2

Мы познакомились ранней весной, когда на Неве еще стоял лед, а прозрачные серые дни были ветрены и прохладны. Я работал тогда в газете и мне поручили сделать материал о Мариинском театре. В качестве сопровождающего выделили одну из сотрудниц – молодую девушку по имени Аня.

Поначалу она не вызвала у меня особого интереса. Подумаешь, балерина… Одета в какой-то серый бесформенный пиджак, такую же серую тяжелую юбку – ни спереди, ни сзади ничего выдающегося нет. Это только потом, какое-то время спустя я смог по достоинству оценить ее великолепную фигуру. А тогда еще думал, стоит ли продолжать знакомство?

Первое наше свидание состоялось две недели спустя, на Невском проспекте. Я встретил Аню на выходе из метро Гостиный двор, пригласил в кафе, предложил выпить по бокалу шампанского. Она не отказалась… Но перед этим мы долго гуляли по Невскому. День выдался солнечным и теплым. Пестрая нарядная толпа рекой текла по широкому тротуару и, затерявшись в этом праздничном шумном многолюдье, мы шли и шли, куда глаза глядят. Аня рассказывала о себе, я тоже… Мне было легко с ней общаться. Может быть потому, что я чувствовал ее интерес, а может быть оттого, что совсем не стремился ей понравиться. Ведь с самого начала я знал – это ненадолго. Еще там, в театре, она призналась мне, что скоро уедет. И нам обоим было ясно, что наше свидание, и все последующие встречи, если даже они еще когда-нибудь состоятся – это все так, несерьезно; мимолетное приключение, не более того…

Мы сидели за столиком в кафе, беззаботно болтали и пили шампанское. В тонком берете и легком приталенном пальто, Аня выглядела совсем юной. Я был очарован ее невероятной женственностью, которая таилась в каждом движении, в каждом жесте, в тихом нежном голосе и кротком взгляде из-под опущенных длинных ресниц. Пожалуй, она была даже красивой. Но красота ее была какая-то скромная, неброская, неприметная. Нужно было время, чтобы разглядеть. По правде сказать, такой типаж я раньше бы и не заметил. Мне всегда нравились девушки яркие, веселые, озорные… А тут словно впервые открыл для себя какое-то иное измерение.

После кафе мы снова отправились гулять. Свернули с Невского, пересекли Дворцовую площадь и возле Эрмитажа вышли на набережную. Нева уже вскрылась. Огромные льдины в обрамлении мелких осколков и снежного крошева не спеша плыли вниз по течению. Опершись о гранитный парапет, мы, молча, стояли рядом и смотрели на воду, в которой отражались яркое весеннее солнце и синее небо, с белыми пушистыми облаками.

С реки потянуло прохладой, Аня зябко поежилась. Я бережно взял ее ладонь в свою, ощутив холод замерзших пальцев. Мы долго стояли так, не шевелясь, глядели на проплывающие льдины. Вокруг не было никого, и я подумал, что это прекрасная возможность ее поцеловать, но отчего-то не решился.

На обратном пути Аня взяла меня под руку. Это еще больше сблизило нас. Я приободрился, осмелел и пригласил ее к себе в гости.

– Хорошо, я подумаю, – кокетливо улыбнулась она. – Позвони мне в пятницу.

– Обязательно… Обязательно, позвоню!

Радость переполняла меня, я почти не сомневался, что Аня придет. Предчувствие романтического приключения кружило голову, заставляло радостно биться сердце. Я уже достаточно долго оставался один и был рад, что в моей судьбе, наконец, обозначились перемены. Мне нужна была передышка. Хотя бы ненадолго, хотя бы на время, а там… Жизнь покажет.

* * *

– Дзы-ы-ы-ынь!

Резкая трель от входной двери царапнула по нервам. Я машинально поднялся, вышел в прихожую, щелкнул замком. Привычка… Никак не могу заставить себя спросить «Кто?», или хотя бы в глазок поглядеть. Сразу открываю.

– Роберт, извини, что без звонка, – в дверях стоял мой сосед сверху, Сан Саныч, – Жена с дочкой уехали… Дай, думаю, зайду к соседу, проведаю. Сильно занят?

– Да так… – я неопределенно пожал плечами.

– У меня предложение, – Сан Саныч интригующе зашуршал увесистым пакетом. – Давай, по коньячку…

– Заходите, – я впустил его в прихожую. – По коньячку, значит?

– Конечно, – Сан Саныч расцвел в улыбке.

– Ладно… Уговорили.

Я забрал у него пакет и отправился на кухню. Надо было что-нибудь приготовить на закуску. Пока я нарезал колбасу и открывал консервы, Сан Саныч расположился на диване.

– «Шербурские зонтики» смотришь? – донесся из комнаты его голос.

– Что? – не сразу понял я, о чем речь, потом, однако, сообразил. – Ах, да, да… Смотрю.

– Одобряю… Классика жанра.

Очевидно, он наткнулся на диск, который был на столике, возле дивана. Я действительно недавно смотрел этот фильм. И не один раз…Но совсем не потому, что являюсь фанатичным поклонником этой старой ленты. Хотя фильм, безусловно, великолепный, не напрасно удостоенный «Золотой пальмовой ветви» Каннского кинофестиваля. Просто была у меня на это своя причина, о которой Сан Санычу не расскажешь… Дело в том, что главная героиня там – копия девушки, с которой я когда-то встречался, той самой Ани, живущей нынче за океаном. У меня не осталось ни одной ее фотографии. Из суеверных соображений, пока мы встречались, я не просил у нее фото и не фотографировался вместе. Где-то слышал, что дарить фото – к разлуке. Да и в начале наших отношений у меня не было такой необходимости… Позже, мне казалось, что так я смогу обмануть судьбу, оттянуть разлуку. А потом – все это стало и вовсе бессмысленным…

– Да, сейчас так не снимают, – продолжал Сан Саныч из комнаты. – Ремиксы… Взялись вот старые фильмы на новый лад переделывать. Своего-то придумать ничего не могут. А денег и славы хочется… Но ведь зрителя не обманешь. Это бизнес-проекты, а не искусство.

– Все готово! Прошу к столу, – прервал я его недовольное бурчание.

Сан Саныч поднялся с дивана, заглянул в кухню, оглядел наспех накрытый стол. На лице его отразилось удовлетворение.

– Вот это я понимаю… Дай-ка сюда рюмки.

Мы выпили, закусили, чем бог послал.

– Я нынешнее кино смотреть не могу, – не отставал от своей темы Сан Саныч. – Приличных фильмов – по пальцам пересчитать. Не то, что раньше…

– Может просто время сегодня другое, – робко вставил я.

– Время? – мой собеседник горько усмехнулся. – Время, конечно, другое… Я хорошо помню, как все менялось тогда, в начале девяностых… Когда несметные толпы устремились в видеосалоны смотреть запретное кино. И ладно бы только секс, что само по себе понятно – в диковинку… Так ведь нет, все подряд глотали: какие-то фильмы-ужасы, низкопробные боевики, фэнтези… Люди, воспитанные на высокодуховной литературе, на прекрасных фильмах – жрали это вонючее, уродливое пойло, как свиньи из корыта и убеждали себя в том, что это и есть настоящее искусство.

Сан Саныч тяжело вздохнул, ладонью пригладил коротко стриженные седые волосы.

– Ты мне скажи, Роберт, почему мы все время оглядываемся на Запад? По любому поводу… Вот в США – так, в Европе – так… Но это же все равно, что решая какую-то проблему внутри своей семьи, кивать на соседей: вот у Абдуллы – так, а у Мойши – так… А у самого-то голова есть? Откуда эта вечная неуверенность в своей правоте, эта лакейская потребность услужливо стелиться перед любым чужестранцем?

– Да, – я согласно кивнул, – какую сферу жизни ни возьми… Как будто там, за бугром, запатентовано право на истину… В кино вот тоже с Голливудом зачем-то пытаемся тягаться. Смотришь иную картину – просто калька с какого-нибудь тамошнего шедевра. Но ведь любому понятно, что копия всегда будет проигрывать оригиналу… Наша классика я считаю, ничем не хуже. Просто это абсолютно другое направление. У них в основе – действие, у нас – глубина…

– А еще, знаешь, что меня раздражает? – продолжал возмущаться Сан Саныч. – Эстетика уродства… Современное искусство отравлено ядом пошлости и порока. Когда сняли ограничения, отменили запреты – все это буквально хлынуло в нашу жизнь. Настоящие творцы разом поникли, отступили в тень, а на первый план выбрался новый человеческий тип: энергичный, нахрапистый, наглый. И эти люди, которые сегодня определяют развитие культуры, вольно или невольно навязывают свои представления о прекрасном. Дошло до того, что шепелявые ведущие на телевидении появились… Вообще, телевидение – это отдельная песня. Оно словно зеркало, отражает состояние, в котором находится наше общество. Негатив, агрессия, внедрение деструктивной морали… Ничего святого не осталось. Впрочем, может быть, я просто устал…

– Скоро у вас выйдет новая книга?

– Две главы еще осталось.

– Это сколько страниц?

– Страниц тридцать, наверное… За пару месяцев успею дописать.

– А чего так долго? – нарочно поддел я Сан Саныча. – Некоторые столько за день выдают.

– Кто это? – обиженно вскинулся мой сосед. – Уж не ты ли?

– Ха-ха-ха! Нет, не я… В газете вот на днях интервью с одной дамой-писательницей прочел. Так она на полном серьезе утверждает, что пока с утра двадцать пять страниц не выдаст, обедать не садится. Причем пишет только от руки.

– Двадцать пять?

– Точно.

– В каждый день?

– Естественно… И вообще, говорит, написать роман за месяц – для нее не проблема.

– Вот зараза! – Сан Саныч хлопнул себя ладонью по колену. – Надо же… И ведь верят, небось, люди-то?

– Кто-то возможно и верит.

– Нет, ну ты подумай… Что такое написать двадцать пять страниц текста? Да ты просто с книжки от руки их перепиши – уже утомишься… Толстой «Войну и мир» шесть лет писал, Булгаков «Мастера и Маргариту» – двенадцать, Иванов «Вечный зов» – тринадцать… А тут раз, за месяц, – и готово!

Сан Саныч разошелся не на шутку. Я и не думал, что его так заденет эта, в общем-то, безобидная тема.

– Однажды Бунин в разговоре с журналистом признался: дескать, больше двух страниц в день написать не могу. «Почему?» – удивился журналист. «Просто не могу – и все», – ответил писатель… Понимаешь? Какая мера ответственности, какое отношение к слову, к делу своему… Настоящий художник всегда творит с сомнениями, с болью; стремится сделать так, чтобы читатель сопереживал, рос духовно, становился чище и добрее. Но сейчас такая литература никому не нужна. На ней не заработаешь… А все, что не приносит дохода, в нынешнее время – не заслуживает внимания.

Мой собеседник замолчал, устало провел ладонью по лицу. Я не знал, что сказать, чем утешить его. Какой-то невеселый у нас получался разговор.

– Заниматься литературой сегодня – сродни духовному подвигу, – печально продолжил Сан Саныч. – Ни славы, ни денег это не дает… Раньше, лет двадцать назад, писатель был уважаемой, значимой фигурой, а сейчас – непонятно кто. Иногда даже стесняюсь признаться, что пишу, вот до чего дошел.

– Конечно, – согласился я, – без государственной поддержки литературе нелегко. Но вряд ли в ближайшее время что-либо изменится. Сейчас у нас другое мироустройство. И вообще… Может быть литература уже никогда, не будет играть такой роли в общественной жизни, как в прошлые века. Когда не было ни радио, ни телевидения, ни интернета…

– Не знаю, при социализме уже существовали и радио и телевидение, но это не мешало нам быть самой читающей страной в мире. Просто нет на то государственной воли. Может быть там, наверху, думают, что необразованной и неграмотной массой легче управлять? Ошибаются… Человек не развитый духовно – опасен; от него не сострадания, ни пощады не жди. Его надо воспитывать. А как воспитывать, на чем?.. Сказки – это литература; кино и театр – тоже литература; песни, юмор, стихи – опять литература; да куда не коснись – всюду изначально автор присутствует.

Сан Саныч посмотрел на меня. В печальных глазах его застыла решимость.

– Что бы там ни было, а я с пути не сверну. Буду стоять до конца, как солдат в окопе.

На мгновение он и вправду показался мне таким солдатом – уставшим, израненным… Вокруг которого все товарищи побиты, бастион разрушен, а он продолжает сражаться: без веры, без надежды – просто, потому что не может сдаться и отступить.

* * *

В пятницу, как договаривались, я позвонил Ане и на следующий день мы встретились возле метро. Я пригласил ее к себе, по пути соображая, как себя вести, чтобы не оказаться в глупом положении. Ведь если девушка принимает подобное приглашение, то велика вероятность, что самые смелые мужские мечты могут осуществиться… А мы еще даже ни разу не целовались.

Аня шла рядом. Я слегка касался ее плечом. Тонкий аромат духов долетал до меня вместе с запахами весенних улиц. День был солнечный, ослепительно яркий. Это было время, когда деревья стояли еще совсем голые, без листвы и на земле тоже не было видно ни малейших признаков зелени. Только сухие клочья прошлогодней травы слегка качались под слабым ветром. Я поймал себя на мысли, что в последние годы как-то проскакивал этот период, почти не замечая его. Раз, и все уже цветет… Теперь я словно заново погружался в эту волнующую атмосферу предчувствия. Когда все еще только-только начинается, все впереди.

Прежде чем войти в дом Аня захотела посмотреть на «Аврору». Мы перешли дорогу и оказались на набережной Невы. Подернутая мелкой рябью вода была темно-синего цвета – словно в ней растворилось небо. И солнечные зайчики весело прыгали по волнам, отражая от поверхности яркие блики.

Мы стояли рядом, смотрели на раскинувшийся простор. Свежий ветер тугой волной то и дело налетал с реки, обдавая лицо весенней прохладой.

– Морем пахнет, – тихо сказала Аня, поворачиваясь ко мне.

– Да, – так же негромко ответил я и придвинулся к ней ближе.

Вокруг не было никого. Только одинокий велосипедист, потихоньку накручивая педали, медленно двигался в нашем направлении со стороны Троицкого моста.

– Холодно? – спросил я, робко обнимая ее за талию.

– Нет, – смутившись, улыбнулась она. – Просто ветер…

Я приблизил Аню к себе. Она податливо уступила, щеки ее слегка заалели. Набравшись решимости, я приник губами к ее губам, ощутив их трепетное живое тепло и едва уловимую ответную нежность. Все разом исчезло куда-то, пропало, унеслось… Только я и она, только мы вдвоем остались на этой пустынной, обезлюдевшей планете.

Шум проезжавших мимо машин вернул нас к действительности. Я выпустил Аню из объятий и увидел удаляющегося велосипедиста. Он уже подъезжал к Литейному мосту.

Потом мы долго не могли перейти дорогу. Поток стремительно несущихся машин преградил нам путь. Пришлось долго ждать, пока с той и с другой стороны не наметился просвет.

Я взял Аню за руку и увлек за собой. Мы бегом проскочили опасный участок и оказались возле самого дома. Почему-то мне не хотелось, чтобы навстречу попался кто-нибудь из соседей.

В подъезде царил полумрак. Тусклая лампочка слабо светила над входом. Я пропустил Аню вперед, заметив, как она взволнована. Да мне и самому было как-то не по себе.

Пока я возился с замком, она, молча, стояла рядом, ждала. Наконец дверь распахнулась и мы вошли. В прихожей я помог ей раздеться.

– Ну, вот, здесь я и живу… Хочешь, тапки надень.

– Спасибо… – сказала Аня и с любопытством принялась изучать мое жилище.

Когда она сняла берет, я заметил, что волосы у нее в кудряшках. Это меня глубоко тронуло: ведь, без сомнения, завилась она не просто так, а именно для меня – чтобы мне понравиться.

Я обнял ее за плечи.

– Ты сегодня такая красивая.

– Ты тоже… – Аня улыбнулась. – Интересный мужчина.

Ее лицо было совсем рядом, и я не кривил душой – она действительно казалась мне сегодня красивой. Тонкие линии бровей; бездонная глубина серых глаз; изящный, чуть вздернутый носик; струящиеся волнами длинные светлые волосы – все это придавало ее образу очаровательную женственность и утонченность.

«Может быть, предложить ей чаю?» – отрешенно подумал я, но вместо этого поцеловал в губы. Привстав на носки, она доверчиво подалась мне навстречу…

Мы целовались и не могли остановиться; как не в силах остановиться истомленный жаждой путник, припавший к ковшу с родниковой водой. Пьянящая, безумная страсть совлекла с нас одежды, бросила на шелк простыней и наши тела слились воедино. Вне времени и пространства мы парили где-то далеко, растворившись в вечности, потеряв свое «я»; не осознавая и не чувствуя ничего, кроме блаженства; постигая одну на двоих – загадочную, великую и невыразимо сладостную тайну бытия.

Потом мы лежали рядом, обнявшись, и мягкий солнечный свет падал на нас сквозь тонкие тюлевые шторы. На душе у меня было радостно и легко, словно в далеком-далеком детстве. Не хотелось ни о чем говорить, чтобы не потревожить эту благостную тишину.

Когда, наконец, мы встали и начали одеваться, Аня обнаружила, что на пальце у нее нет кольца. Мы перерыли весь диван, осмотрели все вокруг, но нигде не смогли отыскать пропажу.

– Потом обязательно найду, – уверенно пообещал я, но, кстати сказать – так и не нашел. Куда оно подевалось?.. Во всем этом мне почудился какой-то загадочный, тайный смысл.

Обратно к метро мы шли уже под руку. Шагая сбоку, она доверчиво прижималась ко мне. Незримая связь возникла межу нами. Первому встречному теперь было ясно – мы не чужие… А вокруг бушевала весна и город, ошалев от долгожданного тепла, был полон лихого, отчаянного веселья. Шумела на проспектах оживленная толпа, щурились от солнца старики в скверах, беспечно играли дети во дворах, и какой-то бесшабашный водитель в красном нарядном джемпере, высунувшись из окна своей крутой иномарки, беззлобно орал на прохожих: «Куда прете? Нет здесь перехода!» При этом с лица его не сходила улыбка.

Мне захотелось остановить время, продлить эти легкие, неуловимые мгновения счастья; удержать безмятежность, спокойствие и радость в душе: ведь я уже знал – все проходит, и нет ничего вечного на земле. Но так хотелось сегодня забыть эту мудрость, стать снова наивным, поверить в свою звезду.