воздухе, чтобы выполнить задание, тоже принимает самостоятельное решение. Но для этого надо много работать над собой, и мы были к этому готовы.

Структурно спецшкола делилась на три роты: третья рота – новички, вторая – девятый класс, первая – выпускники. Нам представили командира роты. Им оказался старший лейтенант с планшетом и необычным нагрудным значком – Иценко (мы уже приметили его раньше). После переклички началась разбивка на взводы. По взводам распределяли ребят, изучавших в школе один и тот же иностранный язык. Так мы с Юркой попали в один взвод (по-граждански – класс). Командир взвода лейтенант Степанов, высокий блондин с худым и ничего не выражающим лицом, в исключительно пригнанной летной форме, смахивал на Штюбинга из кинофильма «Подвиг разведчика». С первых же дней он повел себя с нами очень сурово, не прощая ни малейшей оплошности. Особенно от него доставалось тем ребятам, которые жили в городе со своими родителями (для иногородних прямо в спецшколе был организован полный интернат). Городские тоже были поставлены на полное питание и кормили нас по тем временам очень хорошо. Мы сидели в уютной столовой по четыре человека за столом, накрытым белой скатертью. За нашим столом сидел отличавшийся особой худобой и хорошим аппетитом Володя Зуев. И когда кому-либо из нас в тарелке с супом попадался малосъедобный кусок мяса, мы молча перекладывали его в тарелку Владимиру, который все это съедал с большим удовольствием.

Питанием в спецшколе заведовал отставной интендант, очень трепетно относившийся к своим обязанностям. К каждому «спецу» он относился как к своему сыну. В кармане его зеленого, с накладными карманами кителя сталинского пошива всегда имелись конфеты-подушечки, которыми иногда он угощал и меня.

После занятий и сытного обеда «городские» отправлялись по домам, а интернатовцы шли на «мертвый час», а потом по расписанию была обязательная самоподготовка. Периодически на самоподготовку оставляли и «городских». Отсутствующих наказывали нарядом вне очереди: дежурством в столовой, мытьем полов, заготовкой угля, подметанием обширной школьной территории – за свободу надо платить. Нам казалось, что ни в одном взводе не объявляли столько нарядов вне очереди, как у нас. Таков был наш командир.

Командир роты был менее суров с нами. Кадровый офицер, человек своеобразный и интересный. Слушая его, мы удивлялись: в каких войсках он только не служил! По его словам, он был и летчиком-наблюдателем, и сапером, и пехотинцем. Был на фронте серьезно ранен в грудь и поэтому ходил как-то одним плечом вперед, враскачку. Особое впечатление на нас производил значок, который украшал его гимнастерку – такого мы не видели больше ни у кого: серебряные крылья с парашютом посредине и какие-то непонятные нам буквы. Потом мы даже выложили этот значок из цветов и подручного материала на клумбе нашего летнего лагеря. Это был значок воздушно-десантных войск, о которых в то время мы знали только понаслышке. Хобби командира роты был мотокружок. В кружке было два мотоцикла, один из них даже с коляской. Этот мотоцикл был почти собственностью командира роты. Ездить на нем он никому не давал, за исключением Юры Котобутдинова (подпольная кличка Кот), который оказался заядлым автомобилистом. Иценко носился на своем мотоцикле по городу, не опасаясь сотрудников ГАИ даже после выпитой после бани кружки пива. Видимо, он справедливо полагал, что авиационная форма и планшет на боку являются гарантией от любых случайностей.