– Простите, – тут же извинился он, – когда долго живешь среди этих латиносов, трудно потом бывает избавиться от мелких дурных манер. Так вот, – он заговорил более энергично, – в отличие от младшего брата Джона, старший брат Майкл был сгустком энергии. Говорят, что некоторые люди его даже инстинктивно побаивались, хотя он был обычного роста, приятной наружности и, безусловно, хорошо воспитан. Но сколько я могу с чужих слов судить, он принадлежал к людям редкой психологической формации, – доктор сощурил глаза, – совсем небезобидной. Вы сами по жизненному опыту вероятно знаете, что существуют одержимые личности со своей совершенно особенной системой ценностей. Иногда это приобретает такие формы, что мои коллеги с полным основанием помещают их в психлечебницы. Иногда зря туда помещают, – он затушил сигару, – сложный вопрос. Встречаются, например, типы, одержимые музыкой настолько, что, запретив этим заниматься, их можно попросту убить. То же самое с другими искусствами. А сколько история знает полководцев или фанатов-мореплавателей, которые, употребив ту же энергию в обычном гражданском деле, могли скорее достичь спокойствия и материального благополучия. Но им всем не этого надо. Они могут жить только в определенной среде. Вот такие социальные типы чувствуют себя хорошо лишь постольку, поскольку им не мешают добиваться своего. Если не так, они способны на любые крайности. Очень похоже, что к этой как раз категории относился и Майкл Холборн. Только в политике. И политические разногласия с отцом со временем переросли в лютую ненависть. Вы скажете, что это ненормально? А я и не буду спорить.

Он задумался и чуть замедлил речь.

– Во всяком случае, старый Холборн и его старший сын, как считают все, в том числе и их близкие, в последние год-два до трагедии уже не могли переносить друг друга. И вот, в конце концов, произошла такая развязка.

В пабе прибавилось публики. Появился и Роббинс. Он заметил нас с доктором и поприветствовал, но издали, деликатно, не пытаясь встревать с разговорами.

– Чтобы довести до важного конца мою информацию, капитан, должен кое-что добавить. Года полтора назад из тех же южноамериканских краев прибыл сюда знакомый уже вам Стив Харди: не кто иной, как родной племянник сэра Джона, а еще проще – сын Майкла Холборна.

Слишком сильное удивление требует для себя времени, поэтому доктор терпеливо выдержал паузу прежде, чем продолжать.

– Занятная деталь, не так ли? Приехал, что называется, запросто – повидать дядю и родовое поместье. Отец за полгода до этого, как он сообщил, скончался, и всегда внушал сыну, что невиновен в убийстве старого Холборна. Прислал брату письмо. Прощальное, и опять же с уверением в полной своей непричастности к страшной истории. Насколько я знаю, факты слишком убедительно свидетельствовали об обратном. Но и сэр Джон, и Мэтью, и Джеральд, естественно, решили, что мальчик-то во всяком случае не причем, и приняли его как полноправного члена семьи. Так что, видите, не все здесь просто.

– А кем, я имею в виду семейную линию, является Мэтью Уиттон? Джеральд называет его дядей, сэр Джон называл его «брат», и тот его так же?

– И здесь есть маленькая тонкость, но уже безобидного, так сказать, свойства. Очень скоро после рождения младшего сына Холборна – Джона – его мать умерла. А еще через пару лет Чарльз Холборн завел, внебрачную связь с женщиной из Саутпорта, которая имела больного и старого мужа вот с этой самой фамилией – Уиттон. Родился мальчик. Чарльз Холборн вполне добросовестно заботился о нем, дал образование. Никогда не отрицал, что это его сын, хотя юридически и не оформлял такого факта. Мэтью, по-моему, славный малый, трудяга, добровольно тянет на себе хозяйство по замку. Очень хорошо отнесся к Стиву, кстати сказать.

* * *

На следующее утро я с удовольствием прогулялся в Саутпорт.

Этому весьма способствовали хорошая дорога и окрестный пейзаж. С одной стороны – душистый от выпаренных трав степной простор и море за ним со своей бесконечной далью, с другой – лесной массив: сначала из редких дубов и кустарника, потом – сгущающийся и высокий. Где, как сказал Джеральд Холборн, было так много всякого в далеком прошлом. Я подумал о страшных арбалетных стрелах из зеленых засад, пробивающих панцири и кольчуги, черных кованых копьях, тяжелых мечах с крестообразными рукоятями… наверное, были здесь и заброшенные на ветки веревки с петлей на конце для тех, кто достался в плен победителю.

Теперь – тихо, безлюдно и мирно.

Пару раз всадники из местной отдыхающей публики легкою рысью проскакали мимо, да два грузовичка с сельским товаром проехали по дороге в город. Было по-детски радостно от окружавшей природы и мыслей о полном покое, предстоящих морских купаниях, рыбной ловле, милых людях в соседнем замке.

«Места чудесные, – написал я на телеграфном бланке в Лондон. – С нетерпением жду».

Потом я немного послонялся по городу, который действительно не только разросся за эти последние шесть лет, но и заметно изменил старый облик: из тихого и провинциального превратился в деловой, спешащий и, я вспомнил слова Мэтью Уиттона, очень мало подходящий для курортного времяпрепровождения.

В городе не было недостатка в такси, но мне захотелось вернуться назад пешком – уж больно приятно было еще раз окунуться в этот простор и аромат. К тому же, дорога занимала неспешным шагом всего минут сорок пять.

Вечером я решил отправиться в замок попозже. Не очень ловко было являться к чаепитию не получив на то прямое приглашение. Такое приглашение, я, конечно, понимал, имелось в виду само собой, но правила хорошего тона и еще не очень короткое знакомство с моими соседями все-таки требовали некоторой тщательности в поступках. Я отправился на час позже, и не доходя сотни ярдов до замка, столкнулся с Каспером.

– Вот тебе на, мистер Дастингс! А меня послали за вами, узнать – все ли в порядке, вас ждали к чаю, даже не садились некоторое время.

Я, как мог, объяснил этические соображения своей задержки.

– Ми-истер Дастингс, – улыбаясь своими умными глазами с симпатичными морщинками вокруг них, укоризненно протянул слуга, – лорды в своих провинциальных замках проживают почти что по деревенским правилам. А сэр Джон в особенности не любит всякие церемонии. И пожалуйста, придумайте какую-нибудь другую причину, по которой вы не появились к чаю. Он может очень огорчиться, оттого что вам не сделали подобающего правилам приглашения, что вас этим обидели, а ему очень вредно любое волнение.

– Да, доктор говорил мне вчера об этом.

Каспер понимающе кивнул:

– Доктор Бакли – большой мастер своего дела. Работает с утра до ночи, и без большого разбора между бедными и богатыми, хотя человек – состоятельный. Из Аргентины сюда приехал уже с приличными деньгами, купил сразу хороший коттедж, вы видели, наверно?

Мы направились к замку.

– А вы сами из этих мест? – спросил я.

– Да, из этих, точнее – из Саутпорта.

– И давно работаете у Холборнов?

– Давно, еще за год до смерти старого лорда Чарльза. – Он слегка покосился на меня, но я сохранил на лице индифферентное выражение. – До этого место дворецкого занимал мой дядя, а после его смерти должность, как бы наследственно, передалась мне.

Когда мы приблизились к крыльцу, Каспер предупреждающе ускорил шаги, чтобы распахнуть передо мной входную дверь, а я почему-то подумал о том далеком прошлом, когда этот сильный и по-своему обаятельный человек, лет двадцати пяти от роду, пошел вдруг в дворецкие. Странный выбор – ведь раньше он жил и работал в портовом городе, а недалеко был большой Ливерпуль. Почему же в деревню? На работу, которой занимаются обычно немолодые семейные люди, и жена дворецкого может выполнять роль горничной или кухарки.

– А кто еще у вас делает работу по дому? – спросил я, когда он уже приготовился открыть дверь.

– В первой половине дня работает приходящая из деревни кухарка, пару раз в неделю две местные девушки производят общую уборку, а остальное делаю я. – Он улыбнулся и показал на клумбу: – Но уход за цветами мистер Уиттон добровольно взвалил на себя.

Я с удовольствием посмотрел на уже знакомый круг алых роз, окаймляющих центр из белых.

В расположении розового цветка, его повороте или склоненности, всегда есть что-то благородное и немного завораживающее. Все алые розы слегка клонили свои очаровательные на грациозных шейках головки. Белые – держали их гордо и абсолютно прямо. Они проиграли своим соперницам тогда, пятьсот лет назад, и казалось, теперь не хотели их знать.

– Прекрасные цветы, мистер Дастингс, на них нельзя налюбоваться. Прошу вас, сэр Джон в библиотеке.

Я, конечно, отговорился по поводу опоздания к чаю какими-то словами об устройстве на новом месте, походом в город и тому подобным.

Поговорили немного о прекрасной библиотеке, почти целиком прочитанной сэром Джоном, который не без доли гордости сообщил мне, что в свое время даже получил предложение занять профессорское место в одном из английских университетов. Потом речь перешла на замок, и я отметил, как разительно отличается его передняя часть от той, что выходит к морю.

– Да, по сути дела – это два разных здания. Второе, где мы сейчас находимся, пристроено к первому, очень древнему. Конечно, они соединены между собою и представляют общий комплекс, хотя, – сэр Джон неопределенно поводил рукой в воздухе, – в старую часть никто не ходит. Там даже есть заколоченные дубовые двери XIII–XIY веков, но никому не известно – кто и когда их в последний раз открывал. Я как-нибудь покажу их вам, однако, знаете, как человек, связанный всю жизнь с историей, я постепенно уверился в том, что прошлого нельзя касаться без особой необходимости. Оно как бы не умирает и может зло огрызнуться, а может помочь… – он произнес последние слова с той неопределенной интонацией, когда говорят о вещах, полный смысл которых не может быть дан до конца человеку.

Белыми на этот раз играл хозяин, и поначалу мне казалось, что он не настроен на серьезную борьбу. Предложен был известный вариант защиты Нимцовича, который обычно предполагает спокойную игру и заведомо дает большие ничейные шансы черным. Все так некоторое время и шло. Потом мой противник сделал несколько, на мой взгляд, безобидных перемещений, а еще через пару ходов я почувствовал тот хорошо известный всем шахматистам неуют, когда прямых угроз еще нет, но возникает некоторый вакуум собственных действий и ощущение, что с той стороны работают по слишком четкому плану.

После тридцатого хода противник сумел сгруппировать большие силы на моем королевском фланге и кроме этого стало ясно, что мне придется отдать в центре пешку без всяких за то тактических компенсаций. Напрягая все умственные и волевые силы, я сделал еще четыре хода и несколько демонстративно откинулся на спинку кресла. Сэр Джон, нагнувшись над доской, взглянул на меня довольным, хоть и едва заметным взглядом.

– Позиция проиграна, – мрачно промямлил я.

– Ну, почему же, – пытаясь соблюсти утешающую вежливость, возразил хозяин. – Можно еще попробовать обороняться.

– Оставьте, пожалуйста! – не очень вежливо возразил я. – Что проиграно, то проиграно! Давайте, лучше, если время позволяет, сыграем еще одну партию.

– С удовольствием.

На этот раз я выбрал открытый вариант королевской пешкой с последующими разменами легких фигур, дабы перейти потом к трудному, но любимому мной ладейному окончанию.

Однако и здесь моим замыслам не суждено было сбыться. Сначала все, как и в первый раз, шло по понятному плану, но в середине игры какими-то ухищрениями противника позиция отклонилось от мной намеченной. Что-то снова стало вязнуть и не получаться, хотя никаких заметных ошибок я не делал. А кончилось, хоть и после более продолжительной борьбы, но тем же самым плачевным для меня результатом.

К сожалению, мне не всегда удается скрывать пустяковую досаду.

– Я отстал в дебютной подготовке, и вы меня на этом ловите.

– С большим трудом, должен признаться, – попробовал меня успокоить хозяин.

– Ладно, не утешайте. В ближайшее время я поработаю над дебютом. Еще, как говориться, не вечер.

Вечер, тем не менее, уже наступал, и сэр Джон вышел проводить меня на крыльцо. Я уже пожимал ему на прощание руку, когда из дома весело высыпала молодежь.

– Мы отправляемся на морскую прогулку, папа, – обратился Джеральд к отцу, – покататься у берега. Может быть, все-таки присоединишься к нам, доктор утверждает, что для тебя это очень полезно.

– Нет-нет, оставьте меня, пожалуйста, в покое, – быстро ответил тот, и я отметил тень недовольства, пробежавшую по его лицу.

* * *

Я никогда не обольщался на предмет серьезных у себя шахматных дарований и не занимался этим профессионально, но, как любитель, очень был к этой игре привержен.

Вы не замечали, что любители шахмат и тенниса бывают не менее честолюбивы, чем профессионалы? К сожалению, за мной это тоже водится.

Я решил завтра же дать телеграмму Пэро с подтверждением всех местных прелестей и просьбой захватить с собой два известных шахматных учебника по дебютным системам и типовым игровым ситуациям, указав магазин, где можно их приобрести. Утром, встав не очень рано, я совершил, как и прежде, прогулку в город, послал ту самую вторую телеграмму и, не торопясь, возвратился домой.

Старик Роббинс орудовал во дворе с большой видавшей виды сетью.

– А, мистер Дастингс! Готовлюсь, вот, к завтрашнему лову. По всем признакам анчоус пойдет уже по-настоящему. Может подвернуться и косяк крупной сельди.

– Тогда не возьмете ли и меня с собой?

Роббинс замялся:

– Та ловля, знаете ли, была небольшой прогулкой, забавой. А завтра может выдаться тяжелая работа, мистер Дастингс. Там уж нельзя плошать. Если повезет – придется гнуть спину вовсю.

– Ну, этим меня не испугаешь. К тому же, физический труд после городской жизни мне только полезен.

– Нет, – Роббинс резко замотал головой, – у нас так не принято. Если будет настоящая работа, я отдам вам двадцать процентов выручки. Здесь так принято – уж не менее двадцати процентов. Мне это выгодно, поверьте.

– Ну-ну, извольте, – со смехом согласился я.

– Только вставать на этот раз придется очень рано. С восходом солнца нам надо уже быть на воде.

– Договорились, – охотно согласился я.

Смешно сказать, но это был повод не появляться в замке и, значит, не ставить себя под угрозу нового шахматного разгрома, от которого я еще не успел морально восстановиться.

Тут же я написал по этому поводу извинительную записку и отправил ее с соседским мальчиком в замок.

* * *

Старый рыбак не ошибся – сельдь пошла.

Лодок в утреннем море было много – десятка два, по крайней мере. Как и бывает всегда у рыбаков, каждый приноравливался к своему месту: одни – поближе к береговой полосе, куда иногда резко прижимались косяки анчоусов. Другие, стремясь набрать побольше крупной, хоть и менее деликатесной сельди, уходили дальше в море.

Сначала дело у нас шло не слишком здорово, однако вскоре мы нарвались подряд на несколько косяков, и работа закипела так, что я пару раз искренно ругнул себя за самонадеянность, толкнувшую меня на столь тяжелое предприятие.

«Пэро бы сюда, – потеряв в один из моментов равновесие и ударившись коленом об острый край деревянного ящика, подумал я, – сидит там в кресле у одного из лучших дантистов Лондона и разыгрывает страдальца».

Мы час не покладая рук трудились. Потом вернулись на берег, оттащили улов во двор Роббинсов, где засолкой рыбы сразу занялась миссис Роббинс и еще какая-то пришедшая помогать ей женщина, и, не передохнув пяти минут, отправились назад.

Теперь уже косяки были помельче и шли при дневном свете осторожней, но все равно рыбы хватало. Мы провели на воде еще часа два и, набившись доверху и закончив ловлю, решили немного отдохнуть на прохладном морском ветерке.

Некоторые лодки уже плыли к берегу. Ярдах в трехстах от нас трудился с сетями Мэтью.

– Не мистер ли это Уиттон? – присматриваясь, спросил Роббинс. – Ну да, он самый, – ответил он на свой же вопрос.

Потом раскурил трубку и поощрительно кивнул в ту сторону:

– Умеет работать, хоть и из благородных. И сильный, чертяка! Тут наши ребята перед рождеством устроили в пабе армрестлинг. Так он пятерых положил без передышки.

Мы были недалеко от берега, точнее, от обрывистой скалы, на краю которой возвышалась старая стена замка. Солнце стояло уже высоко, и я попросил разрешения у Роббинса искупаться с лодки.

– Валяйте, – согласился старый рыбак, – я, как раз, докурю свою трубку.

Хотя мои уши не позволяют мне нырять глубоко, я с детства люблю это занятие. Поэтому, оказавшись в воде, я набрал побольше воздуха, чтобы уйти в прозрачную синюю глубь.

– Эй, поосторожней! – Роббинс предупреждающе поднял руку. – Тут от стены, резкие течения.

Стоило мне опуститься ярдов на три, как вдруг и впрямь почувствовались сильные завихряющиеся потоки воды.

– А откуда эти течения? – спросил я, взобравшись в баркас и вытаскивая из сумки полотенце. – Вода там и сильная, и холодная.

– Бог его знает. – Роббинс, слегка сощурившись, невесело взглянул на замок. – Всякое говорят… что старая часть замка уходит глубоко в скалу и там есть свои искусственные пещеры, где топили пленников или мучили их всякими водяными пытками. Я стараюсь не интересоваться этим. Не стоит без большой нужды трогать прошлое.

Меня поразило сходство его слов с тем, что недавно сказал сэр Джон.

Когда мы перетащили вторую партию пойманной рыбы во двор, усталость заметно дала о себе знать.

– Без вашей помощи я бы с таким уловом не справился, мистер Дастингс! – пожимая мне руку, проговорил рыбак. – Пожалуй, я вам должен поболее двадцати процентов…

– Да перестаньте вы, пожалуйста! – бурно запротестовал я, чувствуя большое желание отправиться поскорее к себе в комнату, раздеться и лечь. На полчаса, хотя бы.

Я так вскоре и поступил, и минут, наверное, уже через пять заснул. Крепчайшим, почти наркотическим сном, и, как выяснилось, спал больше четырех часов.

Роббинс уже отвез рыбу в город, и привычный к таким нагрузкам, вернувшись, отправился в паб.

Голова у меня от необычного времени сна была тяжеловатой. Следовало прогуляться по свежему воздуху.

Я так и сделал, направившись без всякой определенной цели к шоссе, и хотел было затем повернуть назад, как увидел Мэтью Уиттона верхом на велосипеде, с пустой корзинкой сзади на багажнике. Подкатив ко мне, он слез и мы поздоровались.

– Вот, – указывая на корзинку, весело заговорил он, – направляюсь к вам в поселок. Приходится самому и за продуктами ездить. Каспер с кухаркой занимаются засолом рыбы, что я сегодня наловил, а молодые наши аристократы по деревенским магазинам ходить не изволят.

Так как Уиттон не очень спешил, а прогулка исчерпывала все мои планы, мы отправились туда вместе неторопливым шагом.

Разговор некоторое время вертелся вокруг сегодняшней рыбной ловли. Потом мой попутчик снова посетовал на молодежь, которая не желает заниматься этим здоровым для человека делом, несмотря на то, что и Джеральд, и Стив, хотя и в разных частях света, провели свое детство у моря. Это позволило мне спросить:

– А почему у Стива фамилия Харди? Он ведь урожденный Холборн.

– Да, – Мэтью утвердительно кивнул и, помолчав, добавил: – Вам, конечно, известна мрачная история нашего замка? Не надо отвечать – ее здесь всем рассказывают. Так вот, как вы понимаете, Майкл после побега не мог жить в Аргентине под своей фамилией. Он ведь был осужден и находился в розыске. А Харди… Стив объяснил, что отец взял такую фамилию по смыслу жизни, так сказать. Харди – «тяжелый», «тяжкий», как и его судьба. – Уиттон болезненно поморщился, и это несвойственное его лицу выражение не захотело сразу уйти. – Стив говорит, что ему самому нравится эта фамилия, и он предпочел бы ее не менять. Рассказывал мне, как прошло его детство. Часто приходилось стоять весь день с лотком сигарет на пыльном городском перекрестке, чтобы заработать на еду. Под палящим солнцем. И любой зевака мог оскорбить, а местные подростки отнять выручку в конце дня, да и ножом полоснуть, при случае.

Мне сделалось неловко за свой беспардонный вопрос, и я уже открыл рот, чтобы извиниться, но Мэтью понял это и успокаивающе махнул рукой:

– Все уже в прошлом. Значит, будете сегодня отдыхать от морских трудов? – тут же спросил он. – К нам не загляните? Ладно уж, но завтра вас ждем обязательно.

Я клятвенно обещал.

Неожиданно сзади раздался клаксон автомобиля. В остановившейся машине с открытым откидным верхом – дорогой, из последних моделей – сидел доктор Бакли.

– Только что завез Бету в замок, – поприветствовав нас, сообщил он, – вы уж проследите, пожалуйста, Мэтью, чтобы вечером не позже девяти ее проводили домой. Возможно, Стив окажет эту услугу.

Он приподнял на прощание шляпу и бесшумно покатил дальше.