Москва, Ходынское поле. Основное здание ГРУ ГШ. 20 июля 1988 года

– Долбо…ы.

Короткое слово… русский язык полон такими вот богатыми смыслом словами, способными передать целую гамму чувств и эмоций одним словом.

– Как вам только в голову такое, б… пришло.

– Другого выхода не было, товарищ полковник.

– Был приказ, твою мать! И ты его нарушил! Ты и Бахметьев! Но про него отдельный разговор, а сейчас речь о тебе.

– Другого выхода не было, – упорно повторил Николай.

Цагоев ударил кулаком по столу

– Ты хоть понимаешь, е… твою мать, что стоит на кону?! Что вы поставили на кон своими действиями? Посольство! Торгпредство! Со всем обозом, бабы, б…, дети! Ты хоть понимаешь, что они теперь у Саддама в заложниках! Из-за вас!

– Саддам Хусейн предал нас, товарищ полковник. Он продался американцам. И он – фашист. Настоящий фашист и предатель. Когда мы поняли это, в Багдаде уже шла высадка американского спецназа. Если бы мы не вывезли генерала Рашида, у Советского союза не осталось бы друзей в Ираке. Живых – друзей.

– Ты должен был выполнять приказ! Какого… Ладно. Сиди здесь. Никуда не выходи. И молись, чтобы Чукоткой отделаться. Потому что за такое к стенке ставят.

– Товарищ полковник…

– Ну?

– В Ираке – что?

– В Ираке – ж…! Часть армии на стороне Рашида, часть – за Саддама, часть – ни за кого. Иранцы начали наступление. Саддам держит сифару⁶ нашу под прицелом, требует выдать ему Рашида. Как будто мы его контролируем… Молчишь? Правильно. Раз сказать нечего.

– Есть что сказать, товарищ полковник.

– Ну?

– Рашид – коммунист, армейский коммунист. И я тоже. Я поступил, как коммунист.

Цагоев ошеломленно молчал. Потом – собрал папку, достал из ящика стола другую, запер стол на замок.

– Сиди здесь.

…

Цагоев появился часа через три, когда Николай уже устал ждать. Лицо у него было какое-то… то ли хитрое, то ли злое.

– Значит, так… – Цагоев говорил отдельными словами, как камни в пруд бросал, – в отношении твоих действий в Багдаде. Коллегия сочла твои действия… обоснованными. Соответствующими складывающейся обстановке. За неавторизованную активность принято решение ограничиться строгим выговором. Который я тебе сейчас и объявил.

Цагоев сел на свое место, зачем то посмотрел в окно, которое никогда не открывалось.

– Повезло тебе, дураку. За то, что ты натворил – полагается вышка, да сейчас такая каша там заварилась. И генерала Рашида ты вывез… очень кстати, без него у нас совсем бы козырей не осталось. Так хоть что-то. Все, б…, просрали, сейчас там второй Афган будет.

Цагоев добавил несколько слов на своем языке. Скворцов встал.

– Прошу разрешения вернуться в Ирак!

– Чего?.. Куда тебе, идиоту, в Ирак? Засветился ты там хлеще некуда, саддамовская охранка тебя всю жизнь теперь искать будет, и моли Бога, чтобы не нашли. Б… Заварил кашу, не расхлебаешь. На Ближнем Востоке теперь тебе появляться нельзя ни под каким видом. Пока Саддам жив, по крайней мере. Здесь тебе тоже лучше не маячить. У тебя как с языками?

– Английский, немецкий, японский…

– Это откуда такая роскошь?

– Родители в Японии в посольстве работали.

– А остальные?

– Английский, немецкий – в школе. Школа для детей дипработников, там два языка учили.

– Немецкий значит. Помнишь?

– В пределах. Если надо, подучу. Это, как на велосипеде…

– Велосипедист хренов.

Цагоев задумался, потом достал из ящика стола прошитую и опечатанную телефонную книжку, пролистал ее, нашел нужный номер. Взялся за телефон.

– Ерофеич, ты? Цагоев беспокоит. Да, богатым буду. У тебя что есть по твоей линии? ГДР желательно. Ну, как?.. В пределах школьной… Да, из моих, Афган прошел. Да? Ну, спасибо, век не забуду.

Положил трубку

– Долечивайся. Пройдешь медкомиссию. Признают годным, явишься в штаб ОВД, к полковнику Сметанину. Он тебя оформит в штаб ГВСГ. От организации Варшавского договора. Там скажут, что делать. Имей в виду, коммунист. Там выскочек не любят. Инициативников тоже. Инициатива имеет своего инициатора, слыхал? Там не Афган, законы совсем другие. Рыпнешься – в момент прищучат. Народ там гнилой, с активистами разбирается в два счета. Все на квартиру зарабатывают, и лишние проблемы никому не нужны. Полетишь обратно невыездным, с такой сопроводиловкой, что ни одна тюрьма не примет. Я тебя предупредил.

Николай, не понаслышке знавший нравы советского дипломатического сообщества, лишь кивнул

– Разрешите идти?

– Иди…

Когда дверь за Скворцовым закрылась, Цагоев с горечью сказал

– Дурак, б… Сломают дурака не за понюх табака…

Хотя он когда-то и сам был таким же.

Подмосковье. Санаторий МИД СССР. 30 июля 1988 года

А отец с матерью, похоже, разводятся…

Нет, он и раньше подмечал… Просто раньше – пока ездили по заграницам, разводиться было нельзя, иначе в следующий раз не выпустят. Облико морале и все такое… советский МИД отличался ханжеством и дуболомством в этих вопросах. Развёлся, значит, морально неустойчивая личность, почти не советский человек. И он был еще слишком мал, чтобы понимать истинную подоплеку отношений родителей. Но сейчас он видел то, что он видел – двух чужих людей, пытающихся как-то ужиться вместе ради карьеры, квартиры, возможностей поездок за границу… да и просто ради того, чтобы не осуждали окружающие.

Нет, он никогда не видел, чтобы отец бил мать или что-то в этом роде. Просто это отчуждение бросилось в глаза именно сейчас, когда он вернулся домой из разгромленного Афганистана, из пропитанных кровью песков Ирака… он вернулся, и понял, что у него есть квартира. Не дом.

Он поехал с родителями на какие-то «шашлыки» в поселок МИДа – дачный поселок Союз. Раньше туда было не попасть, но сейчас нравы стали свободнее, да и не сезон. Все в Крыму. Так-то. У матери и у отца были две отдельные компании, мужчины жарили шашлыки, женщины – говорили о командировках мужей, о том, кто что купил, привёз, продал, что можно купить на чеки – открыто, уже не стесняясь. Николай чувствовал себя чужим и там, и там… Хотя он знал, для чего его позвали сюда, и для чего столь настойчиво мать требовала, чтобы он сходил в парикмахерскую, а потом примеряли костюмы отца…

Смотрины…

Как и во всех министерствах – в МИД его работники представляли собой закрытую касту, попасть в которую было очень и очень непросто. Эти люди заканчивали одни и те же учебные заведения, они говорили на одном и том же языке, полном намеков и недомолвок, понятных только своим, они одинаково одевались, получали одни и те же наборы, моментально находили свое место в иерархии, будь то посольство или отдел МИД, мечтали об одних и тех же должностях. Многие из них отправлялись в командировки, ничего не зная и не желая знать о стране, в которую они направляются, а то и презирая ее – просто загранкомандировка была вожделенной мечтой каждого, так как там платили чеками. Чеки, кстати, были трех типов – капстрановые, соцстрановые, и специальные, какими платили например офицерам в Афганистане, с чертой.

Многие из них не могли достойно представлять свою страну, потому что не верили в нее и втайне презирали…

Но он был одним из них просто благодаря своему происхождению. Достоин, пока не доказано обратное…

Короче говоря, это были смотрины. Дети дипломатов, дочери и сыновья. Понятно, что родители хотели, чтобы дети тоже стали дипломатами и их выпустили в вожделенную заграницу. Конечно, не всем повезет представлять государство рабочих и крестьян в капстранах, таких как Великобритания. США, ФРГ или Франция. Но и страны второго, и даже третьего мира – неплохо. Потому что там свобода торговли, даже в африканских странах, и там можно купить то, чего не купишь в «великом и могучем». По коридорам МИД ходили легенды, наподобие той, как имярек вывез чемодан кипятильников, которые тут стоят гроши, а вернулся, чуть ли не с чемоданом алмазов, которые там под ногами лежат…

Но на пути в вожделенное Закордонье стояло много умело расставленных ловушек. И правильное происхождение с образованием – тут не главное. Точнее, это надо – но не только это. Выбор спутницы или спутника жизни – не менее важен: неженатому за границу поехать невозможно, не выпустят – а вдруг он невозвращенцем станет? Если у второй половинки проблемы с анкетой – тоже не поедешь, будешь в лучшем случае штаны протирать в каком-нибудь департаменте МИД. И если ошибся – второй попытки уже не будет. Разведённому – тоже не дадут разрешение на выезд – морально неустойчив.

И потому-то мальчики и девочки из дипломатических семей – как сапёры, ошибаются в выборе только один раз. Абсолютное преимущество имеют те, родители которых уже побывали в загранкомандировках – если их выпустили, значит, точно проверяли, никаких проблем с анкетой нет. Но выбор был небогат, выпускали из Союза далеко не всех…

Николай с этой точки зрения был не худшим вариантом. Пусть и военный, но родился в правильной семье и сам уже выезжал за границу. Потому-то так и суетилась мать… и не было в этом во всем суетливом мельтешении – ни любви, ни чести, как он их понимал. А понимать их – он начал в другой стране, много лет назад…

Япония. Токио. Много лет назад

Токио, просыпающийся многомиллионный мегаполис. Раннее утро. Луч света ползет по вылизанному до матового блеска полу додзе.

Сенсей сидит на полу. Перед ним – восемь учеников, все – мальчишки. Выделяется один из них – явно европейскими чертами лица.

Луч доползает до первого из учеников.

– Хаджиме!

Все выполняют традиционный поклон. В углу – фотопортрет пожилого японца. Это Морихей Уесиба, основатель современного каратэ.

– Ре!

Все пацаны – одним движением вскакивают в стойку…

…

– …Я знаю, ты должен нас покинуть.

– Да, сенсей.

Парнишка с европейскими чертами лица стоит перед сенсеем. Чуть в стороне его друг – он его сюда и привел. Началось все с того, что они подрались в школе – и маленький японец победил сильного, владеющего приемами странного рукопашного боя под названием «самбо» гайджина. Драка, как обычно и бывает в этом возрасте, – переросла в дружбу.

Учитель и ученик говорят на английском – сенсей выучил его в лагере для военнопленных. Он прикинулся обычным шофером, возившим полковника – американцы так и не поняли, кто на самом деле попал к ним в плен.

Учитель достает письмо.

– Когда вернешься в свой город, отнеси это письмо в японское посольство. Спросишь господина Секу Асегуру, отдашь ему письмо, он продолжит твоё обучение.

– Спасибо, сенсей, – парнишка кланяется

– Господин Секу Асегуру лучший сенсей, чем я, он научит тебя большему, чем когда-нибудь смог бы дать тебе я, но кое-что ты должен запомнить. Энергия, вызванная бу – боевыми искусствами – это как вода. Ты можешь налить ее во флягу. Можешь разлить. Можешь выпить сам, а можешь угостить водой страдающего от жажды. Решать тебе…

…

– И еще. Бесчестие – как шрам на дереве – с годами он становится всё больше и больше. Избегай бесчестия.

Двое парнишек кланяются и уходят – японец и советский. К сенсею подходит один из его «продвинутых учеников», который ждет экзамена на черный пояс, а сейчас живет в доме учителя и сам ведёт несколько детских групп. На лице его недоумение…

– Со всем уважением, сенсей…

– Говори, Ито, я же вижу, что ты хочешь что-то сказать.

– Сенсей, зачем вы научили этого маленького русского? Он же коммунист, он наш враг.

Сенсей качает головой.

– Ты так ничего и не понял, Ито. Можно получить черный пояс, можно получить высокий дан, но стать самураем – это совсем иное.

…

– Главный враг самурая – это не советские, не христиане и даже не враги его хозяина, как сказано в некоторых книгах. Главный враг – бесчестие.

…

– Маленький русский пришел сюда, в зал, потому что дети в этом возрасте инстинктивно понимают, что такое честь и что – бесчестие. Коммунистические варвары не знают что такое честь, и это прискорбно. Он пришел сюда, чтобы узнать, и если я хоть немного помог ему стать самураем – значит, я сделал большое дело для Японии. Не только японец может быть самураем, запомни это. Самурай – это не национальность. И даже не владение бу. Не всякий, кто владеет бу – самурай, хотя все самураи владеют.

– Но господин Секу Асегуру, к которому вы дали письмо – не самурай⁷! Он из северных провинций, он…

Учитель внимательно смотрит на ученика, и тот осекается

– То-то же. Убери зал. Сегодня уборка на тебе.

Подмосковье. Санаторий МИД СССР. 30 июля 1988 года. Продолжение.

– Николай, ты чего тут сидишь? Пошли к нам, шашлык уже готов…

Отец – взял его за руку, повел за собой. Шепнул по дороге:

– Веди себя нормально. Ради матери…

Шашлык действительно уже разбирали. Это были люди, которые были знакомы с детства… Свой круг, своя среда. Люди, для которых вершина жизненного успеха – это место в МИДе или Внешторге, которые хвастаются друг перед другом своими заграничными поездками и тем, что в них удалось купить. Эта жизнь должна была быть и его жизнью. Но не стала. Возможно, потому, что когда-то, в Токио ему сказали: путь самурая – смерть.

– А воину-интернационалисту оставили?

– А как же!

Николай поморщился… он никогда не считал себя воином-интернационалистом, и не искал себе никаких льгот и особого отношения. Да и война эта… Какой к черту интернационализм? Интернационалистов там… Обычная это резня. Восточная, пахнущая кровью и дерьмом…